Мы были на шоссе одни, как будто весь город принадлежал нам. Темнота смыла его весь, кроме нас, и мы мчались в нашей раздолбанной «королле» с опущенными окнами, дивясь на окружающее ничто. Мы не видели бедных районов — должно быть, в них элек тричество пропало раньше, чем во всех остальных, но это было неважно, потому что вся богатая сволочь тоже сгинула вместе со своими хоромами. Все напоминания о моей прошлой жизни, о том, откуда я взялся, исчезли, и я думал: нет больше холеных белокожих парней, которые проносятся мимо в спортивных автомобилях. Нет больше издевательских плакатов, напоминающих мне о том, что я не могу купить. Нет кубинцев. Нет доминиканцев. Нет гаитян. Нет белых. Нет черных. Нет мексиканцев. Нет людей. Нет Майами.
— Надо было снести ему башку, — сказал Дэнни.
— Ага, — согласился я, зная, что оба мы на это не способны. — Пожалел ты его.
— Засунул бы пушку ему в рот.
Он вновь на секунду обнажил пистолет, хвастливо кивая, будто стараясь себя убедить, и в тот же миг я выключил фары. Пистолет исчез. Дэнни со своим идиотским спектаклем — тоже. Мои руки на руле — тоже. Все исчезло.
— Свет, — сказал Дэнни. — Свет, чувак.
Я ничего не ответил: пусть понервничает.
— Свет.
Тьма. Дэнни возится рядом. Я молчу.
— Свет, блядь, — сказал он.
— Все под контролем.
Странно, однако все и вправду было под контролем. Дэнни тяжело дышал, испуганный, но и он, видимо, чувствовал то же, что я, поскольку больше ничего не сказал. А я был уверен, что вот-вот, с минуты на минуту, тьма унесет нас прочь от города и его проблем. Наверное, нас мотало по всей дороге, но я не помню, чтобы у меня хоть на мгновение возникло чувство опасности. Я отпускал руль и тут же хватался за него снова, жал на газ и несся дальше на юг. Через минуту-другую, а может, через десять, далеко впереди показался одинокий огонек. Он быстро приближался, взрезая тьму и возвращая нас обратно к городу, к реальности. Я увидел, что нас и впрямь заносит, схватился за руль обеими руками и выправил машину. Потом сбавил ход и заметил, что Дэнни сполз с кресла на пол, как будто подтаял на свету. Вскоре источник света поравнялся с нами и ярко озарил салон, напомнив нам в этот миг, кто мы такие и что собираемся сделать. Потом пронесся мимо — я так и не понял, что это было, — оставив за собой только легкий дымок. Дэнни потянулся к панели и включил фары, окончательно вернув нас обратно.
— Они нас засекли?
— Мы призраки, — сказал я.
— Ты поймал воровской кураж, — сказал Дэнни. — С папашей тоже бывало. Любой бздун становится таким крутым, что дальше некуда.
Я знал про отца Дэнни — как после «Эндрю» он переоделся в Санта-Клауса и обошел всю округу, раздавая, по его выражению, излишки. Следующий крупный ураган атаковал Майами только через десять лет, и благотворителя, естественно, посадили.
— Еще на юг? — спросил я.
Дэнни выглянул наружу, улыбнулся.
— Уже близко.
Кто-то наследует от родителей спортивные таланты или любовь к машинам, а Дэнни получил от отца любовь к мародерству. Мы с ним неслись по районам, которых я раньше никогда не видел, готовясь осуществить его детскую мечту — по крайней мере, такое у меня было впечатление. Он высунул голову из окна, сморщив нос и принюхиваясь к ветру, как собака. Мой отец оставил после себя «короллу» — известие о моем появлении на свет так потрясло его, что он, похоже, драпанул из Майами на своих двоих. Может, так и должно было случиться: двое никчемных парней из никчемного района извлекают выгоду из природного бедствия, и кто я такой, чтобы с этим бороться?
— В Пайнкрест, что ли? — спросил я.
— Они в Диснейленд сваливают. Я помню, отец говорил.
Эта возможность меня ошеломила: уехать целым районом кататься на аттракционах, бросив здесь нас, всех остальных. Они там носят дурацкие шапки с ушами и общаются с Золушкой, Гуфи и прочим сказочным сбродом, а их дома, надежно задраенные, спокойно ждут своих хозяев.
Я поддал газу и свернул на следующем повороте, проехав на мигающий красный свет, прежде чем Дэнни успел сообразить, что я делаю.
— Это не тот, — сказал он.
— Тот.
Я свернул на первую улицу, и мы очутились в одном из новых игрушечных районов — со всех сторон нас приветствовали розовые двухэтажные особнячки. Катастрофу они перенесли неплохо, если не считать крыш: теперь на них не было черепицы. Но все крыши по-прежнему выглядели одинаково, так что район, можно сказать, сумел сохранить свой аристократизм. Красная черепица была разбросана повсюду вперемежку с ветками и другим мусором, и это придавало улицам налет экстравагантности, который их сбежавшие обитатели наверняка сумели бы оценить по достоинству. Мне было видно все это, потому что луна, словно тоже привлеченная изяществом черепичных осколков, отыскала в облаках прореху. Двигаясь дальше, я раздавил один из них, но получившееся крошево только добавило эстетичности всей картине. Тем не менее я продолжал их давить, поскольку деваться мне было некуда, — художник не по своей воле.
— Гаси фары, — сказал Дэнни.
Я не послушался, не в силах оторвать глаз от зрелища впереди. Там стояло расколотое бурей дерево — его чудесная белая плоть обнажилась, стружки усеяли лежащую поблизости груду черепицы.
— Гаси, — сказал Дэнни.
— Выбирай, — сказал я.
Он показал, машинально выбрав стоящий на отшибе дом с качелями.
— Вон тот.
Я повернул туда и затормозил прямо перед ведущей ко входу аллеей.
— Да погаси ты, — сказал Дэнни, вылезая из машины.
Я выключил фары. Потом нажал кнопку, чтобы открыть багажник, и присоединился к Дэнни, который уже развязывал мешок. Он протянул мне маску-чулок, я тут же надел ее, и она мгновенно выполнила свою работу. Мой нос сплющило, волосы потянуло назад, но я продолжал напяливать маску, уродуя свои черты. Дэнни зашагал к дому, на ходу вынимая из мешка молоток. Он застыл посреди лужайки, рядом с качелями, легонько постукивая по ним молотком. Я подошел к нему, и мы оба стали разглядывать дом.
— Чур я наверх, — сказал он. Потом вынул мешок для мусора и дал мне.
— Бери что помельче, — сказал он. — Украшения. Деньги. Серебро.
Я все еще стоял, задрав голову, поражаясь размерам особняка: в нем могла бы жить половина нашего района. Машин у хозяев было, наверное, штуки три-четыре, потому что всю переднюю часть дома занимал гараж. Входная дверь казалась бронированной — я таких раньше не видел. На всех окнах были железные ставни, что выглядело вполне кстати, поскольку придавало дому вид той самой пресловутой крепости.
— Свети, — сказал Дэнни, протягивая мне фонарь. — Где-нибудь найдется слабое местечко.
Он перебросил брезентовый мешок через боковую калитку и перелез через нее сам. Я последовал его примеру и, спрыгнув на бетон по ту сторону, чуть не подвернул лодыжку. Посреди двора был бассейн, куда уже мочился Дэнни. Я осмотрел веранду и заметил, что в одном месте она защищена не металлическими ставнями, а фанерой, под которой явно скрывалась раздвижная стеклянная дверь. Дожи даясь, пока Дэнни закончит, я стал разглядывать это место при свете фонаря. Оче видно, хозяин дома мало что смыслил в строительстве: он приколотил к веранде обычный фанерный лист, который уже разбух под проливными дождями.
Вся фанера была испещрена маленькими рисунками и надписями. Я заметил сердечко, подошел ближе и увидел, что оно состоит из еще более мелких сердечек. Под ним розовым несмываемым маркером художница написала свое имя — Бекки. Еще эта Бекки умела рисовать цветы и единорогов, причем на одном из них скакала она сама — это неопровержимо доказывали буквы Б-Е-К-К-И, выведенные ею на платье, в которое она себя облачила. Правый верхний угол оккупировал Брэндон, любитель кривых линий и прямоугольников. В порыве вдохновения он снабдил один из этих прямоугольников хвостом и четырьмя ногами, а Бекки при помощи своего розового маркера нарекла его Трикси.
Я услышал, как Дэнни за моей спиной застегнул молнию и сказал: «Фанера. Ха!» Обернувшись, я увидел, как он идет ко мне, подняв молоток высоко над головой. Он начал с Бекки: бил по сердечку, пока не расколол его пополам, затем переключился на единорога. В несколько ударов он отшиб ему рог, превратив волшебное животное в жалкую старую клячу. Потом прикончил и ее. Я взял пустой цветочный горшок и, напав с ним на остатки творчества Бекки, тоже стал крошить фанеру и выламывать из нее разноцветные щепки. Лоскут за лоскутом я раздирал платье художницы, и скоро в образовавшейся дырке блеснуло стекло. Дальше на очереди были кривые и прямоугольники с Трикси, поэтому я оттеснил Дэнни и принялся за мазню Брэндона. Я лупил по ней горшком, локтями и коленями, пока не обнажился кусок стекла побольше. Я хотел было швырнуть горшок в Трикси, но Дэнни положил руку мне на спину и сказал: «Остынь». Он взялся за край пробитого в фанере отверстия и содрал ее целиком, как повязку, освободив девственно чистую раздвижную дверь. Мы посветили сквозь нее фонарями и увидели разделочную стойку под гранит. Я был готов к дальнейшему, а может, и нет, но это было неважно, потому что Дэнни разнес стекло молотком и сбил ногой застрявшие в раме осколки. Потом нырнул внутрь и сказал: «Пять минут».
