данном случае признание вины не рассматривается. В те годы по законам штата Нью-Джерси нельзя было казнить преступника, если он признал вину. Дела о преступлениях, за которые по закону могли приговорить к смертной казни (и убийство, безусловно, было из их числа), требовали полноценного судебного процесса и вынесения приговора.
Коэн отклонил заявления подсудимых и передал дела в суд округа, где разбираться в них предстояло Сэмюэлу Орландо (Коэн сменил его через несколько лет на посту окружного судьи). На этом работа Коэна была закончена, однако он следил за тем, что далее происходило в суде округа. Орландо подверг Шевчука и Дворецкого энергичному перекрестному допросу. Шевчук получил пожизненное в обмен на то, что выступил главным свидетелем против Дворецкого. В качестве доказательства привлекли признание самого священника, несмотря на возражения его адвоката – мол, показания его клиента вмешивать не следует. После короткого совещания присяжные признали Дворецкого виновным.
В 1959 году Шевчука выпустили условно-досрочно [104] после того, как его избили в тюрьме до полусмерти; он скончался в конце 1980-х. Дворецкого казнили на электрическом стуле 28 марта 1940 года. Перед казнью он просил передать двум его оставшимся детям, Милдред и Альфреду, чтобы они вели жизнь праведную, и «попросил Господа помиловать их души». Дворецкого похоронили рядом с убитой им дочерью.
В деле Дворецкого Коэну не нужно было искать доказательства вины подсудимого, а вот на следующем процессе по делу об убийстве, привлекшем внимание СМИ, ему в этом плане пришлось потрудиться. 14 августа 1945 года, когда Филадельфия, Кэмден и вся страна праздновали победу над Японией, убили 23-летнюю Маргарет Макдейд [105] (друзья называли ее Ритой). В тот вечер лучшая подруга Риты, Энн Раст, которая, как и она, работала официанткой, видела, как Рита танцует с незнакомцем под песню Джона Мерсера. А через пять дней обнаженный труп Риты нашли на дне цистерны неподалеку от очистных сооружений. Вскрытие показало, что перед смертью девушку изнасиловали, жестоко избили и бросили в цистерну умирать. Она скончалась от удушья.
Вскоре полиция арестовала незнакомца, с которым танцевала Рита в тот вечер, когда ее в последний раз видели живой. Говард Олд был десантником, недавно демобилизовался. Когда полицейские его нашли, назвался чужим именем (Джордж Джексон) и заявил, что ни в чем не виноват. Обнаруженное у него свидетельство о демобилизации доказывало, что он солгал. После тщательного допроса Олд признался в убийстве Макдейд.
Олд рассказал старую, как мир, но от того не менее жуткую историю: после танцев он стал приставать к Рите, но она ему отказала. Он разозлился, ударил ее кулаком по лицу и душил, пока она не потеряла сознание. Олд утверждал, что пощупал пульс жертвы, не обнаружил его и сбросил ее в цистерну. (И что с того, что девушка была еще жива, а об изнасиловании он умолчал.) Во время службы в армии Олд не раз лежал в психиатрических лечебницах и был замечен в агрессивном поведении: назначенный судом адвокат Олда, Рокко Палезе, впоследствии попытается использовать этот факт в качестве смягчающего обстоятельства.
В 1946 году Олда приговорили к смертной казни за убийство Риты Макдейд, но через несколько месяцев его защитники подали ходатайство о пересмотре судебного решения. Судья Бартоломью Шихэн во время разбирательства не поставил присяжных в известность, что они могут попросить о снисхождении (читай: о замене смертной казни другим приговором) к Олду, обвиняемому в умышленном убийстве при отягчающих обстоятельствах. Прокуратура округа Кэмден тут же назначила новые слушания по делу Олда, но начались они лишь в 1948 году, когда главным прокурором стал Митчелл Коэн.
Судьей на втором процессе также выступал Шихэн. Коэн в соответствии с законами штата Нью-Джерси просил для обвиняемого смертной казни. Джон Моррисси, новый назначенный судом адвокат Олда (Палезе перевели в судьи), просил присяжных проявить снисходительность к «слабоумному» подзащитному и признать его невиновным по причине душевной болезни. Но Коэну удалось убедить присяжных в своей правоте. Моррисси заявил, что подаст апелляцию, и сделал это, причем раз шесть: дату смертной казни неоднократно переносили. Говарда Олда казнили на электрическом стуле в тюрьме штата Нью-Джерси лишь 27 марта 1951 года [106]. Последние его слова были «Иисусе, помилуй меня».
К концу 1949 года Митчелл Коэн заслужил в Кэмдене славу достойного и справедливого прокурора. В качестве прокурора он довел до конца одно дело об убийстве и работал над вторым. При этом смертные приговоры вызывали у него немало переживаний. Десятилетия спустя его сын Фред вспоминал, что, когда зашла об этом речь, Коэн так сильно «разволновался», что больше они об этом не говорили. Коэн выполнял свой долг – и тогда, когда в качестве прокурора просил для подсудимого самого сурового наказания, и тогда, когда в качестве судьи выносил приговор. Но это вовсе не значит, что он получал от этого удовольствие, и Митчелл, кроме одного-единственного раза, старался не посвящать домашних в свои заботы – так сказать, не брать работу домой, в таунхаус на Риттенхаус-сквер.
Слава о Коэне прогремит по всей стране после дела, которое потрясет город до основания и станет предвестником аналогичных массовых убийств в будущем. Но дело о похищении Салли Хорнер он не закрыл: ведь новое обвинение не заставило Фрэнка Ласалля покинуть укрытие. Салли по-прежнему отсутствовала. И чем больше проходило времени, тем меньше оставалось надежды, что все разрешится благополучно.
А сейчас я хочу рассказать о том, что происходило с Салли Хорнер после того, как Фрэнк Ласалль перевез ее из Атлантик-Сити в Балтимор, и о тех восьми месяцах, которые они там провели с августа 1948 года по апрель 1949-го. Да вот беда: мне и самой не удалось толком ничего выяснить. Обрывочный список адресов и судебных материалов не позволяет представить, что думала или чувствовала девочка. Прогулка по району, где жила Салли, и визит в школу, которую она посещала, не помогли хоть сколько-нибудь достоверно воссоздать обстановку тех лет. Район изменился, причем как с демографической, так и с социально-экономической точки зрения. Салли, доживи она до наших дней, и сама бы его не узнала.
Скудость документальных свидетельств приводила меня в отчаяние. Все мои поиски снова и снова заходили в тупик; у меня кончалось терпение. Я просматривала бесчисленные протоколы осмотров, пытаясь воссоздать картину тех месяцев, что Салли провела в Балтиморе. Если она с кем-то и подружилась (или у нее появился кто-то, кому она доверяла), мне не удалось их найти. Если в неволе она и вела дневник, он не сохранился. В Балтиморе
