- При малярии кризиса не бывает. Болезнь постепенно проходит, силы прибавляются, и наступает выздоровление.
- Не надо ли срочно вызвать отца?
- Да, не мешает. Его приезд может даже благотворно подействовать на нервную систему больной.
- Тут приехал арендатор из их имения и очень хотел бы ее проведать. Он хороший человек. Можно его пустить?
- Конечно! - сказал доктор.
На основании этого "конечно" Шмулю разрешено было навестить Анельку, которую он не видел уже несколько недель. Ему сказала об этом пани Вихшицкая, и Шмуль первым делом спросил:
- Извините, пани... А этой болезнью заразиться нельзя?
- Что это вам в голову взбрело!
- Видите ли, пани... У меня дети... И как раз сейчас очень много дела.
- Да ты же сам просил, а теперь боишься!
В Шмуле вдруг ожил дух Маккавеев. Он поплевал на ладонь, пригладил ею волосы и, хоть и побледнев немного, стал перебирать ногами, как горячий боевой конь перед битвой.
Они уже выходили из комнаты, как вдруг пани Вихшицкая, что-то вспомнив, взяла со стола большой флакон и щедро полила одежду Шмуля одеколоном.
- Это против заразы? - спросил он, раздувая ноздри.
- Да.
В коридоре попался им навстречу камердинер Кшыстоф. Смерив Шмуля взглядом с головы до ног, он спросил:
- Что это пан Шмуль сегодня надушился?
- Это не я, это пани Вихшицкая меня... - пояснил Шмуль.
Проходя через комнаты, они встретили одного из лакеев, и тот со смехом воскликнул:
- Ох, и несет же от вас, Шмуль!
Еврей окончательно смутился.
В следующей комнате молодой лекарь внимательно оглядел Шмуля, который благоухал, как экстракт каких-то духов.
В довершение всего натолкнулись они на Ягну, и она закричала:
- Ой, господи, да от вас так пахнет, Шмуль, как от ясной пани!
Арендатора даже пот прошиб. Он уже не думал об Анельке, об опасности заразиться, а только о том, как бы скрыть свой позор. Приятный аромат, исходивший от него, казался ему грехом более тяжким, чем кража или жульничество, за которые вот так же тычут в человека пальцами.
Очутившись в гостиной, где лежала больная, он, всегда такой бойкий, совсем смутился и готов был сквозь землю провалиться.
- Вот, панна Анеля, я привела вам Шмуля, - сказала Вихшицкая.
Девочка улыбнулась.
- А где же он?
- Я тут, - отозвался Шмуль, прячась за Вихшицкую.
- Ага! Как поживаете, Шмуль? Что же вы не привезли нам ни одного письма от мамы? Я даже не знаю, где мама и что с ней.
В эту минуту тетушка Анна стала подавать Шмулю какие-то таинственные знаки. Анелька заметила это и испугалась.
- Шмуль, - вскрикнула она, - где моя мама? Что это тетя вам так машет руками?
- Вельможная пани здорова, - сказал Шмуль не своим голосом.
Анелька рассердилась.
- А почему вы, Шмуль, такой странный? Подойдите сюда... Ближе!
- Идите же, Шмуль, - сказала пани Вихшицкая.
- Подойдите, Шмуль, - звала и тетушка.
Но Шмуль не трогался с места.
- Вы меня боитесь? - спросила Анелька. - Разве я так больна, что ко мне уже и подойти близко нельзя?
- Извините, паненка, - вымолвил наконец Шмуль, запинаясь. - Я не подхожу не оттого, что вы больны, а оттого, что я... от меня немного воняет, я потом приду. - И он выбежал из комнаты.
Вихшицкая, смеясь, объяснила, что она надушила Шмуля и он этим очень сконфужен.
Тетушка Анна поддержала этот шутливый разговор, но Анельку не удалось успокоить. С этой минуты она не переставала твердить, что не выздоровеет и что мама, должно быть, тоже больна.
- Я, наверное, умру, тетя, - говорила она тихо, с хватающей за сердце покорностью. - Вы молитесь за меня. Может, позовете ксендза?
Тетка была в отчаянии.
- Что ты говоришь, родная моя! Зачем думаешь о смерти? Ведь доктор тебя каждый день осматривает и ничего такого страшного не находит.
Анелька замолчала, но через некоторое время шепотом попросила:
- Все-таки, тетя, позовите ко мне ксендза.
Пани Анна была женщина набожная и верила в божие внушение.
- Ну хорошо, деточка, раз ты так хочешь, я его приглашу. Не раз святые дары возвращали людям здоровье лучше всяких лекарств, это всем известно. - А мысленно добавила: "И во всяком случае, если уж тебе суждено умереть, лучше перед смертью причаститься".
Когда баронессе сказали, что больная требует ксендза, она так всполошилась, что у нее началось сердцебиение. Отправив пану Яну две телеграммы с просьбой немедленно приехать, она спросила врача, не ухудшит ли состояние девочки страшный обряд причащения.
- О нет, - ответил врач. - Напротив, если она сама пожелала этого, он может даже оказать спасительное действие на ее нервную систему.
- А как она? Неужели безнадежна?
Доктор высоко поднял брови.
- Поверьте, пани, у природы есть средства, о которых мы еще понятия не имеем.
Из этих туманных фраз баронесса заключила, что надежды больше нет, и, послав третью телеграмму пану Яну, заперлась у себя.
В доме и деревне распространилась весть, что Анелька совсем плоха.
Ночью на станцию послали за паном Яном самый лучший экипаж баронессы. А в десять часов утра приехал ксендз.
Анельке сказали об этом и надели на нее чистое белье.
Ее все занимало - и надетая на нее вышитая кофточка, и то, что прислуга ходит на цыпочках, и слезы тетки, и ужас Ягны. Удивительно приятно было думать, что она будет исповедоваться и умрет как взрослые!
Тетка заметила, что девочка сегодня спокойнее и совсем перестала бредить. И она сказала Анельке, что с минуты на минуту приедет отец.
- Да? Это хорошо, - отозвалась Анелька.
Перед исповедью лекарь опять осмотрел больную, измерил температуру и задумался. Он велел ей давать почаще крепкое вино, опустить шторы, так как яркий свет резал ей глаза, - и ушел в деревню навестить нескольких пациентов. Тетка Анна придвинула к кровати кресло и подложила Анельке под спину подушки, чтобы она могла сидеть.
- Знаете, тетя, мне сегодня ночью снилось небо. Там море - как зеленое золото, а на море острова тоже будто из золота, но это только издали так кажется, а вблизи на небе все такое же, как у нас на земле: и деревья там, и лужайки, и цветы, как у нас, только еще лучше. В одном саду гуляла мама, а перед ней бегал Карусик... И оба такие красивые! Я их звала, но они не слышали. А потом я проснулась.
- Успокойся, детка, и прочитай молитву, - просила тетка, заметив, что разговор утомляет Анельку и на щеках у нее запылал яркий румянец.
На пороге открытой двери появился старый ксендз в белом стихаре. Анельке вдруг стало жутко.
- Уже? - вскрикнула она. - Ой, как страшно! Почему здесь так темно?
- У тебя же глазки болят, вот доктор и велел опустить шторы, - шепнула тетка.
- Они уже не болят. Отворите хоть одно окно! А то мне кажется, что я лежу на кладбище, в той часовне, где похоронены дедушка и бабушка.
- Откройте окна! - сказал и ксендз, садясь у кровати.
Заскрипели шторы, и яркий дневной свет залил гостиную. Тетка вышла, закрыв рукой глаза, а ксендз зашептал что-то по-латыни. За окном вторили ему шелест ветвей и птичий гомон.
- Молись, дитятко, - сказал ксендз.
- Как там хорошо! - прошептала Анелька, указывая на сад. - Боже мой, боже, увижу ли я еще наш дом... и мамочку?
Потом она стала бить себя в грудь и посмотрела на ксендза, ожидая его вопросов.
- Ты исповедовалась на страстной, дитя мое?
- Да.
- Это хорошо. Надо исповедоваться хотя бы раз в год. А в костел ходила каждое воскресенье?
- Нет.
- Так, верно, молилась дома?
- Не всегда, - сказала Анелька, потупившись. - Иногда я в воскресенье бегала по саду и играла с Карусем.
- Играть в праздник можно, но надо и помолиться. А по утрам и перед сном ты каждый день читала молитвы?
Анелька задумалась.
- Один раз я вечером не молилась.
- Отчего же?
- Я долго сидела около мамы и заснула в кресле. - И она добавила с дрожью в голосе: - В тот вечер у нас дом сгорел. Может, это за мои грехи? Она робко посмотрела на ксендза.
Ксендз был смущен.
- Не знаю, дитя мое, - сказал он. - Но думаю, что нет. А родителей ты слушалась? И охотно делала все, что они велели?
- Нет, - шепотом призналась Анелька. - Папа мне не позволил разговаривать с Гайдой, а я разговаривала...
- Это нехорошо. Родителей надо всегда слушаться, потому что они ничего не запрещают без причины. А о чем же ты разговаривала с этим человеком?
- Я его попросила, чтобы он не бил свою дочку... она такая маленькая.
- А, вот оно что!.. Это хорошо, дитятко, но родителей все-таки надо слушаться. А имя божие не поминала всуе?
- Поминала.
- Неужели? А зачем же?
- Я просила бога, чтобы он прислал отца домой. А потом - чтобы маму...
- Ага... - Ксендз достал из кармана фуляровый платок и высморкался.
- Больше ничего не припомнишь, дитя мое?
- Ничего.
- Теперь бей себя в грудь и говори: "Господи, помилуй". А в покаяние прочитай один раз молитву за спасение всех грешных душ.
Старый ксендз дрожащим голосом пробормотал над Анелькой латинские слова и почти выбежал из гостиной, чтобы ни с кем не встретиться.
