Пришла бабка. Дед перепугался, заерзал на скамейке.
Бабка. (грозно) ты, забулдыга, куда уперся? Чо домой не идешь?
Дед. (оправдываясь) Мы говорили тут.
Бабка. Опять что-нибудь плел?
Дед. (вдруг осмелев) Валентина! Ты с бабкой потолкуй. Она социалистка большая. (бабке, извиняясь) Ты на меня не обижайся. Я ведь пошутить люблю.
Бабка. (сварливо) Шутки твои не пристают.
Выталкивает деда из комнаты.
Мама. (задумчиво-сердито) Вот она, живодерка. До сих пор, как лошадь, здоровая. Я никогда не забуду, как в страду скрутило у меня живот… Не могу шевельнуться. Иди работай. Сейчас до родов и после — декрет. А тогда… Не земля — лед мерзлый, иди копай. Издевались старшие над младшими. Много мук мы хлебнули. Ходила в калошах: один мой, другой мужеский. А глаза у свекра не спереди были, а сзади… Вот теперь и его бабка скрутила. Но и ей же от снохи влетает, когда сына Кольки дома нет…
Отец. (останавливая маму) Кто над родителями смеется, над тем дети потом смеятся будут…
Один дедушка не сердился на меня, когда я с ним спорила. Может, потому, что прекрасно понимал: если я учусь в советском ВУЗе, притом хорошо учусь, то и должна спорить с теми, кто не признает советской власти. Чтобы я была с ними заодно, меня не надо было посылать учиться. А коли уж послали, то нечего и сетовать, что мыслю я не так, как они. Скорее всего именно так он рассуждал. И принимал меня такой, какой я была. Поговорить со мной, послушать меня тогда было все равно, что полистать институтские учебники. А книжками интересовался он всегда. До последнего своего вздоха. Кроме тог, ему не могло не льстить, что я, его родная внучка, оказалась такой хваткой в науках. Это ведь обозначало, что и сын его, мой отец, и сам он не дураки. Мною, моими успехами можно было гордиться перед чужими людьми. А это ведь очень даже приятно. Безусловно, в душе он посмеивался над моими книжными, далекими от жизни, как он ее понимал, познаниями, над моей доверчивостью и наивностью, но внешне этого не проявлял. Ведь это значило бы смеяться над молодостью. А разве молодость смешна? Ей можно только позавидовать.
Словом, дедушка выделял меня из всех своих внучек и любил. Я также его любила, несмотря на то, что по глупости считала своим идейным противником. Я еще не забыла, как он нянчил меня в детстве. Заберусь, бывало, к нему на кровать и горланю вместе с ним его любимую песню:
У меня под окном
А на сердце моем
расцветает сирень,
пробудилась любовь,
расцветают душистые розы.
Пробудились прекрасные грезы…
У дедушки были колючие усы, колючая шея. Был он в такие минуты немного навеселе, стало быть, и пахло от него спиртным, неприятно, но ни то, ни другое не отвращало меня от него. Я очень крепко обнимала его своими голенькими ручонками и прижималась к его лицу щекой. Кроме дедушки, насколько помню, ни к кому из родных не ласкалась я в детстве. Возможно, потому, что, кроме него, никто меня особо и не поважал…
Да и мама к нему тоже хорошо относилась, хотя и ворчала на него иногда потихоньку, пользуясь его глухотой.
Когда они жили одной семьей в деревне, он, занятый своими делами, мог проявить к ней безразличие. Но сознательно никогда не обижал. Если свекровь нападала на нее в его присутствии, заступался за сноху. Приведу еще один мамин рассказ о прошлой жизни.
" Никогда я не смутьянничала, не наводила никого на грех. Наоборот, ставила на путь. Все меня и уважали. Одной свекрови не могла угодить. С отцом (то есть с моим дедом) они всегда ругались. Он все за столом сидел, книжечки почитывал. А она все бросалась на него. Вставала рано. И я, чуть она в печку кочережку ширнет, затопляет, значит, тоже не лежу, прихожу на кухню, спрашиваю, что мне делать.
Один раз, дело было на масленицу, она блины пекла. Я захожу, спрашиваю:
— Мамаша, что мне делать?
А она уже надутая: видать, с мужем поцапались.
— У отца, — говорит, — спрашивай.
Я отойду, потом опять интересуюсь. Она опять молчит.
Я смотрю: золы насыпалось много. Возьму коромысло, воды натаскаю. Отец все видит. Поставила полные ведра на лавку, снова надо спрашивать:
— Мама, ну, что еще делать?
— У отца узнай.
А он все смотрит, слушает, на ус мотает. Еще раз спрашиваю.
Тогда он кладет книжку и говорит:
— Маруська, иди сюда. Я все слышал. Теперь ты слушай. И ты, мать, тоже. Почему ты ее посылаешь ко мне? Если бы на дворе она у меня спросила, я бы ей сказал. Телятам там насыпать или еще чего. А здесь я вашего дела не знаю. И больше ты ее ни о чем не спрашивай. Ты такая же хозяйка, как она. Ты молодая. Но все знаешь. Не спрашивай у нее. А ты (жене) — раз к тебе подошли, отвечай!
— Я уйду! — топает она ногами.
— Это твое дело.
Она как швырнет в мужа сковородку. На ней блин шипел. Отец сковородку поймал и даже заплакал. Обжегся ведь сильно.
А бабка наутро собиралась, собиралась уйти, да так и не собралась"…
Рассказывала мне мама много хорошего и о моем отце. Все старалась с ним помирить.
Как отец деньги нашел в первый год после войны.(Мамин рассказ)
" Было это рано утром. Шел отец из своего барака в другой. А тут ручеек. А возле него лежит бумажник — полный, набитый. Поднял он — не обрадовался: ведь это чье-то горе. В бумажнике был адрес женщины, которая тоже на нашем поселке жила. Через эту женщину и разыскал отец того мужчину, что обронил кошель. Денег в нем было 3 тысячи 300 рублей и документы. Мужчина после фронта должен был за семьей куда-то ехать. Если бы кто-то другой подобрал бумажник, попала бы эта бабенка под суд. Потому что мужик к ней заходил по делу и уверял:
— У тебя обронил "портмонет".
Оказывается, совсем не у нее.
Как пришел отец к ней, она как глянет и сразу заплакала:
— Неужели ты нашел деньги? Уже за милиционером пошли, чтобы забрать меня…
Отдал отец этой женщине все деньги. Она — мужчине. И он очень благодарил отца.
— Ты — , говорит, — мне дороже брата. Брат и то не каждый так бы поступил. Ты меня очень выручил, можно сказать, жизнь спас. Думал я: не найдутся — голову под паровоз. Как бы я без них поехал за семьею? Они ждали меня, жена и ребятишки. Разве поверили бы, что деньги я потерял?
Отец не грешный…"
Я тоже в подсознании понимала, что отец мой хороший, добрый, честный человек. Помнила еще, как он нянчился, возился с нами, дочерьми, когда мы были все маленькие и никто не вредничал. Посадит всех трех себе на спину и, ползая на четвереньках, катает. Купит в магазине ведро красных, спелых яблок, принесет домой. Рассыплет по полу. И смотрит, улыбаясь, как мы ползаем, собирая яблоки…
Любила я в глубине души отца своего. Но мои политические убеждения были мне всего дороже. И я не могла не ссориться с ним. Не знаю, к чему привели бы нас эти семейные распри, если бы не одна, совершенно неожиданная для меня встреча…
Чтобы не погрешить перед истиной, надо сказать: не всегда в нашем доме происходили ссоры и скандалы. Бывали и минуты затишья. Случалось это, как правило, в те дни, когда мы ждали приезда Тони из деревни, где она стала работать по распределению еще до получения диплома. Мама готовилась к ее прибытию, как к празднику. Варила вкусный обед. Покупала лакомства, какими в обычное время нас, детей, не очень-то баловали. Я тоже с нетерпением ожидала свидания с сестрой. Хотя нам вместе с нею было тесно, но врозь — скучно. Как только распахивалась дверь и Тоня входила с тяжелым мешком за плечами (возила она туда-сюда свои наряды, беспокоясь, как бы в ее отсутствие не пропали они, и именно в мешке: чемоданов она не терпела, так как с ними, по ее понятиям, ездят на далекие расстояния, она же дальше своей деревни, которая находилась в 60-ти км. от города, уезжать не собиралась), так вот — лишь только она входила в нашу маленькую однокомнатную квартирку, я с разбегу бросалась к ней, мы целовались, обнимались, забыв, что при расставании повздорили, бурно радовались примирению, зная наперед, что и этот мир ненадолго. Мы рассказывали друг другу все наши новости, поверяли секреты, давали читать полученные от кого-то или написанные кому-то письма, дневники.
Благодаря всему этому старшая сестра знала то, чего не знали даже самые близкие мои подружки, что я хочу стать писателем. Своего отношения к этой моей мечте она долго не высказывала. Лишь следила за тем, как я мучаюсь над своей так называемой пьесой, миллион раз переделывая одно и то же. И вот однажды, прочитав последний вариант моего труда, она стукнула по столу кулаком и сказала решительно, будто намереваясь меня разругать:
— Ну, вот что! Хватит тебе скромничать и вариться в собственном соку. Сегодня же, сейчас же, идем со мной к одной моей знакомой. У нее муж закончил литературный институт, писатель. И говорят, толковый парень. К тому же очень простой. Вечно за кого-то ходит заступаться: то за старушек обиженных, то за подростков, ошибочно осужденных. Странно, что ты сама не знаешь о нем. Редкий человек.
