Салли впоследствии припоминала [111], что с ними была женщина, которую она называла «мисс Робинсон». Ласалль сказал, что «мисс Робинсон» приходится ему кем-то вроде помощницы или личного секретаря. Лет ей было где-то двадцать пять, хотя, конечно, едва ли одиннадцатилетняя девочка способна была на глаз определить, сколько лет взрослому.
По пути автобус делал одну короткую остановку – скорее всего, в Уилмингтоне или Оксфорде, штат Делавэр, – после чего ехал дальше по шоссе 40, которое переходит в шоссе Пуласки. Любовалась ли Салли широкими дорогами и летящими по новенькому шоссе автомобилями? О чем она мечтала в эти три часа, пока автобус не прибыл на автовокзал в центре Балтимора? Надеялась ли сбежать или же сдалась и смирилась с той новой жизнью, которую выбрал для нее Ласалль?
В Балтимор они прибыли около четверти третьего. «Мисс Робинсон», если и существовала, испарилась – возможно, едва они вышли из автобуса, забрали вещи и поискали такси или какой-нибудь вид общественного транспорта, чтобы добраться до квартиры. Скорее всего, тот первый вечер и еще несколько дней они провели где-нибудь в центре – скажем, на Вест-Франклин-стрит [112] в районе Маунт-Вернон, в нескольких кварталах от городских достопримечательностей – ратуши, художественного музея и памятника Вашингтону. Доказательств мощи и красоты Балтимора, но и убежищ, куда Салли не было ходу.
Ласаллю нужно было срочно найти работу. Возможно, он устроился в «Бельведер», роскошную гостиницу, где останавливались Вудро Вильсон, Теодор Рузвельт, король Эдуард VIII и Уоллис Симпсон. От Вест-Франклин-стрит до «Бельведера» было меньше мили. Это объяснило бы, почему впоследствии Ласалль в судебных материалах указал в качестве поручителя Энтони Джанни, коридорного гостиницы. Где же еще и спрятаться беглецу, как не среди персонала, обслуживавшего богатых и знатных гостей, в особняке в стиле бозар [113], расположенном в самом фешенебельном районе Балтимора?
Когда я гуляла по этим улицам, меня поразило, что Салли, оказывается, жила совсем рядом с публичной библиотекой имени Инока Пратта. Замечательное место для ученых, уютная гавань для всех книголюбов. А Салли обожала читать: помогали ли ей книги переноситься в другие миры, где она могла распоряжаться собой, или же библиотека была очередным местом, доступ в которое девочке был заказан, где она мечтала найти убежище от бесконечных посягательств Фрэнка Ласалля?
Потому что в Балтиморе их отношения изменились. На публике они по-прежнему изображали отца и дочь. Наедине же Ласалль бессовестно пользовался властью над пленницей. Салли вспоминала, что в Балтиморе он стал регулярно ее насиловать [114]. Именно там Фрэнк Ласалль полностью подчинил ее своей воле – как психологически, так и физически. Окружающие ни о чем не догадывались – даже когда Ласалль отправил «дочку» в школу.
Держать Салли дома не было никакой возможности, если, конечно, он не хотел, чтобы обман раскрылся. Лето кончилось, и одиннадцатилетняя девочка, запертая в четырех стенах или в одиночку слоняющаяся по улицам, пока он на работе, непременно привлекла бы внимание и вызвала бы вопросы. Разумеется, в школе Ласалль не мог контролировать каждую ее мысль и каждый шаг. Но к этому времени он уже сломил ее волю – угрозами и изнасилованиями, за которыми следовали извинения и подарки, – а потому, скорее всего, не сомневался, что Салли всегда будет делать то, что он ей велит.
Чтобы записать Салли в католическую школу святой Анны [115], им пришлось уехать с Вест-Франклин-стрит. В сентябре 1948 года они перебрались в Баркли, район в восточной части Балтимора. Ласалль и Салли сняли квартиру где-то на Восточной Двадцатой улице, между Баркли и Гринмаунт-авеню, в квартале от кладбища. В те годы этот район представлял собой анклав кирпичных таунхаусов, в которых обитали представители среднего класса: кто хотел, общался с соседями, кто не хотел, жил наособицу. В следующие восемь месяцев Салли привыкла к новому имени [116], которое дал ей Фрэнк: Маделин Лапланте.
Вот как, мне кажется, выглядел день Салли Хорнер в 1948–1949 учебном году. Она просыпалась, одевалась, изображала «папину дочку», стараясь не задумываться о том, что жизнь, которую она ведет, далека от нормальной. Скорее всего, первую неделю Ласалль отводил Салли в школу, чтобы убедиться, что она не натворит глупостей: не проболтается и не убежит. Ну а потом уже Салли ходила в школу самостоятельно. Она знала, что он начинал работать рано, а добираться ему нужно было в другую часть города, и не хотела его расстраивать. Она поклялась себе, что никогда и ничем не вызовет его неудовольствия.
Так что Салли с улыбкой кивала домовладелице – Мэри или Энн Трой, она их вечно путала, хотя ей сто раз объясняли, что они не родственницы, – и прочим соседям, которые шли на работу. И направлялась на запад по Восточной Двадцатой улице. В конце квартала находился «Даймонд», закусочная, где они с Ласаллем частенько обедали, поскольку у него не было ни времени, ни терпения готовить, а она еще не научилась. Салли обычно не завтракала и ела только после утренней службы. Может, порой официантка Мэри Фаррелл заворачивала ей с собой обжигающе горячий сэндвич с яичницей и записывала на счет Фрэнка.
Захватив пакетик с завтраком [117], Салли в конце квартала поворачивала направо и шагала по Гринмаунт-авеню до угла с Двадцать второй улицей. Там и располагалась школа святой Анны при католической церкви, которая находилась в Баркли более столетия. Расписание было строгим. Все ученики по утрам должны были посещать литургию. Салли с одноклассницами сидела на неудобных скамьях, пока монсеньор Куинн, священник и по совместительству директор школы святой Анны, возносил молитвы по-английски и по-латыни. Салли зорко следила, не смотрит ли на нее настоятельница Корнеллос: старуха не выносила, когда ученицы проказничали или вертелись.
Потом, если Салли не забывала попоститься, она принимала причастие. Священник клал облатку ей на язык. Та растворялась, а девочка, преклонив колени, молилась о своей бессмертной душе. Просила ли она о том, чтобы Господь помог ей сбежать? О том, чтобы кто-нибудь разглядел за смиренной Маделин Лапланте пленницу Салли Хорнер? Задумывалась ли она, что те якобы «совершенно естественные» вещи, которые с ней проделывал Фрэнк, по сути смертный грех? А может, она молилась, чтобы все оставалось как есть, лишь бы только не было хуже?
Приняв причастие, Салли возвращалась на скамью. Литургия завершилась, так что можно было съесть сэндвич с яичницей (он как раз достаточно остыл) и идти на уроки. Ей предстояли долгие часы, когда можно было думать лишь об учебе. Салли приходилось учиться хорошо, чтобы дома не наказали, так что она, скорее всего, получала
