— Пожила бы ты там, в ее селе.
— Подумаешь, село! Час езды до города, Почти дома. Сейчас куда только не едут люди. Вот на целину хотя бы…
— На голую кочку?
Юлька улыбнулась: такой красивой показалась ей фраза матери. И давай дальше просвещать родительницу:
— Почему на голую кочку? Такая техника, все быстро устроят. Трудно, безусловно. Но что же делать, когда в городах хлеба не хватает? Когда давятся в булочных, двери ломают? Нет, я обязательно поеду, куда меня пошлют! — говорит все это Юлька, настороженно вглядываясь в лицо матери. Скоро, скоро промелькнет последний студенческий год, и уложит она свои книги в чемодан… Каким-то будет прощание с матерью? Станет мама изводиться у голой этажерки, всякими подозрениями терзаться?: как-то живется-можется дочери в стороне чужедальней. Заранее была Юлька склонна пожалеть мать, не знающую отдыха от разлук с дочерьми, то с этой, то с другой…
Но произносит вдруг Наталья без всякого смущения, без запинки, как о давно решенном:
— Поезжай. За тебя я не в страхе.
Оторопела Юлька: целый год мать подбивала ее как-либо за город зацепиться", чтобы жить всегда" около мамы". И вот, пожалуйста, согласна расстаться раньше проводов. Галина все ее помыслы захватила, и нет у матери за младших боязни. Галина слабенькая, невезучая от рождения. И в правду мать убеждена, что это так, и будет трястись над нею, покуда обманщица не сживет со света всю семью. И не заметит мать, не скажет спасибо тому, кто о ней заботится, кто ее любит и не на словах, а на деле. Она хочет быть доброй, необходимой. Потребность у нее такая. Но считает, что внимательной следует быть лишь с теми, кто ей на горло наступает, домогаясь этого внимания. А тем, кто ничего себе не требует, думает, ничего не надо: ни справедливости, ни участия. Да, несладко жить честным людям рядом с добрыми, вот с такими, у которых, по ее же словам, глаза" не спереди, а сзади", кто все понимает лишь после времени…
И резко, пряча слезы обиды, Юлька говорит:
— Не пропала бы твоя Галина. А пропала б, туда ей и дорога. От таких проку мало, тиранят лишь всех.
— Ой, Юленька! — не поняла мать переживания дочери. — И никого-то тебе не жалко. Сердце у тебя какое глухое.
— Нет, неправда! — все больше и больше хмурясь, говорит Юлька, отвернувшись от матери. — Не такая я. Но к Гальке у меня нет снисхождению Сделать подлость у нее хватает характера, а на хорошее — силы воли нет.
Чуть было не излила Юлька на мать всю свою горечь, но вовремя одумалась. Заметила, что мать как-то странно притихла, глаза опустила. А что если не свои она пожелания высказывает? Да, видно, это ее отец настропалил, чтоб "не тормозила" среднюю дочь. Пусть едет. Скатертью путь. Через полгода его "протеже" отбудет свой деревенский срок, вгнездится дома, в городе. А им двоим, Галине и Юльке, под одной крышей, как двум медведям в одной берлоге, не ужиться. Отец должен был сделать выбор и сделал. Кого он мог еще выбрать, как не Галину? Хоть крепко он тогда озлился на любимицу свою, но все же не проклял ее за корысть. Сумела снова примениться она к нему. Прикинулась овечкой кроткой. В тот час, когда она прибилась к дому, отец тоже дома был. Заходит она и объявляет:
— Прощаю всех! Ни на кого зла не держу!
У него от сердца и отлегло. Он даже похвалил ее:
— Вот молодец. Так и надо. На своих нельзя долго дуться. Свой своему поневоле друг.
— А Юлька не захотела притворяться и угождать его словам. Что подумала, то и сказала с возмущением:
— Вот это да! Всем насолила и она же всех извиняет. Мне такой милости от нее не надо.
Пообещала Юлька с горяча, что пожалуется на сестру в райком комсомола, пусть прочистят ее с песочком, чтобы впредь неповадно было так поступать. Эти юлькины слова и отвратили окончательно отца от нее. Как он тут опять взвелся:
— Сор из избы! Неслушница! Противница! Отвергну! Изгоню!
Вот и отвергает, вот и прогоняет. А мать, провинившись перед ним, лишь вину заглаживает свою. Советует скандалистке по-хорошему, пока до плохого не дошло, покинуть отчий дом. Не к матери, к отцу ей надо отнести все свои претензии. Ясно это было Юльке, но все же от ясности такой не полегчало ей. И сидит она, как чужая, навалившись плечом на спинку кровати, и уныл и пуст ее взгляд.
Но вдруг в полутьме передней различает она старшую сестру, бредущую с поникшей головой. Не Галина шла, а сама беда перешагнула порог их дома и надвигалась неотвратимо на отца и мать…Точно к проруби шла Галина…Вот, значит, чего боялась Юлька все это время, но и в мыслях такое не могла допустить. Так это было не ко времени сейчас, так страшно, невероятно! Санечка…Марксизм…Марксизм…Санечка…От этого платья зависела вся моя будущность… — всплыли в памяти эти афоризмы сестры, и стыдно стало Юльке от того, что она вдруг поняла. Мгновенно улетучилась ее обида на родителей. Влекомая тревогой, устремилась она вслед за Галиной в девичью комнату, плотно прикрыла за собой дверь…
Вспомнился Юльке случай. Несколько лет назад, десятиклассницей, ездила она по бесплатной туристической путевке в Москву. Дома ей всучили две тысячи и строго наказали — достать подкотиковую дошку для сестры. А что она достала потом из чемодана, побывавшего вместе с ней в столице? Костюм шерстяной, синий — для отца, платье кашемировое, темно-вишневого цвета — для матери, туфли дешевенькие, но на высоченных каблуках — для себя, ворох разноцветных лент — для Лиды. Как бесновалась Галина над этими подарками! Чуть не вышвырнула за окно. Как надрывалась:
— Подлая обманщица! Бесчеловечная негодяйка! Чужой человек и то не поступил бы так. А это ведь сестра! Родная кровь! О! О!
Конечно, догадывалась она, что поперечная девчонка может подложить ей свинью. Но что же делать, если подкотиковые шубы продаются лишь в Москве? А туда, кроме Юльки, никто из ее родных не едет! Пришлось рискнуть.
Родители тогда тоже не похвалили среднюю дочь.
— На безделюшки деньги перевела! — бурчал отец.
— На никчемушнее! — поддакивала ему мать.
Одежду, купленную для них, как вовсе ненужную, спрятали они в сундук поглубже и всяким хламом завалили сверху, даже не примерив, чтобы старшую дочь" не бередить". Однако очень скоро сама судьба за Юльку заступилась и оправдала ее поступок "вредный". Нежданно-нагаданно за доблесть трудовую представили Тараса к ордену. Хочешь не хочешь, а наряжайся и за наградой шествуй. Сперва, услышав дивную весть, мать сдрейфила не на шутку, помыслив вдруг: во что бы отец оделся для такого праздника, не имей он костюма из Москвы? В спецовку стародавнюю с дырявыми локтями или приспичило бы снова выручки просить у "соседев"? И прикололи бы Тарасово Красное Знамя к чужому пинжаку. Вот неприятность-то была бы, вот досада, заместо отрады…
В галинином бордовом платье с панбархатной отделкой, в московских туфлях, трепеща и волнуясь, гордясь своим отцом несказанно, шагала Юлька по его стопам в городской театр на торжество. Там изумлялась, взирая на кормильца своего, как он держался: простецки, по-домашнему, словно каждый день ему вручали ордена. Больше всего его занимала бархатная дорожка во всю длину зала, ведущая к сцене, где разместился улыбчивый президиум. Как он по ней переступал, по той дорожке, на цыпочках, чтобы добро такое не испачкать, подковой на подошве не зацепить…
Когда он снова очутился на своем месте в партере, с красной коробочкой в дрожащей руке, Наталья прикрепила к отвороту пиджака, его собственного, не соседского, блестящий орден и шепнула, прослезившись:
— Смотри, отец, какой ты у меня новый, ровно перелицованный…
Юльке же в тот вечер сказала мать, тайком от отца, спасибо за доброе непослушание…
Два дня дома было тихо. На третий предстали перед Юлькой, за руки держась, точно дети осиротелые, отец и мать.
— Ой, Галюшка, ой помята травушка, запричитала мать, вытирая мокрые щеки шершавой ладошкой.
— Распущенность! Распутство! Поубивать всех надо! — закричал отец, наступая на Юльку. — Через тебя, неслушница, позор на наш двор.
Не стала Юлька оправдываться перед родителями, объяснять, зачем она в споре между Галиной и Александром перешла на сторону обидчика семьи. Тем более не призналась, что Сашка от помощи, ему обещанной в случае скандала, отказался. Не многое она себе позволила, тронутая слезами матери. Подошла лишь чуточку поближе, попросила тихо:
— Не плачь, мама, не такое уж это горе. Теперь поверит, что Сашка никогда не женится на ней. Выйдет за другого.
— Кто теперь ее возьмет?! Я убью его! Тряхнул отец кулаком над Юлькиной кудрявой головой.
— Сперва разберись, как дело было, — ловко увернулась дочь.
— Найдутся люди. Разберутся.
— Галине от этого не станет легче и всем нам.
— Слабый она, несчастный человек!.. — вновь запричитала мать.
— Молчи, заступница! Замахнулся Тарас и на нее…
