Данте Алигьери - Божественная комедия. Чистилище

1. Пока мы шли так друг за другом краем,
Мой добрый вождь мне повторял не раз:
– Смотри, не будь мной тщетно предваряем.[1148]

4. Мой правый бок палило солнце в час, [1149]
Когда весь запад, залит ярким светом,
Из голубого белым стал для глаз.[1150]

7. И падала на пламень темным цветом
Тень от меня, – на диво там всему[1151]
Собранью душ, ходивших в пекле этом.

10. И признак сей был поводом к тому,
Что обо мне там все заговорило:
– Не призрак тот, кто так бросает тьму!

13. И многие, насколько можно было,
К нам подошли с условьем лишь одним —
Не стать туда, где пламя не палило.[1152]

16. – О, ты, что сзади двух, подолгу к ним,
A не по лени, пролагаешь тропу,[1153]
Ответствуй мне: мы жаждем и горим![1154]

19. Не только мне, но и всему здесь скопу,
Ответ твой жажду утолит полней,
Чем свежий ключ в пустынях Эфиопу.

22. Скажи: что значит, что ты свет лучей
Загородил собой, как бы ни разу
Еще не зрел злой смерти ты сетей?

25. Так мне сказал один из них, и сразу[1155]
Я б все открыл, не увлеки меня
В то время то, что тут явилось глазу.

28. Шел посреди пылавшего огня[1156]
Навстречу к этим сонм, подъемля пени,
И я стоял, к идущим взор склоня.

31. И видел я, как с двух сторон все тени
Сошлись, и как лобзались их семьи,[1157]
И разошлись от кратких наслаждений.

34. Так рыльцем к рыльцу, встретясь, муравьи
В ватаге черной сходятся средь луга.
Как бы справляясь про дела свои.[1158]

37. И расходясь из братского их круга.
Пред тем, как в путь пошел пришедший сонм,
Перекричать все силились друг друга —

40. Пришедшие: – Гоморра и Содом!
A эти: – В телку входит Пазифая,
Чтоб насладиться похотью с быком![1159]

43. Как журавли летят: одна их стая
К пескам, другая – в край Рифейских гор,[1160]
То холода, то солнца избегая, —

46. Так приходил и уходил здесь хор.
Подъемля с плачем те же восклицанья
И ту же песнь, что пели до сих пор.[1161]

49. И подошли ко мне из их собранья
Те, коими вопрос мне первый дан,
И полон был их образ ожиданья.

52. Я, видевший уж дважды скорбь их ран,[1162]
– О, души, – начал, – вам же обеспечен
Когда-нибудь вход в царство мирных стран,

55. Не бросил я, незрел, иль долговечен,
Там членов тела, но несу с собой
И кровь, и плоть, судьбой моей отмечен.[1163]

58. Иду ж я вверх, да прозрит взор слепой![1164]
Жена есть там: ее благоволеньем[1165]
Вношу в ваш мир я смертный груз плотской.

61. Но да свершится быстрым исполненьем
Цел ваших дум – в том крае обитать,
Где мир любви, где круг быстрей вращеньем![1166]

64. Имен своих, чтоб мог я их вписать,[1167]
Не скройте мне, и почему уходит,
Поведайте, тот сонм за вами вспять?

67. С каким тупым смущеньем взором бродит
Тот житель гор, который, груб и дик,
Весь онемев, впервые в город входит, —

70. Таким у всех теней смутился лик,
Когда ж замолк в них ужас изумленья
(С высоких душ оно спадает вмиг), —

73. – Блажен, о ты, кто, к нам вступив в владенья, —
Вновь начал тот, что первый говорил,[1168]
– Чтоб лучше жить, здесь копишь наблюденья!

76. Народ, нейдущий с нами, согрешил
На том, за что в триумфе Цезарь хором
Насмешников Царицей назван был.[1169]

79. Он прочь пошел, крича Содом с Гоморром,
Как слышал ты, и тем себя винит
И множит жар огня своим позором.[1170]

82. Был собственный наш грех – гермафродит! [1171]
Законов человеческих чуждаясь,[1172]
По-скотски жили мы, забывши стыд.[1173]

85. Зато народ сей, с нами расставаясь,
В бесчестье нам, кричит нам имя той,
Что осквернилась, под скотом скрываясь.

88. Так вот кто мы! вот в чем наш грех плотской!
Коль хочешь все узнать не мимолетно, —
Нет времени для повести такой.[1174]

91. Что до меня, – откроюсь я охотно;
Я Гвиничелли, очищаюсь здесь,[1175]
Заране там покаявшись несчетно.

94. Отдался чувству сыновей я весь,[1176]
Узревших мать в тот час, как приключилась
Ликурга скорбь (сравнюсь ли с ними днесь?),[1177]

97. Когда того мне имя вдруг открылось,
Отец кто мне, и тем, кто лучше нас,[1178]
В ком петь любовь искусство возродилось.

100. Глухой, безмолвный, в думу погрузясь.
Я долго шел, в него глаза вперивши.
Но подойти не смел, огня страшась.

103. Взор наконец виденьем усладивши,
Я отдался к его услугам весь,
Приветствием его к себе склонивши.

106. И он: – Все то, что ныне слышу здесь,
Кладет в меня столь сильный след, что Лета
Не смоет, все смывавшая поднесь.

109. Но коль не ложь – речь твоего привета,
Скажи мне: что причиной, что в твоих
Словах и взорах дышит страсть к нам эта?

112. И я: – Звук сладких ваших слов живых![1179]
Покуда длится говор человечий, —
Нам ни забыть чернил, писавших их!

115. И он: – Тот дух, что ждет с тобою встречи,
(И указал мне), лучше на земли
Ковал язык свой, мать родной нам речи.[1180]

118. Как в прозе фабул, так в стихах любви[1181]
Он выше всех, и свет пусть крик подъемлет
Лиможцу в честь, – ты крику не внемли![1182]

121. Под шум молвы суд правды в свете дремлет[1183]
И, ложное составив мненье, он
Ни разуму, ни вкусу уж не внемлет.

124. Так некогда прославился Гвиттон,[1184]
Из рода в род хвалим молвой беспечной,
Пока над ним суд не был изречен.

127. Но если так взнесен ты бесконечно,
Что путь открыт в обитель, в те места,
Где сам Христос – аббат над братьей вечной, —

130. То «Отче наш» прочти ты у Христа!
Насколько здесь, где кончилась ошибка
Греха, для нас нужна молитва та.[1185]

133. Чтоб место дать той тени, что так шибко
Стремилась к нам, он тут исчез в огне,
Как в лоне вод ко дну уходит рыбка.

136. Я, подошел к указанному мне,
Сказал, что я в моем душевном мире
Почет ему готовлю в тишине.[1186]

139. И сладостью запел он, как на лире:
Tan m'abellis vostre cortes deman*,
Qu'ieu no-m puesc, ni-in vueil a vos cobrire:

143. Je sui Arnaut, que plor et vai cantan;
Consiros vei la passada folor,
E vei jauzen la ioi qu'esper, denan.

145. Ara vos prec per aquella valor,
Que vos guida al som de l'escalina
Sovenha vos a teinps de ma dolor.

148. Тут поглотила тень огня пучина.[1187]

140. Так нравится мне милый ваш вопрос,
Что грудь мою я вам открою шире.

142. Я тот Арно, что здесь пою от слез
О прошлой пошлости при мысли горькой,
И жду, чтоб Суд мне вечный мир принес.

145. И я молю вас силой той высокой,
Что вас ведет на верх горы, о нас
Попомните в судьбе такой жестокой.

1. Как в час, когда луч первый солнце мещет
Туда, где кровь Творца его лилась
(Меж тем как знак Весов над Эбро блещет,[1189]

4. Над Гангом же горит девятый час), —
Так солнце здесь стояло, день кончая,
Когда Господень Ангел встретил нас.[1190]

7. Вне пламени, он, возвышаясь с края,[1191]
Пропел «Beati mundo Cогde» нам,[1192]
Как не звучит на свете песнь живая.[1193]

10. Потом: – Проникнуть можно к тем местам
Не иначе, как сквозь огонь: войди же?[1194]
О, род святой, чтоб внять поющим там!

13. Так он сказал, лишь подошли мы ближе;
И, слыша то, я обмер, как злодей,
Кого спускают в ров все ниже, ниже.[1195]

16. И вспомнил я, глядя на пламень сей,
Всем телом вытянут, простерши руки,[1196]
Казнь виданных мной на костре людей.[1197]

19. И подошли вожди ко мне, и звуки[1198]
Я слышал слов Виргилия: – Мой сын,
Здесь смерти нет, но могут быть лишь муки![1199]

22. О! вспомни, вспомни… Если я один
Тебя сберег, подъятый Герионом,[1200]
То здесь, близ Бога, кину ль без причин?

25. И верь ты мне, что если б, скрытый лоном
Сего огня, в нем пробыл сто веков, —
И волоска ты-б не утратил в оном.[1201]

28. И чтоб за ложь не счел моих ты слов,
Приблизься сам и, взяв конец одежды.
Вложи в огонь смелей: он не суров.

31. Так брось же, брось боязнь и, полн надежды,
Вернись ко мне и – смело в огнь за мной.
Но я стоял упорнее невежды.

34. И, видя, что я твердой стал скалой,[1202]
Слегка смутясь, сказал он: – «От царицы
Ты отделен, мой сын, лишь сей стеной![1203]

37. Как, слыша имя Фисбе, вдруг зеницы
Открыл Пирам в миг смерти и взглянул, —
И алым стал цвет ягод шелковицы,[1204]

40. Так дух во мне вождь мудрый пошатнул
Тем именем, что каждый раз так звонко
Звучит душе, будя в ней страсти гул.

43. И, покачав челом, с усмешкой тонкой:[1205]
– Что ж, остаемся здесь? – спросил, меня
Дразня, как манят яблоком ребенка.

46. Тут предо мной вошел он в пыл огня,
И Стация, что шел меж нас вначале,[1206]
Просил идти вослед мне, тыл храня.

49. Вхожу. Но, ах! в клокочущем металле
Или стекле прохладней было-б мне,
Чем в пекле том, пылавшем в страшном шквале.

52. Чтоб ободрить мне сердце в том огне,
Он говорил о Беатриче с жаром:
– Уж взор ее мне виден в вышине![1207]

55. И чей-то глас, нам певший за пожаром,[1208]
Нас вел в пути, и, внемля песне сей,
Туда, где всход, мы шли в огне том яром.[1209]

58. – «Venite benedicti patris mei»,[1210] —
Звучало нам во свете столь блестящем,
Что я, смущен, не смел возвесть очей.

61. – Уж сходит ночь за солнцем заходящим, —
Он продолжал: – вперед! ускорьте шаг,
Пока нет мглы на западе горящем.

64. Так прямо путь вел вверх нас чрез овраг,
Что пред собой последний отблеск света
Я рассекал, бросая тени мрак.[1211]

67. Ступени три прошли мы, как и эта
Исчезла тень; о погруженном в сон
Светиле дня узнали два поэта.[1212]

70. И прежде чем безмерный небосклон[1213]
Угас совсем, повсюду мрак умножа,
И развернулся всюду ночи фон,[1214] —

73. Уж всяк из нас избрал ступень для ложа. —
Вверх возбранял всходить закон горы,
Не волю в нас, a силы уничтожа.[1215]

76. Как козочки и резвы, и бодры,
Пока не сыты, лазят на утесах,
И, утолив свой голод, в час жары,

79. Лежат в тени на каменных откосах.
Пастух же там, как истинный отец,
Их сторожит, склонясь на длинный посох,[1216]

82. И как овчар, открытых гор жилец,
Всю напролет проводит ночь у стада,
Чтоб хищный зверь не растащил овец, —

85. Так мы втроем там были, где прохлада, —
Я – как овца, певцы – как стражи гор.
Вокруг же нас отвсюду скал громада.

88. Был мал над нами неба кругозор;
Но я и в малом небе зрел светила
Крупней и ярче, чем до этих пор.[1217]

91. Пока я созерцал их, охватила
Меня дрема – дрема, что нам порой
Вещает то, что будущность нам скрыла.

94. В час, думаю, когда уж над горой
С восточных стран сверкает Цитерея.[1218]
Горящая огнем любви живой, —

97. Приснилась мне, прекрасна, как лилея,
На луг пришедшая цветки срывать
Младая дева, певшая, как фея.[1219]

100. – Кто хочет знать, кто я, тот должен знать:
Я – Лия, та, чьи руки не ленятся[1220]
Прелестные венки мои сплетать,

103. Чтоб ими в зеркале мне любоваться;[1221]
Сестра ж моя? Рахиль, от своего[1222]
Зерцала ввек не может оторваться.[1223]

106. Очей своих ей блеск милей всего;
Я ж украшаюсь рук трудами в неге;
Мне – в действии, ей – в зренье торжество.[1224]

109. Уж в небе первые зари набеги.
Блеск коих пилигриму тем милей,
Чем ближе к родине его ночлеги,[1225]

112. От всюду гнали ночи иглу, a с ней —
И сладкий сон, и я, открывши очи,
Восставшими уж славных зрел вождей.[1226]

115. – Тот сладкий плод, к нему ж изо всей мочи,
По всем ветвям, стремится род людской.
Твой голод утолит еще до ночи.[1227]

118. Так мне сказал Виргилий: о! какой
Подарок в мире с словом тем Виргилья
Сравнился бы отрадой неземной!

121. И так во мне удвоились усилья[1228]
Стремиться вверх, что с каждым шагом ввысь
Во мне росли, казалось, воли крылья.

124. По лестнице мы вихрем пронеслись.[1229]
И лишь пришли к ступени той конечной.
Как уж в меня глаза его впились,[1230]

127. И он сказал: – Огнь временный и вечный[1231]
Ты зрел, мой сын, и вот! пришел туда,
Где разум мой бессилен быстротечный.[1232]

130. Мой ум с искусством ввел тебя сюда:[1233]
Руководись теперь уж сам собою,[1234]
Не крут, не узок путь, нет в нем труда.

133. Смотри, как солнце блещет пред тобою,[1235]
Смотри, как травки, кустики, цветы
Рождает здесь земля сама собою![1236]

136. Пока придут те очи красоты,
Что мне в слезах явились в злой юдоли,[1237]
Здесь можешь сесть, ходить здесь можешь ты.[1238]

139. Не жди речей, моих советов боле, —
Творить свободно, здраво, прямо выбор дан[1239]
Тебе, своей покорствуя лишь воле, —

142. И мной венцом и митрой ты венчан.[1240]