— Не смотри туда, забудь. Смотри на меня. Я к тебе пришла. Думаешь, легко было оттуда уйти? Не пускали.
— Скажи, а когда Фабрицкий возражал против того, чтобы меня приглашать, что сказали другие?
— Анна Кирилловна сказала, что ты симпатяга и совсем не чужой, а свой в доску.
— Я не симпатяга. И не свой в доску. Нигде я не свой.
— Юра, раз уж я начала выдавать тебе секреты, покачусь по наклонной и выдам еще один. Только поклянись, что никому не скажешь.
— Я и так не скажу. Я, как ты заметила, не болтлив. В трезвом состоянии. А пить я с ними не собираюсь.
— Так вот, у Фабрицкого какие-то неприятности. Мне Нинка, секретарша директора, сказала: на него пишут письма. На него, и на бабку, и вообще на всех докторов.
— Что ж, это естественно. На него должны писать письма. Он на них напрашивается.
— Ты как будто считаешь это правильным?
— Личное дело автора.
— А вдруг Фабрицкого снимут?
— Ничего страшного. Найдется другой. Может быть, распорядится, чтобы делали мой дисплей.
— Юра, ты сегодня странный. Сам на себя не похож.
— Просто пьян. А пьяный я прекрасен. Не правда ли?
— Для меня ты всегда прекрасен.
— А для себя — никогда.
— А я, говоря между нами, себя, Данаечку, очень люблю. Такая душечка (восклицательный знак). И за что только ей досталась такая неудачная жизнь? Мужей не любила. Любила не мужей. Детей не было. Один Чёртушка, да и тот оказался не котом, а кошкой.
— Да, не повезло тебе с ним. Да и со мной тоже.
— Ну, скажи толком: почему ты меня не любишь?
— В таких делах не спрашивают «почему».
— Любишь Магду?
— Привязалась ты ко мне с этой Магдой. Сказано: нет, не люблю.
— Если не Магду, так кого? Неужели эту змею, Марианну? Кстати, как ее отчество?
— Андреевна.
— А фамилия?
— Моя. Если за это время не изменилась. Могла развестись в одностороннем порядке. А на что тебе ее фамилия?
— Просто так. У тебя ее карточки нет?
— Нет.
Нешатов вспомнил ту, с выколотыми глазами, и передернулся спиной.
Марианна Нешатова вернулась с работы в семь часов — проводила родительское собрание. Одна из самых тяжелых работ: тридцать человек, и у каждого свое дитя — центр мира.
Лифт, как нарочно, не ходил. Она стала подниматься по лестнице. Сердце... Рановато вы стали жаловаться на сердце, Марианна Андреевна.
Сверху вниз, галдя и пересмеиваясь, шла компания юнцов. Шаркали подошвы по ступеням, стонала гитара, которой, видимо, стукали по перилам. Марианна поджалась внутренне, как всегда, когда встречалась с такими компаниями на улице, во дворе... В хохочущем многоголосье она различила голос сына, его типичное «пля-а-вать!». И в самом деле он спускался по лестнице вместе с другими, без шапки, вяло замотанный шарфом, вихляя ногами, глубоко засунув руки в карманы. Юнцы были долговязые, небритые, нетрезвые. Позади всех топала какая-то девушка, невзрачная, серая лицом.
— Паша, — окликнула Марианна.
Он остановился на площадке, отстав от компании. Бледный до синевы, кривой плечами, коленчатый.
— Привет! Это ты кстати появилась. Слушай, мать, подбрось десятку.
— Паша, я тебе вчера дала двадцать пять. Неужели потратил?
— Занял в долг одному парню.
— Не «занял», а «дал в долг», — автоматически поправила Марианна. — «Занять» можно не парню, а у парня.
— Правильность родной речи, — скривился Павел. — До чего вы все нудные, педагоги. Вот и наша русачка такая же: ей говоришь, а она ошибки поправляет. Пля-а-вать на содержание, была бы форма. В общем и целом гони десятку.
— Паша, ты знаешь, у меня эти десятки на полу не валяются. Каждая достается трудом.
— А труд надо уважать, и тэ дэ, и тэ пэ. Мораль мелкой буржуазии. Не хочешь просто дать — займи. Извиняюсь, дай в долг. Верну с процентами.
— Под какие такие доходы ты занимаешь деньги?
— А это уж мое дело. Может быть, я по ночам грузчиком работаю.
— По ночам ты не работаешь, а спишь. Утром в школу тебя не добудишься.
— Теперь уже и спать мне нельзя! И это называется воспитание! Юному организму необходим сон.
— Не паясничай.
— А ты не задерживай. Меня ждут. В последний раз спрашиваю: дашь?
— Нет.
— Ну и подавись своей десяткой.
— Паша!
Снизу раздался свист, и несколько голосов крикнули:
— Раз, два, три... Ушат!
— Что это значит — «Ушат»? — спросила Марианна.
— Моя подпольная кличка. Некогда мне с тобой. В общем, не жди.
И загрохотал вниз по лестнице.
Марианна продолжала свой тягостный путь наверх. Руки у нее дрожали. Снизу доносилось греготание. «Грегочет какая-то тварь» — это Помяловский, «Очерки бурсы». И Паша с ними. Ключ бился, не попадал в скважину. Вошла. Та самая, отдельная, двухкомнатная, которой так радовались тогда с Юрой. Юры нет. Паши нет. И винить некого, сама виновата во всем.
Заглянула в кухню — там остатки какого-то пиршества. Бутылки, окурки, грязная посуда. Из крана течет вода. И не завернули... Начала мыть посуду. Мыть и ставить. Мыть и ставить. За стеной прогрохотал лифт. Напрасно пешком поднималась, надо было подождать.
Каждая моя слеза заслуженна. Но Паша-то, Паша в чем виноват? Вырос без отца. Когда спрашивал: «Где папа?» — отвечала: «Папа от нас ушел». Среди его товарищей немало было таких, брошенных. Старалась дать ему побольше, чтобы не чувствовал себя обездоленным. Работала на полутора ставках, давала уроки... Хочешь магнитофон — пожалуйста. А ему ничего не надо было, кроме отца...
Вся беда в этом чувстве вины перед Пашей. Если бы не оно, воспитала бы его лучше. Хотя кто знает? Воспитание — всегда загадка. И мы, педагоги, ничуть не лучше умеем воспитывать, чем простые смертные. Где, где, когда я его упустила? Если бы знать! Впрочем, зачем знать? Другого сына у меня уже не будет.
Позвонили в дверь. Коротенький, робкий звонок. Неужели Паша вернулся? Не может быть! Нет, не он. Незнакомая женщина, щеголеватая, в импортных сапогах, шапка лисьего меха, из-под шапки желтые волосы.
— Марианна Андреевна?
— Это я.
— Меня зовут Даная. — Рука у гостьи была энергичная, маленькая, теплая.
— Раздевайтесь, проходите, пожалуйста. Только извините, у меня беспорядок.
Сказать про эту обстановку «беспорядок» значило ничего не сказать. Нагажено было экзотично, преднамеренно. Брюки переброшены через люстру, горшок с цветком опрокинут, корни жалобно высунулись в воздух. Мальчики забавлялись...
— Только что пришла с работы, — пыталась оправдаться Марианна.
— Ничего, я привыкла, — сказала Даная. «Значит, это у них семейное», — подумала она.
Сели. Марианна скрестила на коленях тонкие руки. Даная волновалась.
— Марианна Андреевна, я пришла к вам без приглашения. Адрес узнала в справочном. Нужно было позвонить по телефону...
— Номер переменился.
— Дело не в этом. Если бы я позвонила, вы бы мне наверняка отказали встретиться. А мне нужно было видеть вас обязательно.
— Пожалуйста, я вас слушаю.
— Дело в том... Ну, коротко говоря, дело в том, что я любовница вашего мужа.
— У меня нет мужа.
— Все равно, бывшего мужа. Мне необходимо с вами о нем поговорить.
— Почему со мной?
— Потому что вы его хорошо знаете.
— Допустим, что так. Знала, во всяком случае.
— Как вы думаете, способен он на дурной поступок?
— Странный вопрос. Пожалуй, способен. Но не на пользу себе, а во вред.
— Это вы хорошо сформулировали. Я тоже что-то такое чувствовала. Попутно еще один вопрос: вы когда-нибудь были брюнеткой?
— Никогда.
— Значит, этот вариант отпадает.
— Какой вариант?
— Неважно.
— Даная... А по отчеству?
— Просто Даная. Я еще моложусь. А вы?
— Даная, я не понимаю, что за странные вопросы. С Юрой что-нибудь случилось?
— Боже упаси. Ничего не случилось. Просто я его люблю, но не понимаю и хочу лучше его понять. Мне хочется разобраться, почему он несчастен. И как с этим бороться? Если бы я могла сделать его счастливым ценой отдачи другой женщине, я бы его отдала обеими руками, честное пионерское. Его горе прямо разрывает мне душу, это красиво сказано, но правда. Поэтому я к вам и пришла. Конечно, вы не можете обеспечить, чтобы он меня полюбил. Но помогите мне хотя бы понять его. Может быть, я к нему найду более удачный подход. Наш разговор, конечно, не похож на разговор двух соперниц. Если бы я была счастливая соперница, с моей стороны это было бы нетактично. Но я несчастная соперница... — Даная уткнулась лицом в ручку кресла и зарыдала.
Марианна растерялась:
— Успокойтесь, выпейте воды. У меня есть сердечные капли. Дать?
Даная трясла головой:
— Не поможет. У меня сердце, как у слона. И вообще плакать полезно. Это даже в одном научном журнале написано... — Она высморкалась. — Надо открывать... свои шлюзы...
— Ну, открывайте, я подожду.
Отплакавшись, Даная повеселела:
— А почему у вас брюки висят на люстре?
— Это не у меня. Это развлекался мой сын Паша с товарищами.
