– Ты был и намного большим, – произнесла Эстер.
– И во что же я превратился? – требовательно спросил он, глядя ей в лицо и позволяя сокрытому в нем злу в полной мере проступить в его чертах. – Я уже сказал тебе, кто я, я дьявол! И кто меня таким сделал?
– Это была я, – Эстер содрогнулась. – Я и никто иной. Так почему же ты не отомстил за это мне?
– Я оставил тебя алой букве, – ответил Роджер Чиллингворс. – Если уж она не отомстила за меня, то на большее я не способен.
Он с улыбкой коснулся пальцем ее метки.
– Она отомстила, – подтвердила Эстер Принн.
– Как я и полагал, – заметил лекарь. – И теперь что ты сделаешь со мной из-за этого человека?
– Я должна раскрыть твой секрет, – твердо откликнулась Эстер. – Он должен узнать твою истинную суть. И мне не ведомо, каков будет итог. Но старый долг доверия между мной и тем, кому я стала несчастьем и разрушением, должен быть наконец выплачен. До сих пор во всем, что касается сохранения его честного имени и земного положения, возможно, даже его жизни, он находится в моих руках. И я не могу – я, кого алая буква заставила познать истину, пусть даже истину раскаленного клейма, что входит в душу, – я не могу позволить ему жить в подобной жуткой пустоте, я буду умолять о милости. Делай с ним, что пожелаешь! Ни его, ни меня, ни нас не ждет ничего хорошего. И не узнать добра нашей маленькой Перл. Нет пути, что вывел бы нас из этого жуткого лабиринта.
– Женщина, я почти могу тебя пожалеть, – сказал Роджер Чиллингворс, не в силах сдержать восхищения, поскольку в выраженном ей отчаянии сквозило почти величие. – В тебе заключены великие компоненты. Возможно, повстречай ты раньше лучшую любовь, чем моя, этого зла не случилось бы. Я жалею тебя, поскольку в тебе пропало великое благо природы.
– И я тебя, – ответила Эстер Принн. – За ненависть, превратившую мудрого и честного человека в дьявола! Не можешь ли ты очиститься и снова стать человеком? Если не ради него, то вдвое больше ради себя самого! Прости и оставь дальнейшее наказание на волю Силы, что владеет им! Я сказала, что сейчас не может быть доброго исхода ни для него, ни для тебя, ни для меня, мы вместе бродим по мрачному лабиринту зла, спотыкаясь на каждом шагу о вину, которой сами же усыпали свой путь. Но это не так! Может быть добрый исход для тебя и только для тебя, поскольку тебе причинили сильнейшее зло, но ты можешь пожелать его простить! Неужели ты не воспользуешься этой единственной привилегией? Неужели откажешься от бесценной милости?
– Замолчи, Эстер… Замолчи! – с мрачным упрямством ответил старик. – Не мне вас прощать. Я не обладаю той силой, которую ты мне приписываешь. Моя старая вера, давно забытая, возвращается и объясняет мне все, что мы делаем, и все, от чего страдаем. Первый раз сбившись с пути, ты посеяла семя зла, но с тех пор все было лишь темной неизбежностью. Вы, причинившие мне зло, не согрешили, лишь поддались определенной и типичной иллюзии, да и я не похож на дьявола, вершащего дьявольские дела. Все это наша судьба. Так пусть же темный цветок распустится, как предначертано! А теперь иди, куда хочешь, и говори, о чем пожелаешь, с упомянутым человеком.
Он махнул рукой и снова вернулся к собиранию растений.
Итак, Роджер Чиллингворс – деформированная старая фигура с лицом, преследовавшим людей в воспоминаниях дольше, чем им бы того хотелось, – отошел от Эстер Принн и поковылял дальше, низко склоняясь над землей. Тут и там он срывал какое-нибудь растение или выдергивал корень и складывал их в корзину, висевшую на его руке. Серая борода его почти касалась земли, когда он шел. Эстер еще немного посмотрела ему вслед, с почти фантастическим любопытством пытаясь заметить, не вянут ли под его ногами нежные травы ранней весны, желтея и съеживаясь в окружении прочей радостной зелени. Она размышляла, что за растения старик так старательно собирает. И не ответит ли ему земля, пробужденная к злому делу его горящим взором, отравленными листьями видов, доселе неизвестных, что вырастут прямо под его пальцами? Или его цели будет достаточно уже выросших трав, которые от его прикосновений превратятся в нечто вредоносное и пагубное? А солнце, так ярко светящее всем остальным, действительно ли касается его своими лучами? Или же, как сейчас ей казалось, его фигура окутана кругом странной тени, которая двигается вместе с ним, куда бы он ни пошел? Да и куда он шагал? Не нырнет ли он внезапно под землю, оставив сожженную и дымящуюся точку, в которой с течением времени можно будет увидеть ядовитый паслен, кизил, черную белену и любые иные отравленные побеги, свойственные местному климату, распустившиеся с отвратительной пышностью? Или он расправит крылья летучей мыши и улетит прочь, становясь тем уродливее, чем выше поднимается к небесам?
– Будь то грех или нет, – горько сказала Эстер Принн, все еще глядя ему вслед, – я ненавижу этого человека!
Она укоряла себя за это чувство, но справиться или умерить его не могла. В попытках совладать с этим чувством она думала о давно минувших днях на далекой земле, когда по вечерам он выходил из уединения своего кабинета и садился у их камина, озаренный языками пламени и ее почтительной улыбкой. Он говорил, что нуждается в свете ее улыбки, чтобы прогнать холод, проникавший в сердце ученого от долгих часов одиночества среди книг. Подобные сцены раньше казались ей счастьем, но теперь, глядя на них сквозь призму своей последующей жизни, она переживала одни из самых отвратительных воспоминаний. Она поражалась, как подобное вообще могло быть! Она изумлялась тому, как ее сумели заставить выйти за него замуж! Она считала своим преступлением, достойным сильнейшего раскаяния, что когда-то выдерживала и отвечала взаимностью на едва теплые прикосновения его руки, и чувствовала, как улыбка на ее губах и во взгляде смешивается и сливается с его собственной. И худшим проступком Роджера Чиллингворса, худшим, чем все, что затем произошло с ним, было то, что, когда ее сердце не ведало лучшего, он убедил ее, что рядом с ним она счастлива.
– Да, я его ненавижу! – повторила Эстер еще горше, чем раньше. – Он предал меня! Он причинил мне больше зла, чем я ему!
Да устрашатся мужчины завоевывать руку женщины, не завоевав при том искренней страсти в ее сердце! Иначе удача их будет столь же печальна, как в случае с Роджером Чиллингворсом, когда более жаркое прикосновение пробудит в ней всю чувственность и станет упрекать их даже в спокойствии, в мраморном образе счастья, в который они пытались облечь ее, убеждая, что это и есть все тепло реальности. Но сама Эстер давным-давно покончила с этой несправедливостью. Что же это означало? Неужели долгие семь лет под пыткой алой буквы причинили ей столько страданий и при этом не привели к покаянию?
Эмоция того краткого промежутка времени, в течение которого она глядела на согбенную фигуру старого Роджера Чиллингворса, вызвала в сознании Эстер темный свет, проявивший то, что она до сих пор могла отказываться в себе признавать.
Он ушел, и Эстер позвала свое дитя.
– Перл! Маленькая Перл! Где ты?
Перл, чья энергия духа никогда не стихала, нашла, чем развлечь себя, пока ее мать разговаривала со старым собирателем трав. Вначале, как мы уже говорили, она увлеклась причудливой игрой со своим отражением в поверхности пруда, призывая фантом выйти и – если тот откажется – пытаясь самой отыскать проход в его сферы неощутимой земли и недостижимого неба. Вскоре, однако, выяснив, что либо она сама, либо изображение не реальны, Перл решила искать себе лучшее развлечение. Она делала маленькие лодочки из бересты и отправляла их в дальнее путешествие с грузом покинутых улитками раковин, вскоре собрав флотилию, которая могла посрамить бы любого купца Новой Англии; но большая часть корабликов оставалась у самого берега. Она изловила живого мечехвоста, захватила в плен несколько морских звезд и положила медузу таять под теплым солнцем. Затем, набирая полные пригоршни морской пены, которую нес приближающийся прилив, она подбрасывала ее вверх и воздушными своими шагами гналась за большими снежинками, которыми пену растрепывал легкий ветер. Заметив стайку прибрежных птиц, порхавших и кормившихся на берегу, проказница собрала полный передник гальки и, прячась за камнями, подобралась к стае маленьких птиц и проявила поразительную меткость стрельбы. Одна маленькая серая птица с белой грудкой (Перл была почти уверена) получила удар камнем и упорхнула со сломанным крылом. Но тогда эльфийское дитя вздохнуло и прекратило игру, ощутив боль оттого, что причинила вред крошечному созданию, столь же дикому, как морской бриз и она сама.
Последним ее занятием был сбор водорослей различных видов, из которых девчушка плела себе шарф или мантию и тиару, придававшую ей облик маленькой русалки. В сотворении украшений и костюмов она унаследовала талант своей матери. Последним штрихом к одеянию русалки стала морская трава, из которой Перл со всей доступной ей точностью повторила на собственной груди рисунок, что был ей так привычен по платью матери. Буква – буква «А» – была пронзительно зеленой, а не алой. Девочка опустила голову и со странным интересом уставилась на это украшение, словно оно было единственной вещью, ради которой она была послана в мир, с целью выяснить скрытое значение символа.
