Но я ничего не знал и поэтому выехал на шоссе вместе с Дэнни, который сидел рядом и рылся в мешке. Таким счастливым я его еще не видел. Когда он достал пару красных туфель на шпильках, в его голосе зазвучал такой чистый восторг, что мне стало ясно: дай ему две-три мародерские гулянки в год, и у него никогда не возникнет желания покинуть наш район.
— Это маме, — сказал он. Потом сунул туфли обратно в мешок, вытащил оттуда шарф и намотал на шею. Вытащил еще два, как фокусник, и попытался нацепить один на меня.
— Шарфик, — сказал он. — Смотри, сколько.
— Только тронь меня этим шарфом, и я загоню машину в кювет.
Шарфы отправились обратно, а вместо них из мешка появился кусок мыла, который Дэнни стал совать мне под нос.
— Понюхай, — сказал он. — Клевая херня.
Этот идиот спер из чужой ванной обмылок и пытался заставить меня его нюхать. Мой лучший друг воровал мыло, и ему было суждено навсегда остаться моим лучшим другом, хотя при одном взгляде на него меня тошнило. Я был родом оттуда же, откуда и он, и мы возвращались туда же, где нас ждали все остальные.
— Да ты только нюхни, — сказал он.
Обмылок был такой старый, что крошился мне на колени.
— Все бабы от него забалдеют.
Я понюхал эту дрянь только ради того, чтобы он убрал ее у меня из-под носа, но он был прав.
— Супер, — сказал я.
— У меня его столько, что на всех хватит.
Дэнни продолжал соваться в мешок и снова начал вынимать оттуда мыло, кусок за куском — он швырял их на заднее сиденье, где в полном ужасе металась Трикси. Приторный аромат в салоне становился все гуще и, возможно, напомнил ей хозяина, потому что она принялась лаять. А мыло все летело, и Дэнни все по вторял: «Дизайнерское».
А я все ехал, мечтая избавиться от Дэнни, и от собаки, и от мыла, и от себя самого. Но потом я увидел огоньки. Они вспыхивали и гасли в еще большем количестве, чем раньше, — их было видно за полмили.
— Мыла они не получат, — сказал Дэн ни.
Все заднее сиденье было завалено мылом, почти накрывшим собаку, которая уже не только лаяла, но и прыгала, стараясь вырваться наружу.
— Давай в объезд.
Я по-прежнему ехал прямым курсом на того ублюдка, который поджидал меня вместе со своей шайкой.
— Они мое мыло отнимут.
Я включил дальний свет в расчете ослепить их, и они ответили темнотой.
— Неохота с ними связываться, — сказал Дэнни.
— Тебе и не надо.
Я потянулся к нему и выхватил пистолет. Раньше я никогда не держал в руках оружия и поразился тому, какой он тяжелый. Я сжал рукоятку и медленно перебирал пальцами, двигаясь снизу вверх, пока мой указательный палец не очутился прямо под спусковым крючком.
— Мы же взяли шмотки, — сказал Дэнни. — Нет смысла.
Но я чувствовал, что мне это необходимо — так необходимо, как никогда в жизни.
— Мы поделим мыло.
Я не остановился, хотя Дэнни стал красноречиво убеждать меня в том, что мыло можно загнать из-под полы за хорошие деньги. Он понимал, что отбирать у меня пистолет опасно, что лучше не пробовать, и в конце концов заткнулся. Я миновал знак «стоп», который пытался повалить еще мальчишкой, но он устоял тогда, и стоял теперь, и собирался стоять вечно. Я намеренно проехал по выбоинам, не заделанным городскими властями, вызвав у Трикси очередной припадок. Она лаяла уже изо всех сил, как будто поняла, что это ее новый дом, и не могла этого вынести. Она взвыла, когда я сбил первый мусорный бак, и взвыла еще громче, когда Дэнни ткнул ее в морду куском мыла. Я сбил еще три бака и стал набирать скорость среди рассыпавшегося мусора, когда огоньки стали появляться вновь, один за другим. Они выскакивали из-за деревьев и выползали из-под машин, все приближаясь, но вожака видно не было.
Я затормозил.
— Нет, — сказал Дэнни, лаская кусок мыла.
Они продолжали подходить, все дети Майами, пока не окружили машину плотным кольцом.
— Свет, — раздался голос.
И свет погас.
Я слышал, как они переговариваются, бормочут на каком-то странном языке — видны были только их глаза. Их маленькие пальцы корябали стекла, а острые колени сверлили дверцы.
— Плати, — сказал вожак.
Он стоял перед машиной, держа фонарь под подбородком.
— Дай им туфли, — сказал Дэнни.
Я увидел в другой руке вожака монтировку; помахивая ею, он подошел ближе.
— Плати.
— Плати, — повторили тонкие голоса. — Пла-ти, пла-ти, пла-ти, пла-ти, пла-ти.
— Дай, — сказал Дэнни.
— Дай, — сказала Трикси.
Он залез на капот и выпрямился, глядя на Дэнни.
— В детей не стреляют, — сказал он и сделал шаг вперед. — Ты в меня не стрельнешь. Так что плати. Мешок в окно.
Я навел на него пистолет, целясь в грудь. Он был уже мертв, но даже не знал этого. Он был довольно смелый для мертвого, стучал по капоту монтировкой.
— В детей не стреляют.
— Эй, — сказал я.
Он перевел взгляд на меня, уронил монтировку.
— В грудь или в голову? — спросил я.
Должно быть, он что-то во мне увидел, потому что задрожал.
— Я сделаю тебе одолжение, — сказал я. — Я убью тебя, и ты больше никогда не увидишь этой улицы.
— Туфли, — шепнул Дэнни.
— В грудь или в голову?
Он стоял, держа фонарь под подбородком, и раздумывал. Рядом со мной Дэнни баюкал свое мыло, не смея поднять глаза. Трикси позади меня лаяла по-прежнему, и это, похоже, подстегнуло детей, потому что «королла» стала раскачиваться как следует.
Я прицелился ему в голову и сказал:
— В голову.
— В грудь, — сказал он.
Я прицелился в грудь и сказал:
— В грудь.
— В голову.
Снова в голову, прицелился в подбородок. Потом в левый глаз. В правый. В щеку. В другую. И, наконец, прямо в лоб.
— Ладно, — сказал я. — Значит, в голову.
— Нет-нет-нет, — сказал он. — В грудь.
Я положил палец на крючок — теперь надо было дождаться от мозга сигнала нажать его. Но мой мозг отправил какой-то другой сигнал, потому что палец начал дрожать, отползая от крючка все дальше и дальше. Жми, подумал я. Жми!
— Жми, — сказал я.
— Шарфы, — сказал Дэнни.
Мозг вожака парализовал его так же, как мой — меня, и он только и мог что моргать. Мы смотрели друг на друга не отрываясь, до тех пор, пока первый из его банды наконец не пробился внутрь. За ним хлынули остальные, они тянули меня за одежду, раздирая ее в клочья, а мы с вожаком по-прежнему не шевелились. Они сорвали с петель дверцу «короллы» и выволокли меня наружу, бросили наземь и пинками вышибли пистолет. Я съежился под их ударами и плевками, стараясь не слышать, как Дэнни молит о пощаде; он заныл громче, когда они принялись стегать его его же ремнями. Наконец он умолк, и они окружили Трикси.
— Хватай ее, — сказал голос.
— Да-да-да, — откликнулся другой.
Я лежал скрючившись, слушая вой Трикси, который перешел в поросячий визг, когда они открыли заднюю дверцу. Они высыпали мыло, топча его грязными ногами, распространяя вокруг волны чудесных ароматов. Я почувствовал запахи лимона, меда и роз, до того густые, что на глаза мои навернулись слезы. Но им никак не удавалось поймать ее, хотя, если судить по кускам «короллы», падающим рядом со мной, они старались вовсю.
— Туфли у меня, — сказал откуда-то Дэнни.
И тут дали электричество.
Свет.
Я увидел, как один из них, в болтающейся клетчатой ветровке, схватил собаку и рывком вытащил ее из машины, после чего она вывернулась и припустила по улице с отчаянным лаем. Они погнались за ней, все двадцать, или тридцать, или семьдесят, одетые по самой последней американской моде. Одни были в брюках и пиджаках — они ковыляли по мостовой, как пьяные карлики, и тоже лаяли, как будто яростно отчитывая своих подчиненных. Другие нацепили на себя курортные вещи и шли, оскальзываясь и спотыкаясь в пляжных сандалиях не по размеру. Третьи выбрали зимнюю одежду и брели по улице в пальто и теплых куртках, раздутые, как насосавшиеся клопы. В домах стал зажигаться свет, оттуда вышли люди и увидели, как увидели и мы с Дэнни, последнюю группу, вывалившуюся из моей машины. Эти были в джинсе и на каблуках, в галстуках вместо поясов и поясах вместо галстуков, а кое-кто даже натянул платья. Они застучали и зацокали по улице, и этот цокот выманил из домов остальных обитателей, которые растерянно стояли и смотрели на своих сыновей, вдруг превратившихся в дочек или во что-то среднее. А они гарцевали по изрытой колдобинами дороге, воя, обгоняя других, лягая их шпильками, хлеща шарфами, целуя вишнево-красными губами.
