Иными словами, Эстер Принн решилась встретиться с бывшим мужем и сделать все, что в ее силах, чтобы спасти жертву, в которую он столь очевидно запустил свои когти. Возможности долго искать не пришлось. Однажды днем, прогуливаясь с Перл по отдаленной части полуострова, она заметила старого лекаря с корзиной в одной руке и посохом в другой; тот горбился, пытаясь отыскать на земле растения и корни для своих медицинских декоктов.
Эстер отправила маленькую Перл побегать у кромки воды и поиграть с ракушками и спутанными водорослями, пока сама она немного поговорит с вон тем собирателем растений. Девочка улетела, как птичка, сверкая босыми пятками над мокрым морским песком. То здесь, то там она останавливалась и с любопытством заглядывала в озерца, оставленные отливом. Для Перл они служили зеркалом, в котором девочка могла увидеть свое лицо. Отражение смотрело на нее из озерца, темные кудряшки блестели на его висках, эльфийская улыбка светилась в глазах – образ маленькой девочки, которую Перл, за неимением других товарищей по играм, приглашала взяться за руки и побежать наперегонки. Но образ девочки, в свою очередь, приглашал ее к тому же, словно говоря: «Тут местечко получше, иди же ты ко мне в озеро». И Перл, заходя по колено в воду, смотрела на свои белые ножки на дне, а над глубиной ей мерцала искаженная рябью улыбка, танцующая на поверхности потревоженной воды.
А в это время ее мать подошла к лекарю:
– Я хотела бы поговорить с тобой, – сказала она, – на тему, которая во многом нас касается.
– Аха! Неужто у миссис Эстер появилась пара слов для старого Роджера Чиллингворса? – ответил он, распрямляя согбенную спину. – Сердечно рад! Я со всех сторон слышу о вас хорошие отзывы! Не позднее чем вчера вечером мировой судья, мудрый и благочестивый человек, обсуждал ваши дела, миссис Эстер, и шепнул мне, что вопрос относительно вас уже поднимался в совете. Обсуждалось, стоит ли или нет, с точки зрения общего блага, снять вот ту алую букву с вашего платья. Жизнью клянусь, Эстер, я уверял почтенного судью, что это можно сделать немедленно.
– Не городским судьям решать судьбу этого знака, – спокойно ответила Эстер. – Будь я достойна избавления от него, буква сама по себе отвалилась бы или же превратилась в нечто, говорящее об ином содержании.
– Ну, что ж, носите ее, раз она вам так нравится, – ответил он. – Женщине позволено следовать собственному разумению, когда дело касается украшений ее персоны. Буква прекрасно вышита и так смело смотрится на вашей груди!
Все это время Эстер неотрывно смотрела на старика и была шокирована, равно как и поражена тем, какая перемена произошла с ним за минувшие семь лет. Дело было не в том, что он постарел, пусть даже следы проходящей жизни избороздили его лицо, он выглядел неплохо для своего возраста, и, похоже, сохранил свою проницательность и живость. Но прошлый образ мудрого и образованного человека, спокойного и тихого, каким она его отлично помнила, полностью исчез, сменившись жадным, ищущим, почти яростным, но при этом тщательно сдерживаемым выражением. Похоже, он сознательно желал и стремился скрыть это выражение улыбкой, но последняя выдавала его фальшивость и озаряла лицо старика таким сарказмом, что была видна вся чернота его души за ней. Время от времени в его глазах появлялся алый блеск, словно душа старика была в огне, сумрачно тлевшем в его груди, пока какой-нибудь обычный порыв страсти не раздувал угли в мимолетное пламя. Это он пытался подавить как можно быстрее и делал вид, что ничего не происхдит.
Иными словами, старый Роджер Чиллингворс был потрясающим доказательством человеческой способности превращаться в дьявола, стоит человеку пожелать на длительный период времени заняться дьявольскими делами. Этот несчастный претерпел подобное превращение, посвятив семь лет своей жизни постоянному изучению сердца, полного муки, и получению удовольствия от того, что подливал масла в огонь тех самых пыток, которые после со злорадством анализировал.
Алая буква горела на груди Эстер Принн. Перед ней была очередная руина, ответственность за которую частично лежала на ней.
– Что такого вы увидели в моем лице, – спросил врач, – что так неустанно за ним наблюдаете?
– Нечто, что могла бы оплакать, будь во мне для того достаточно горькие слезы, – ответила она. – Но не будем обращать на это внимания! Я хочу поговорить с тобой о другом несчастном человеке.
– А что же с ним? – с готовностью воскликнул Роджер Чиллингворс, словно ему нравилась эта тема и он был рад возможности обсудить ее с единственной, кому он мог довериться. – Не стану кривить душой, миссис Эстер, так вышло, что именно сейчас меня занимают мысли об упомянутом джентльмене. А потому говорите свободно, и я отвечу.
– Когда мы в последний раз говорили, – сказала Эстер, – семь лет назад, ты радовался тому, что вырвал у меня обещание хранить в тайне наши прошлые с тобой отношения. Поскольку жизнь и доброе имя того человека были в твоих руках, я не видела иного выхода, кроме как молчать в соответствии с твоим требованием. Не без тяжелых предчувствий связала я себя этим словом, поскольку, отрезанная от всех долгов перед иными людьми, я сохранила свой долг перед ним и что-то шептало мне, что я предаю его, соглашаясь хранить твой секрет. С тех пор у него нет никого ближе тебя. Ты следишь за каждым его шагом. Ты всегда рядом с ним, во сне и в бодрствовании. Ты знаешь его мысли. Ты роешься в его сердце и терзаешь его! Ты вцепился в его жизнь и заставляешь ежедневно умирать, не давая облегчения, а он все же тебя не знает. Позволив подобное, я совершенно очевидно предала единственного человека, которому мне дана была сила быть верной!
– А какой у тебя был выбор? – спросил Роджер Чиллингворс. – Стоит мне указать на него пальцем, и его прямо с кафедры стащат в тюрьму, а затем, вероятно, на виселицу!
– Возможно, так было бы лучше! – ответила Эстер Принн.
– Какое зло причинил я этому человеку? – вновь спросил Роджер Чиллингворс. – Говорю тебе, Эстер Принн, ни один монарх за самую высокую цену не получил бы лучшего лечения и заботы, что я трачу на этого жалкого пастора! Без моей помощи жизнь мучительно догорела бы в нем дотла в первые же два года после преступления, совершенного вами вместе! Поскольку, Эстер, духу его не хватает силы бороться, как ты, под бременем алой буквы. О, я могу раскрыть изрядный секрет! Но хватит. Все свое искусство я трачу на него. То, что он еще дышит и ползает по земле, – лишь только моя заслуга!
– Уж лучше ему было бы умереть на месте! – сказала Эстер Принн.
– Да, женщина, твои слова правдивы! – воскликнул старый Роджер Чиллингворс, позволяя пламени своего сердца достигнуть глаз. – Лучше бы он умер на месте! Никогда еще смертный не страдал так, как страдает он. И все, все это на глазах у злейшего его врага! Он осознавал мое присутствие. Он чувствовал влияние, что вечно нависает над ним, как проклятие. Он знал, благодаря какому-то духовному чутью, – поскольку Создатель никогда не сотворял второго настолько же чувствительного существа, – он знал, что дружественная рука дергает струны его сердца и что внимательный взгляд искал в нем только злое и нашел. Но он не знал, что взгляд тот и рука принадлежали мне! Предрассудки, свойственные его собратьям, заставили его думать, что он отдан Врагу рода людского, что Дьявол пытает его кошмарами и отчаянными мыслями, жалит раскаянием и отчаянной жаждой прощения и заставляет предвкушать то, что ждет его по ту сторону могилы. Но то была постоянная тень моего присутствия, близость человека, в котором он горше всего ошибался и который мог существовать, лишь постоянно подпитывая себя ядом этой прямой мести! Да, воистину он не ошибся, Дьявол стоял с ним бок о бок. Смертный, что однажды обладал человеческим сердцем, стал его персональным адским мучителем!
Несчастный лекарь, выкрикивая эти слова, поднял руки с выражением ужаса, словно увидел, как некий пугающий образ, который он не мог опознать, замещает собой его отражение в зеркале. То был один из тех моментов, что иногда случаются лишь единожды за долгие годы, когда моральный облик человека во всей полноте доступен его рассудку. Вполне вероятно, он никогда еще не видел себя в свете, в котором увидел в тот миг.
– Разве ты недостаточно его мучил? – спросила Эстер, заметив выражение его лица. – Разве он не заплатил за свои грехи?
– Нет, нет! Он только увеличил долг! – ответил врач, и, когда продолжил, облик его потерял свое яростное выражение, оно сменилось печалью. – Помнишь ли ты, Эстер, каким я был девять лет назад? Даже тогда я вступил в осеннюю пору жизни, и осень та не была ранней. Но вся моя жизнь состояла из честных, посвященных учению, продуманных, тихих лет, что преданно служили увеличению моих знаний и столь же искренне, хоть одно и проистекает из другого, я служил улучшению людского блага. Не было жизни более мирной и невинной, чем моя, и мало кто добился столь многого. Разве ты не помнишь меня? Разве я не был, – хоть ты и считала меня холодным человеком, который думает о других, мало заботясь о себе, – добрым, искренним, честным и постоянным, пусть и лишенным тепла в привязанности? Разве я не был таким?
