– Что-то на редкость тяжелое!
– Нет, он просто очень замкнут, немного высокомерен, резок, слишком поглощен своими переживаниями, но он хороший, безупречно честный, талантливый. Его ждет блестящее будущее, он любит тебя до безумия…
– А если, несмотря на все, я не люблю его?
– Тогда не нужно его обнадеживать.
– Да разве я его обнадеживаю? Мне уж надоел твердить ему, что он славный малый, но именно потому что он славный малый, превосходный кузен – и это говорю серьезно, – я не желаю терпеть его в качестве поклонника и тем более жениха.
– Но Хоакин утверждает…
– Если он утверждает что-либо другое, то он лжет Авель. Ведь не могу же я запретить кузену разговаривать со мной? Вот свалился же этот кузен на мою голову!
– Не надо так, Елена!
– Все это до того опротивело мне…
– Хоакин подозревает – он просто убежден, – что раз ты его не любишь, значит, ты втайне влюблена в другого.
– Он тебе это сказал?
– Да, сказал.
Елена сердито поджала губы, смутилась и на мгновение замолчала.
– Да, он мне сказал, – повторил художник, не снимая правой руки с муштабеля, и пристально взглянул на Елену, словно желая разгадать тайные ее мысли.
– Ну, если он так твердо убежден, что я влюблена в кого-то, тогда…
– Тогда что?…
– Тогда я постараюсь оправдать его подозрения…
В тот вечер Авель уже не писал портрет. Из дому они вышли женихом и невестой.
Успех портрета, написанного Авелем, превзошел все ожидания. Перед стендом, где он был выставлен, всегда толпился народ. «Одним великим художником больше», – говорили в толпе. А Елена при всяком удобном случае норовила пройти мимо выставочного зала, чтобы послушать разговоры публики. Она прогуливалась по улицам города, словно ожившее изображение, словно произведение искусства, по волшебству вышедшее на прогулку. Разве не для этого она родилась?
Хоакин потерял сон.
– Она обращается со мной хуже, чем когда-либо, – жаловался он Авелю. – Играет со мной в кошки-мышки. Она хочет моей смерти!
– Еще бы! Теперь она чувствует себя профессиональной красавицей…
– Ты же ее обессмертил! Новая Джоконда!
– Но ты как медик можешь продлить ей подлинную жизнь…
– Иди приблизить ее смерть.
– Зачем же так трагично?
– Что мне делать? Авель, что мне делать?…
– Набраться терпения…
– Между прочим, из ее слов я понял, что ты рассказал ей, будто я считаю ее влюбленной в кого-то…
– Я хотел тебе помочь…
– Мне помочь?… Ах, Авель, ты с ней заодно… Вы вместе меня обманываете…
– Обманываем тебя? В чем мы тебя обманываем? Она тебе обещала что-нибудь?
– А тебе?
– Разве она твоя невеста?
– Может быть, она стала твоей?
Изменившись в лице, Авель промолчал.
– Вот видишь! – воскликнул Хоакин дрожащим голосом. – Вот Видишь!
– Что я должен видеть?
– И ты еще будешь отпираться? У тебя хватает совести смотреть мне в глаза?
– Хорошо, Хоакин, давай начистоту. Ведь мы с тобой давнишние друзья, почти братья…
– А брату – первый кинжал, не правда ли?
– Не горячись, Хоакин, наберись терпения…
– Терпения? А что такое вся моя жизнь, как не непрерывное терпение, непрерывное страдание?… Ты всем симпатичен, всеми обласкан, ты победитель, ты художник… А я…
Слезы помешали ему закончить.
– Что я мог поделать, Хоакин? Как, по-твоему, должен был я поступить?
– Не домогаться ее, раз уж ты знал про мои чувства к ней!..
– Но ведь это она, Хоакин, она сама…
– Еще бы! Ты художник, ты счастливчик, ты баловень судьбы. Конечно, все женщины тебя домогаются» Словом, ты ее покорил…
– Даю слово, это она покорила меня, а не я ее покорил.
– Да, да! Она сама покорила тебя, эта королевская пава, профессиональная красавица, Джоконда… Ты будешь ее придворным художником… Будешь писать ее во всех видах, во всех позах, при любом освещении, одетую и раздетую.
– Хоакин!
– И так обессмертишь ее! Она будет жить столько сколько будут жить твои холсты! То есть не жить, а существовать!.. Она будет существовать, как существует мрамор, из которого она сотворена. Она из камня, холодная и жестокая, как холоден и жесток ты сам. Она… Она просто кусок бездушной плоти!..
– Я прошу тебя, Хоакин, успокойся!
– И у тебя хватает совести просить меня успокоиться! Ты же поступил подло, бесчестно!
Тут Хоакин почувствовал себя обессиленным и умолк, словно раздиравшая его страсть убила способность говорить.
– Подойди сюда, послушай, – сказал Авель тем мягким тоном, который сейчас был для Хоакина всего страшнее, – послушай и подумай сам. Разве я мог бы заставить ее полюбить тебя, если она не любит? Она о тебе и слышать не хотела как о женихе…
– Я знаю, что всем противен. Я родился отверженным.
– Клянусь тебе, Хоакин…
– Не клянись!
– Клянусь, что если бы это зависело только от меня, то Елена уже сегодня была б твоей невестой, а завтра женой. Если бы я мог переуступить ее…
– Ты бы ее продал за чечевичную похлебку, не так ли?
– Нет, Хоакин, я бы не продал ее! Уступил бы безвозмездно и был бы рад видеть вас счастливыми, но если…
– Тебя она любит, а меня не любит! Это ты хотел сказать?
– Это самое!
– Она отвергла меня – меня, который так ее домогался! – и сама домогается тебя, хотя ты и отвергал ее…
– Правильно, и зря ты мне не веришь. В этом деле я был стороной пассивной.
– Противно слушать, уж помолчал бы!
– Противно?
– Именно противно. Вести себя так – куда хуже, чем быть соблазнителем. Подумаешь, несчастная жертва! Ведь бабы из-за тебя дерутся…
– Не выводи меня из терпения, Хоакин…
– Тебя? Да ведь ты совершил подлость, бесчестность, преступление… Между нами все кончено!
И вдруг, изменив тон, со слезами в голосе он проговорил:
– Пожалей меня, Авель, пожалей! Пойми, что все смотрят на меня косо, враждебно, все отворачиваются от меня… Ты молод, счастлив, избалован… Тебя обожают женщины… Оставь мне Елену… Пойми, что к другой меня никогда не потянет… Оставь мне Елену…
– Но если я и оставлю ее…
– Постарайся устроить так, чтобы она выслушала меня, чтобы узнала меня лучше; скажи, что я умираю по ней, что без нее я не проживу и дня…
– Ты не знаешь Елены…
– Знаю вас обоих! Поклянись богом, что не женишься на ней…
– Кто тебе говорил о женитьбе?
– Ах, так все это, значит, только для того, чтобы заставить меня ревновать? Если так, то она всего-навсего записная кокетка… Хуже, чем кокетка, она просто…
– Замолчи! – рявкнул Авель.
Интонация была такой, что Хоакин невольно замолк, удивленно уставившись на друга.
– Так нельзя, Хоакин, ты решительно невменяем!
И Авель ушел.
В «Исповеди» у Хоакина записано: «Я провел ужасную ночь, ворочаясь с боку на бок, кусая подушку, поминутно вскакивая пить, – вода была в кувшине на умывальном столике. Меня трясла лихорадка. Временами я забывался, погружаясь в кошмарные сны. Я хотел убить их обоих и обдумывал это убийство, словно схему новой пьесы или романа, изобретая все новые детали ужасной, кровавой своей мести, разговаривая со своими жертвами. Временами мне казалось, что Елена просто хотела насолить мне и вскружила голову Авелю, чтобы посмеяться надо мной, а в действительности она никого не могла любить. Ведь она была всего-навсего куском бездушной, самовлюбленной плоти. И я мечтал о ней более чем когда-либо, с большей страстностью и вожделением, чем когда-либо, В одном из кошмаров мне приснилось, что я овладел ею, а рядом лежало распростертое, бездыханное тело Авеля. Ночь превратилась в нескончаемый ураган кровавых замыслов, бессильной ярости, грязных вожделений. Под утро, измучившись вконец, я принялся рассуждать и понял, что на Елену не имею никаких прав, но Авеля возненавидел всей душой, решив, однако, что буду таить эту ненависть в себе, лелеять ее, пестовать, растить. Ненависть? Тогда я еще не решался дать название этому чувству, не хотел признаться, что оно родилось вместе со мною, что оно было предопределено… Той ночью я породил в своей душе ад».
– Елена, – говорил Авель, – мне не дает покоя мысль о Хоакине.
– А что такое?
– Когда я сообщу ему, что мы собираемся поженить-: ся, не знаю, что он станет делать. Хоть сейчас и кажется, что он успокоился и как будто примирился с нашими отношениями…
– Спасибо ему и на том.
– Но ведь, по правде говоря, с нашей стороны это было не совсем хорошо.
– Как? И ты тоже? Да разве мы, женщины, должны превращаться в покорных животных, которых можно брать и одалживать, нанимать и продавать?
– Нет, но…
– Что – но?
– Ведь это он познакомил меня с тобой, чтобы я на-», писал твой портрет, и вот выходит, что я воспользовался…
– И очень хорошо, что так случилось! Разве у меня были какие-то обязательства по отношению к нему?; А даже если б и были! Каждый стремится к своей цели.
– Да, по…
