При входе панны Изабеллы молодой человек, выбиравший тросточку, поправил воротничок, барышни переглянулись, Лисецкий оборвал на полуслове плавную фразу о стиле канделябра, сохранив, однако же, подобострастную позу, и даже дама, слушавшая его, грузно повернулась на стуле. С минуту в магазине царила тишина, пока панна Изабелла не прервала ее своим певучим контральто:
- Пан Мрачевский сейчас в магазине?
- Пан Мрачевский! - позвал Жецкий.
Мрачевский уже стоял возле панны Изабеллы, зардевшись, как вишня, благоухая, как кадило, и склонив чело, как поникшая тростинка.
- Мы приехали к вам за перчатками.
- Номерочек пять с половиной, - подхватил Мрачевский, уже держа коробку, слегка дрожавшую в его руках под взглядом панны Изабеллы.
- А вот и нет, - рассмеялась она. - Пять и три четверти... Вы уже забыли.
- Сударыня, есть вещи, которые невозможно забыть. Однако, сударыня, если вы прикажете подать пять и три четверти - рад служить, в надежде, что в скором времени вы соблаговолите снова нас посетить. Ибо перчатки пять и три четверти, безусловно, будут спадать с пальчиков, - прибавил он с легким вздохом, расставляя перед нею вереницу коробок.
- Гений! - шепнул пан Игнаций, подмигивая Лисецкому, который презрительно шевелил губами.
Дама на стуле снова повернулась к канделябрам, барышни - к туалетному столику оливкового дерева, молодой человек в пенсне опять принялся выбирать тросточку - и дела в магазине пошли своим чередом. Только разгоряченный Мрачевский носился вверх и вниз по лесенке, выдвигал ящики, доставал все новые и новые коробки и убеждал панну Изабеллу по-польски и по-французски, что ей никак нельзя носить другие перчатки, кроме номера пять с половиной, употреблять другие духи, кроме настоящих Аткинсона, украшать свой столик чем-либо, кроме парижских безделушек. Вокульский наклонился над конторкой так низко, что на лбу его вздулись жилы, но продолжал подсчитывать в уме: "Двадцать девять и тридцать шесть - это шестьдесят пять, да пятнадцать будет восемьдесят, да семьдесят три - будет... будет..."
Тут он прервал подсчет и взглянул исподлобья в сторону панны Изабеллы, которая разговаривала с Мрачевским.
Оба они стояли к нему в профиль: он подметил, что приказчик пожирает ее глазами, на что она демонстративно отвечает улыбкой и ласково-поощрительным взглядом.
"Двадцать девять и тридцать шесть - это шестьдесят пять, да пятнадцать..." - подсчитывал в уме Вокульский, но вдруг перо под его пальцами с треском сломалось. Не поднимая головы, он вынул из ящика новое перо, и в то же время каким-то непонятным образом, заслонив ряды цифр, всплыл перед ним вопрос: "И вот эту женщину я люблю? Вздор. Просто в течение года я страдал каким-то мозговым расстройством, а мне казалось, что я влюблен... двадцать девять и тридцать шесть... двадцать девять и тридцать шесть... Никогда бы не подумал, что она может мне быть так безразлична... Как она смотрит на этого осла! Ну, видно, эта особа готова кокетничать даже с приказчиками и, чего доброго, с лакеями и кучерами... Впервые я ощущаю на душе покой... Боже мой! А я так жаждал его..."
В магазин вошло еще несколько покупателей, и Мрачевский нехотя обратился к ним, медленно завязывая свертки.
Панна Изабелла приблизилась к Вокульскому и, указывая в его сторону зонтиком, внятно произнесла:
- Флора, заплати, пожалуйста, этому господину. Нам пора домой.
- Касса здесь, - откликнулся Жецкий, подбегая к панне Флорентине. Он взял у нее деньги, и оба отступили в глубь магазина.
Панна Изабелла медленно подошла вплотную к конторке, за которой сидел Вокульский. Она была очень бледна. Казалось, вид этого человека действует на нее магнетически.
- Кажется, вы - пан Вокульский? Вокульский встал и равнодушно ответил:
- К вашим услугам.
- Ведь это вы купили наши сервиз и серебро? - спросила она сдавленным голосом.
- Я, сударыня.
На мгновение панна Изабелла заколебалась. Но вот на щеках ее вновь выступил слабый румянец. Она продолжала:
- Вы, наверное, продадите эти вещи?
- С этой целью я их и купил.
Румянец на щеках панны Изабеллы разгорелся сильней.
- Будущий покупатель живет в Варшаве?
- Я продам эти вещи не здесь, а за границей. Там... мне заплатят дороже, - прибавил он, уловив в ее глазах вопрос.
- Вы надеетесь на хорошую прибыль?
- Ради прибыли я их и купил.
- И по этой же причине отец мой не знает, что они в ваших руках? насмешливо спросила она. У Вокульского дрогнули губы.
- Я купил серебро и сервиз у ювелира и тайны из этого не делаю. Третьих лиц я вообще в свои дела не посвящаю, это не принято в коммерческих делах.
Несмотря на резкость его ответов, панна Изабелла вздохнула с облегчением. Даже глаза ее слегка потемнели и потеряли злой блеск.
- А если б мой отец передумал и пожелал выкупить эти вещи, за какую цену вы бы их сейчас уступили?
- За ту же, что купил... Разумеется, с начислением процентов примерно... от шести до восьми годовых...
- И вы бы отказались от ожидаемой прибыли?.. Почему же? - поспешно перебила она.
- Потому, сударыня, что торговля зиждется не на ожидаемых прибылях, а на постоянном обороте наличного капитала.
- До свиданья, сударь, и... спасибо за разъяснения, - сказала панна Изабелла, заметив, что ее спутница уже расплатилась.
Вокульский поклонился и снова сел за свои книги.
Когда лакей вынес свертки и дамы сели в экипаж, панна Флорентина сказала тоном упрека:
- Ты разговаривала с этим человеком, Белла?
- Да, и не жалею. Он все налгал, но...
- Что значит это "но"? - с тревогой спросила панна Флорентина.
- Не спрашивай... не говори со мной, если не хочешь, чтобы я расплакалась на улице... И, помолчав, прибавила по-французски:
- Пожалуй, мне не следовало приезжать сюда, но... все равно.
- Я думаю, Белла, - сказала ее спутница, значительно поджимая губы, ты должна была бы поговорить с отцом или с теткой.
- Ты хочешь сказать, - перебила ее панна Изабелла, - что я должна поговорить с предводителем или с бароном? Это всегда успеется: сейчас у меня еще духу не хватает...
Разговор оборвался. Дамы в молчании вернулись домой; панна Изабелла весь день была расстроенна.
После ухода панны Изабеллы Вокульский снова принялся за подсчеты и безошибочно подытожил два длинных столбика цифр. В середине третьего он остановился, снова удивляясь тому, как спокойно стало у него на душе. Откуда вдруг это равнодушие после целого года лихорадочного смятения и тоски, перемежаемой приступами безумия? Если бы какого-нибудь человека неожиданно перенесли из бального зала в лес или из душной тюрьмы на зеленый широкий луг, то он испытал бы те же самые ощущения и так же глубоко было бы его изумление.
"По-видимому, в течение года я страдал неким помрачением рассудка, думал Вокульский. - Не было опасности или жертвы, на которую я не пошел бы ради этой женщины, но стоило мне ее увидеть - и она стала мне безразлична... А как она разговаривала со мною! Сколько презрения к жалкому купцу. "Заплати этому господину!" Право, эти светские дамы великолепны! Любой бездельник, шулер, даже вор, будь только у него благородное имя, - подходящее для них общество, хоть бы физиономией он смахивал не на родного отца, а на мамашиного лакея. Но купец - это пария. Да что мне за дело до всего этого! Пусть себе гниют на здоровье!"
Он подсчитал еще столбик, даже не замечая, что делается в магазине.
"Откуда она знает, - мысленно продолжал он, - что я купил серебро и сервиз? И как она допытывалась, не переплатил ли я. С удовольствием подарил бы я им эти фамильные безделушки. В сущности, я должен ей быть благодарен до гроба, ибо, не влюбись я в нее, не нажить бы мне состояния и вечно бы корпеть за конторкой. А сейчас - может, и грустно мне будет без этого томления, отчаяния, надежд... Глупая жизнь! Мечемся по земле в погоне за призраком, который носим в своем собственном сердце, и, только когда он оттуда исчезнет, видим, что это было безумием... Ну, никогда я не думал, что возможно такое чудесное исцеление! Час назад я еще весь был пропитан отравой, а сейчас так спокоен - и в то же время как-то опустошен, словно вынули из меня душу и нутро и остались только кожа да платье. Чем же мне заняться теперь? Как жить? Поеду, пожалуй, в Париж на выставку, а потом в Альпы..."
Тут к нему на цыпочках подошел Жецкий и, наклонясь к его уху, заговорил:
- А Мрачевский-то как великолепен! А? Этот умеет обходиться с женщинами.
- Как смазливый, избалованный клиентами парикмахер, - ответил Вокульский, не отрывая взгляда от книги.
- Он стал таким по вине наших покупательниц, - отвечал старый приказчик, но, заметив, что мешает хозяину, отошел.
Вокульский снова погрузился в задумчивость. Потом как бы невзначай взглянул на Мрачевского и впервые обнаружил в физиономии молодого человека нечто выделяющее его среди прочих.
"Да, - подумал Вокульский, - он непростительно глуп и, видно, поэтому нравится женщинам".
