Блеснет в глаза зеркальный свет, И в ужасе, зажмуря очи, Я отступлю в ту область ночи, Откуда возвращенья нет...
17 сентября 1910
* * *
Идут часы, и дни, и годы. Хочу стряхнуть какой-то сон, Взглянуть в лицо людей, природы, Рассеять сумерки времен...
Там кто-то машет, дразнит светом (Так зимней ночью, на крыльцо Тень чья-то глянет силуэтом, И быстро спрячется лицо).
Вот меч. Он - был. Но он - не нужен. Кто обессилил руку мне? Я помню: мелкий ряд жемчужин Однажды ночью, при луне,
Больная, жалобная стужа, И моря снеговая гладь... Из-под ресниц сверкнувший ужас Старинный ужас (дай понять)...
Слова? - Их не было. - Что ж было? Ни сон, ни явь. Вдали, вдали Звенело, гасло, уходило И отделялось от земли...
И умерло. А губы пели. Прошли часы, или года... (Лишь телеграфные звенели На черном небе провода...) И вдруг (как памятно, знакомо!) Отчетливо, издалека Раздался голос: Ecce homo! Меч выпал. Дрогнула рука...
И перевязан шелком душным (Чтоб кровь не шла из черных жил), Я был веселым и послушным, Обезоруженный - служил.
Но час настал. Припоминая, Я вспомнил: Нет, я не слуга. Так падай, перевязь цветная! Хлынь, кровь, и обагри снега!
4 октября 1910
УНИЖЕНИЕ
В черных сучьях дерев обнаженных Желтый зимний закат за окном. (К эшафоту на казнь осужденных Поведут на закате таком).
Красный штоф полинялых диванов, Пропыленные кисти портьер... В этой комнате, в звоне стаканов, Купчик, шулер, студент, офицер...
Этих голых рисунков журнала Не людская касалась рука... И рука подлеца нажимала Эту грязную кнопку звонка...
Чу! По мягким коврам прозвенели Шпоры, смех, заглушенный дверьми... Разве дом этот - дом в самом деле? Разве так суждено меж людьми?
Разве рад я сегодняшней встрече? Что ты ликом бела, словно плат? Что в твои обнаженные плечи Бьет огромный холодный закат?
Только губы с запекшейся кровью На иконе твоей золотой (Разве это мы звали любовью?) Преломились безумной чертой...
В желтом, зимнем, огромном закате Утонула (так пышно!) кровать... Еще тесно дышать от объятий, Но ты свищешь опять и опять...
Он не весел - твой свист замогильный... Чу! опять - бормотание шпор... Словно змей, тяжкий, сытый и пыльный, Шлейф твой с кресел ползет на ковер...
Ты смела! Так еще будь бесстрашней! Я - не муж, не жених твой, не друг! Так вонзай же, мой ангел вчерашний, В сердце - острый французский каблук!
6 декабря 1911
АВИАТОР
Летун отпущен на свободу. Качнув две лопасти свои, Как чудище морское в воду, Скользнул в воздушные струи.
Его винты поют, как струны... Смотри: недрогнувший пилот К слепому солнцу над трибуной Стремит свой винтовой полет...
Уж в вышине недостижимой Сияет двигателя медь... Там, еле слышный и незримый, Пропеллер продолжает петь...
Потом - напрасно ищет око: На небе не найдешь следа: В бинокле, вскинутом высоко, Лишь воздух - ясный, как вода...
А здесь, в колеблющемся зное, В курящейся над лугом мгле, Ангары, люди, всё земное Как бы придавлено к земле...
Но снова в золотом тумане Как будто - неземной аккорд... Он близок, миг рукоплесканий И жалкий мировой рекорд!
Всё ниже спуск винтообразный, Всё круче лопастей извив, И вдруг... нелепый, безобразный В однообразьи перерыв...
И зверь с умолкшими винтами Повис пугающим углом... Ищи отцветшими глазами Опоры в воздухе... пустом!
Уж поздно: на траве равнины Крыла измятая дуга... В сплетеньи проволок машины Рука - мертвее рычага...
Зачем ты в небе был, отважный, В свой первый и последний раз? Чтоб львице светской и продажной Поднять к тебе фиалки глаз?
Или восторг самозабвенья Губительный изведал ты, Безумно возалкал паденья И сам остановил винты?
Иль отравил твой мозг несчастный Грядущих войн ужасный вид: Ночной летун, во мгле ненастной Земле несущий динамит?
1910 - январь 1912
* * *
Моей матери
Повеселясь на буйном пире, Вернулся поздно я домой; Ночь тихо бродит по квартире, Храня уютный угол мой.
Слились все лица, все обиды В одно лицо, в одно пятно; И ветр ночной поет в окно Напевы сонной панихиды...
Лишь соблазнитель мой не спит; Он льстиво шепчет: "Вот твой скит. Забудь о временном, о пошлом И в песнях свято лги о прошлом".
6 января 1912
ПЛЯСКИ СМЕРТИ
1
Как тяжко мертвецу среди людей Живым и страстным притворяться! Но надо, надо в общество втираться, Скрывая для карьеры лязг костей...
Живые спят. Мертвец встает из гроба, И в банк идет, и в суд идет, в сенат... Чем ночь белее, тем чернее злоба, И перья торжествующе скрипят.
Мертвец весь день труди'тся над докладом. Присутствие кончается. И вот Нашептывает он, виляя задом, Сенатору скабрезный анекдот...
Уж вечер. Мелкий дождь зашлепал грязью Прохожих, и дома, и прочий вздор... А мертвеца - к другому безобразью Скрежещущий несет таксомотор.
В зал многолюдный и многоколонный Спешит мертвец. На нем - изящный фрак. Его дарят улыбкой благосклонной Хозяйка - дура и супруг - дурак.
Он изнемог от дня чиновной скуки, Но лязг костей музы'кой заглушон... Он крепко жмет приятельские руки Живым, живым казаться должен он!
Лишь у колонны встретится очами С подругою - она, как он, мертва. За их условно-светскими речами Ты слышишь настоящие слова:
"Усталый друг, мне странно в этом зале". "Усталый друг, могила холодна". "Уж полночь". - "Да, но вы не приглашали На вальс NN. Она в вас влюблена..."
А там - NN уж ищет взором страстным Его, его - с волнением в крови... В ее лице, девически прекрасном, Бессмысленный восторг живой любви...
Он шепчет ей незначащие речи, Пленительные для живых слова, И смотрит он, как розовеют плечи, Как на плечо склонилась голова...
И острый яд привычно-светской злости С нездешней злостью расточает он... "Как он умен! Как он в меня влюблен!"
В ее ушах - нездешний, странный звон:
То кости лязгают о кости.
19 февраля 1912
2
Ночь, улица, фонарь, аптека, Бессмысленный и тусклый свет. Живи еще хоть четверть века Всё будет так. Исхода нет.
Умрешь - начнешь опять сначала И повторится всё, как встарь: Ночь, ледяная рябь канала, Аптека, улица, фонарь.
10 октября 1912
3
Пустая улица. Один огонь в окне. Еврей-аптекарь охает во сне.
А перед шкапом с надписью Venena, Хозяйственно согнув скрипучие колена,
Скелет, до глаз закутанный плащом, Чего-то ищет, скалясь черным ртом...
Нашел... Но ненароком чем-то звякнул, И череп повернул... Аптекарь крякнул,
Привстал - и на другой свалился бок... А гость меж тем - заветный пузырек
Сует из-под плаща двум женщинам безносым На улице, под фонарем белёсым.
Октябрь 1912
4
Старый, старый сон. Из мрака
Фонари бегут - куда?
Там - лишь черная вода,
Там - забвенье навсегда.
Тень скользит из-за угла,
К ней другая подползла.
Плащ распахнут, грудь бела, Алый цвет в петлице фрака.
Тень вторая - стройный латник,
Иль невеста от венца?
Шлем и перья. Нет лица.
Неподвижность мертвеца.
В ворота'х гремит звонок,
Глухо щелкает замок.
Переходят за порог Проститутка и развратник...
Воет ветер леденящий,
Пусто, тихо и темно.
Наверху горит окно.
Всё равно.
Как свинец, черна вода.
В ней забвенье навсегда.
Третий призрак. Ты куда, Ты, из тени в тень скользящий?
7 февраля 1914
5
Вновь богатый зол и рад, Вновь унижен бедный. С кровель каменных громад Смотрит месяц бледный,
Насылает тишину, Оттеняет крутизну Каменных отвесов, Черноту навесов...
Всё бы это было зря, Если б не было царя,
Чтоб блюсти законы.
Только не ищи дворца, Добродушного лица,
Золотой короны.
Он - с далеких пустырей В свете редких фонарей
Появляется.
Шея скручена платком, Под дырявым козырьком
Улыбается.
7 февраля 1914
* * *
Миры летят. Года летят. Пустая Вселенная глядит в нас мраком глаз. А ты, душа, усталая, глухая, О счастии твердишь, - который раз?
Что' счастие? Вечерние прохлады В темнеющем саду, в лесной глуши? Иль мрачные, порочные услады Вина, страстей, погибели души?
Что' счастие? Короткий миг и тесный, Забвенье, сон и отдых от забот... Очнешься - вновь безумный, неизвестный И за' сердце хватающий полет...
Вздохнул, глядишь - опасность миновала... Но в этот самый миг - опять толчок! Запущенный куда-то, как попало, Летит, жужжит, торопится волчок!
И, уцепясь за край скользящий, острый, И слушая всегда жужжащий звон, Не сходим ли с ума мы в смене пестрой Придуманных причин, пространств, времен...
Когда ж конец? Назойливому звуку Не станет сил без отдыха внимать... Как страшно всё! Как дико! - Дай мне руку, Товарищ, друг! Забудемся опять.
2 июля 1912
* * *
Ночь без той, зовут кого
Светлым именем: Ленора.
Эдгар По
Осенний вечер был. Под звук дождя стеклянный Решал всё тот же я - мучительный вопрос, Когда в мой кабинет, огромный и туманный, Вошел тот джентльмен. За ним - лохматый пес.
На кресло у огня уселся гость устало, И пес у ног его разлегся на ковер. Гость вежливо сказал: "Ужель еще вам мало? Пред Гением Судьбы пора смириться, со:р".
