— Душегуб!
— Мы заявим ему!..
— Пойдем к губернатору!
— Все пойдем!
— К губернатору!
Когда накричались вдоволь, вышел на трибуну пожилой представительный железнодорожник, расправил серповидные усы и сказал, что рабочие железнодорожных мастерских велели ему выразить восхищение стойкостью карзинкинцев, — только так и нужно бороться за свои права. От себя он добавляет, что железнодорожники тоже пойдут в город, — и им есть, что предъявить губернатору.
Не мешкая, стали выходить из училища. Емельянов озабоченно отвел Федора в сторону, сказал, что отправляется в железнодорожные мастерские — надо успеть собрать там рабочих.
С железнодорожниками решено было встретиться у Градусова, на московском большаке.
Собирались не как в прошлый раз, когда ходили в город на митинг, — поторапливали друг друга. Родион Журавлев едва успел предупредить дружинников. Сперва договорились, что все, у кого есть оружие, должны быть в рядах демонстрантов, поэтому сняли даже тех, кто был приставлен охранять фабрику. Но в последнюю минуту перерешили, послушались Алексея Подосенова.
— Как же без никого и слободку и фабрику оставлять? — доказывал он. — Черт-те что может произойти, всего заранее не угадаешь.
Кликнули Егора Дерина. Федор наказал:
— Отбери побойчее ребят — пяток-другой, — и смотрите. Особенно приглядывайте за лабазом. У казенок чтобы тоже человек всегда был.
Как ни хотелось Егору идти вместе со всеми в город, пришлось подчиниться. Созвал своих дружков Артема и Ваську Работнова, объяснил задачу. Те пошли к лабазу, а Егор в каморки за Лелькой Соловьевой — с Лелькой по улицам разгуливать милое дело.
Путь не близкий, и мужья уговаривали жен остаться дома, не мерзнуть на холоду, однако мало кто слушался. Колонна получалась внушительная.
Она прибавилась еще на несколько десятков человек, когда вышли на Большую Федоровскую улицу и остановились у свинцово-белильного завода Вахрамеева, — вахрамеевцы бросили работу, встали в ряды.
Длинная и широкая Большая Федоровская, но и она сейчас казалась тесной. Чтобы не растягиваться на добрую версту, старались идти широкой лавиной от тротуара до тротуара.
У Градусова передние замешкались, оглядывались в сторону Московского вокзала — хорошо проглядываемая прямая Выемка была пуста.
Со стороны дамбы от реки стегал злой ветер. Люди запахивали поплотнее пальто, прятали в карманы закоченевшие пальцы.
— Может, и ждать их нечего — не пойдут?
— Конечно, надо идти. Соберутся, так догонят.
Василий Дерин тронул Федора за рукав, кивнул в сторону вокзала:
— И в самом деле. Договоренности твердой у нас нет. Простоим зря, людей заморозим.
Федор медлил. Чтобы ожидание было менее томительным, велел Родиону Журавлеву строить дружинников впереди колонны. Красные повязки на рукавах отличали их от остальных рабочих.
Почувствовав на себе пристальный взгляд, Федор обернулся. Сзади стояла Марфуша Оладейникова. Короткая бархатная жакетка, видно, грела плохо, Марфуша зябко поеживалась. В синих глазах грусть и что-то глубоко запрятанное, невысказанное.
— Ну что? — ласково обратился к ней Федор. Хотелось сказать: «Зачем ты напрасно себя терзаешь? Что, на мне свет клином сошелся?»
— Так, — застенчиво ответила Марфуша, краснея оттого, что он понял ее мысли. «Сама знаю, что все попусту, и ничего не могу с собой поделать».
— Идут! Идут! — раздалось сразу несколько голосов.
Из-под железнодорожной арки к Выемке густо шли люди.
Над головами бился на ветру флаг.
У фабричных лица повеселели. Откуда вдруг взялись шутки:
— Ишь торопятся, как на свадьбу, — говорил пожилой рабочий в затертом полушубке.
— А что, губернатор-то будто вдовец. Оженим его… вон хотя бы на Марье Паутовой. Рябовата, кривовата, полтора зуба во рту и те шатаются, а в остальном всем взяла.
— На себя поглядел бы, старый леший, — огрызнулась Марья, отвернулась, стала поправлять выбившиеся из-под платка волосы.
— Ворчит, а ведь согласна, ей-богу, мужики, согласна. Глянь, прихорашивается.
— Как же, губернатор растрепу и не возьмет.
— Умолкните, идолы!
— Ха-ха-ха! Не терпит. Ни дать, ни взять — губернаторша.
— Семку-то свово куда денешь, Марья? Все-таки живой муж.
— Он им постель стелить будет. За прислугу, значит.
Подошли железнодорожники, здоровались с фабричными, как со старыми знакомыми. Федор смотрел Емельянова и не видел. Спросил усатого рабочего, который выступал утром в училище:
— Куда нашего агитатора задевали?
— Разве задевали? — ухмыльнулся тот. — Он в Москву торопился. А у нас паровоз до Александрова идет, прихватили.
— Вон как! Не говорил об этом.
«Уж если на самом деле торопился, мог бы и сказаться», — не очень лестно подумал Федор об Емельянове.
— Что нам, своей колонной вставать или кто где? — спросили его.
— Рассыпайтесь по рядам, так-то для знакомства лучше.
5
Передние с поднятыми флагами прошли железный мост через Которосль, стали подниматься к торговым рядам. Хвост колонны еще тянулся по дамбе.
Торговцы засуетились — хлопали двери лавок, вешались пудовые замки. Сами скрывались во дворах, с испугом ждали приближения демонстрантов.
Давно шел слух, что рабочие собираются грабить богатые дома и лавки. Появились! Теперь жди вселенского разбоя.
Торговцы крестились. «Господи, пронеси!»
Проносило. Не задерживаясь, передние ряды прошли одну лавку, другую. Как будто не выказывают намерения к грабежу, как будто обойдется. Тогда люднее стало на улице, провожали взглядом колонну — ни шума, ни толкотни, — говорили:
— С красными-то повязками, видать, самые главные у них.
— Дружинники это. В каждом кармане по револьверу, а то и бомба.
— Чего хотят-то?
— К губернатору идут.
Когда проходили мимо студенческой столовой, оттуда посыпались группами лицеисты. Застегивали на ходу тужурки, пристраивались к демонстрантам.
— Товарищи, и мы с вами!
Идти молчаливо, в ногу, как шли до этого, лицеисты не могли. То один, то другой выбегал из строя и выкрикивал:
— Мы потребуем от губернатора освобождения политических заключенных!
— Нам не надо урезанных прав! Мы хотим полной свободы!
Один из них в меховой шапке, сползающей на глаза, длинноногий, взмахнул руками, как дирижер, и первый затянул простуженным голосом:
Всероссийский император, царь нагаек и штыков,
Для рабочих провокатор, созидатель кандалов…
Лицеисты подхватили:
Всероссийский кровопийца, царь купцов и царь дворян,
Для рабочих царь — убийца, царь — убийца для крестьян.
Рабочие улыбались — с такими парнями не заскучаешь. Как-то незаметно для себя строже стали чеканить шаг. Жаль, ни разу не слышали эту песню, а то и подпели бы.
А молодые глотки надрывались:
Люд, восставший за свободу, сокрушит твой подлый трон,
Долю лучшую пароду завоюет битвой он.
Колонна с песнями свернула к Ильинской площади. На углу ее остановились. Лицеисты предложили послать делегатов в здание окружного суда — пусть чиновники оставят работы и присоединятся к демонстрации. Двери суда оказались запертыми. Но делегаты нашлись: начали кричать в окно. Чиновники совещались, потом человек десять вышли.
В это время в воротах Мытного рынка показалась толпа мясников и приказчиков — лица упитанные, тугие затылки. Остановились, наблюдая за демонстрантами. Перед ними бесновался юркий человек с волосами цвета грязной соломы, выбившимися из-под черной затасканной шляпы, — поп, что ли. Перебегал от одного к другому, хватал за рукава. Выл со стоном, глотая второпях слова:
— Замышляют наши недруги, враги хитрые и коварные, погубить святую Русь, расшатать устои вековечные, веру православную и власть царя державную, проповедуют учредить республику — самовольщину. И не год, и не два разрастается та крамола подпольная, и как змей обвила она землю русскую, над крестом святым насмехаючись, самому царю угрожаючи. Помоги же ты, святой Георгий победоносный, защити щитом твоим божественным царя нашего.
Побежал вдруг к демонстрантам, машет руками, брызжет слюной:
— Супостаты, греховодники! Брысь! Брысь!
Разбередил мясников, угрожающе зашевелились.
Длинноногий лицеист выкрикнул:
— Товарищи! Спокойствие! У нас есть оружие! Мы защитим!..
По рядам демонстрантов пронеслось: «На провокацию не отвечать, в драку не ввязываться».
Но как не отвечать, стерпит ли кто, если к тебе подходят с явным намерением намылить шею. Василий Дерин, сбычив голову, вышел из рядов, вытянул к сизому носу бесноватого попа кулачище.
