Р о з а л и н д а. Эмори, если ты не сядешь, я закричу.
Э м о р и (садясь с ней рядом). О господи!
Р о з а л и н д а (беря его за руку, мягко). Ты ведь знаешь, что я тебя люблю.
Э м о р и. Да.
Р о з а л и н д а. И что буду тебя любить всегда…
Э м о р и. Не надо так говорить. Ты меня пугаешь. Как будто нам предстоит расстаться. (Она опять заплакала, встала и перешла с дивана на кресло.) Я весь день чувствовал сегодня, как что-то ускользает. На работе я чуть с ума не сошел, не мог написать ни строчки. Расскажи мне все.
Р о з а л и н д а. Да правда же, нечего рассказывать. Я просто нервничаю.
Э м о р и. Розалинда, ты прикидываешь, не выйти ли замуж за Досона Райдера.
Р о з а л и н д а (после паузы). Он сегодня весь день меня об этом просил.
Э м о р и. У него-то, видно, нервы крепкие.
Р о з а л и н д а (снова после паузы). Он мне нравится.
Э м о р и. Не говори так. Мне больно.
Р о з а л и н д а. Не дури. Ты же знаешь, что, кроме тебя, я никого не любила и не буду любить.
Э м о р и. Розалинда, давай поженимся – на будущей неделе.
Р о з а л и н д а. Это невозможно.
Э м о р и. Почему?
Р о з а л и н д а. Невозможно. Это значит мне стать твоей рабыней – в какой-нибудь гадкой дыре.
Э м о р и. У нас будет двести семьдесят пять долларов в месяц.
Р о з а л и н д а. Дорогой мой, я обычно даже не причесываюсь сама.
Э м о р и. Я буду тебя причесывать.
Р о з а л и н д а (со смешком, похожим на всхлип). Спасибо.
Эмори. Розалинда, я не верю, что ты можешь думать о браке с кем-то другим. Ты что-то от меня скрываешь. Скажи мне! Если скажешь, я помогу тебе с этим справиться.
Розалинда. Все дело… в нас. Мы жалкие, вот и все. Именно из-за тех качеств, которые я в тебе люблю, ты всегда останешься неудачником.
Э м о р и (угрюмо). Ну, дальше.
Р о з а л и н д а. О, ну хорошо. Да, всему виной Досон Райдер. Он такой надежный. Чувствуется, что он мог бы стать… хорошим фоном.
Э м о р и. Ты его не любишь.
Р о з а л и н д а. Не люблю, но зато уважаю, он хороший человек и сильный.
Э м о р и (неохотно соглашаясь). Да, этого у него не отнимешь.
Р о з а л и н д а. Ну вот хотя бы такой пример. Во вторник мы встретили в Райе какого-то бедного мальчика, и, знаешь, Досон посадил его к себе на колени, разговаривал с ним и пообещал подарить ему индейский костюм – а на следующий день вспомнил и купил ему костюм, и, и… так это получилось заботливо, и я невольно подумала, как он хорошо относился бы к… нашим детям, заботился бы о них, и мне не о чем было бы тревожиться.
Э м ор и (в отчаянии). Розалинда, Розалинда!
Р о з а л и н д а (чуть лукаво). Не напускай на себя такой страдальческий вид.
Э м о р и. Какую боль мы способны причинять друг другу.
Р о з а л и н д а (опять заливается слезами). Это было так замечательно – ты и я. Так похоже на то, о чем я мечтала и боялась, что никогда не найду. Первый раз, что я думала не о себе. И я не могу допустить, чтобы это чувство увяло в серой, тусклой атмосфере.
Э м о р и. Не увянет оно, не увянет!
Р о з а л и н д а. Лучше сохранить его как прекрасное воспоминание, упрятанное глубоко в сердце.
Э м о р и. Да, женщины это умеют, но мужчины – нет. Я бы всегда помнил не то, как это было прекрасно, пока длилось, а только горечь, неизбывную горечь.
Р о з а л и н д а. Не надо!
Э м о р и. Никогда больше не видеть тебя, не целовать – словно ворота захлопнули и задвинули засов, – ты просто боишься стать моей женой.
Р о з а л и н д а. Нет, нет, я выбираю более трудный путь, более решительный. Наш брак был бы неудачей, а я неудачницей не была и не буду… Если ты не перестанешь ходить взад-вперед, я закричу!
Он снова в изнеможении опускается на диван.
Э м о р и. Поди сюда и поцелуй меня.
Р о з а л и н д а. Нет.
Э м о р и. Ты не хочешь меня поцеловать?
Р о з а л и н д а. Сегодня я хочу, чтобы ты любил меня спокойно, издали.
Э м о р и. Начало конца.
Р о з а л и н д а (в интуитивном озарении). Эмори, ты еще очень молод. И я молода. Сейчас нам прощают наши позы, нашу дерзость, то, что мы никого не уважаем, и это нам сходит с рук. Но тебя ждет в жизни много щелчков…
Э м о р и. И ты боишься, что заодно они достанутся и тебе.
Р о з а л и н д а. Нет, не этого я боюсь. Где-то я читала одни стихи… Ты скажешь – Элла Уилер Уилкокс, и посмеешься, но вот послушай:
В этом и мудрость – любить и жить,
Брать, что судьба решит подарить,
Не молиться, вопросов не задавать,
Гладить кудри, уста целовать,
Плыть, куда страсти несет поток,
Обладать – и проститься, чуть минет срок.
Э м о р и. Но мы-то не обладали!
Р о з а л и н д а. Эмори, я твоя, ты это знаешь. За последний месяц бывали минуты, когда я стала бы совсем твоей, если б ты захотел. Но я не могу выйти за тебя замуж и загубить и твою жизнь, и свою.
Э м о р и. Надо рискнуть – может, и будет счастье.
Р о з а л и н д а. Досон говорит, что я научусь его любить.
Эмори, опустив лицо в ладони, сидит неподвижно. Жизнь словно покинула его.
Любимый! Я не могу с тобой и не могу представить себе жизнь без тебя.
Э м о р и. Розалинда, мы раздражаем друг друга. Просто у нас обоих нервы не в порядке, и эта неделя…
Голос у него словно состарился. Она подходит к нему и, взяв его лицо в ладони, целует.
Р о з а л и н д а. Не могу, Эмори. Не могу я жить, отгороженная от цветов и деревьев, запертая в маленькой квартирке, и ждать тебя целыми днями. Ты бы меня возненавидел в этом спертом воздухе. И я же была бы виновата.
Снова ее ослепили неудержимые слезы.
Э м о р и. Розалинда…
Р о з а л и н д а. Ох, милый, уходи. А то будет еще труднее. Я больше не могу…
Э м о р и (лицо его осунулось, голос напряжен). Ты думаешь, что говоришь? Значит, это навсегда?
Оба страдают, но по-разному.
Р о з а л и н д а. Неужели ты не понимаешь?
Э м о р и. Не понимаю, если ты меня любишь. Тебе страшно вместе со мной на два года смириться с некоторыми трудностями.
Р о з а л и н д а. Я была бы уже не той Розалиндой, которую ты любишь.
Э м о р и (на грани истерики). Не могу я от тебя отказаться! Не могу, и все тут. Ты должна быть моей.
Р о з а л и н д а (с жесткой ноткой в голосе). А теперь ты говоришь, как ребенок.
Э м о р и (закусив удила). Ну и пусть! Ты нам обоим испортила жизнь.
Р о з а л и н д а. Я выбрала разумный путь, единственно возможный.
Э м о р и. И ты выйдешь за Досона Райдера?
Р о з а л и н д а. Не спрашивай. Ты же знаешь, в некоторых отношениях я уже не молода, но в других… в других я как маленькая девочка. Люблю солнце, и красивые вещи, и чтоб было весело, до смерти боюсь ответственности – не хочу думать про кухню, про кастрюли и веники. Мои заботы – это загорят ли у меня ноги, когда я летом поеду на море.
Э м о р и. Но ты меня любишь.
Р о з а л и н д а. Поэтому-то и нужно кончать. Неопределенность – это так больно. Такой сцены, как сегодня, мне больше не выдержать.
Снимает с пальца кольцо и протягивает ему. Глаза у обоих снова наполняются слезами.
Э м о р и (целуя ее в мокрую щеку). Не надо! Сохрани его, ну пожалуйста! Не разбивай мне сердце!
Она мягко вдавливает кольцо ему в ладонь.
Р о з а л и н д а (безнадежно). Уйди, прошу тебя.
Э м о р и. Прощай…
Она бросает на него еще один взгляд, полный бесконечного сожаления, бесконечной тоски.
Р о з а л и н д а. Не забудь меня, Эмори…
Э м о р и. Прощай…
Он идет к двери, как слепой ищет ручку, находит; она видит, как он вскидывает голову, и вот он ушел. Ушел – она приподнимается, потом падает на диван, лицом в подушки.
Р о з а л и н д а. О господи, лучше умереть!
Через минуту встает и с закрытыми глазами пробирается к двери. Потом еще раз окидывает взглядом комнату. Здесь они сидели и мечтали; в этот подносик она столько раз насыпала ему спичек; этот абажур они в какое-то блаженно долгое воскресенье предусмотрительно опустили. С блестящими от слез глазами она стоит и вспоминает, потом произносит вслух:
Эмори, дорогой мой, что же я с тобой сделала!
И глубже, чем боль и грусть, которые со временем пройдут, в ней живет чувство, что она что-то потеряла – неведомо что, неведомо как.
В баре «Никербокер», на который с широкой улыбкой взирал многоцветный, веселый «Старый дедушка Коль» работы Максфилда Пэрриша, было людно. Эмори, войдя, остановился и посмотрел на часы: ему необходимо было узнать точное время, присущая ему любовь к перечням и рубрикам требовала отчетливости во всем. Когда-нибудь ему доставит смутное удовлетворение мысль, что «это кончилось ровно в двадцать минут девятого в четверг, десятого июня 1919 года». Было учтено и то, сколько времени он шел сюда от ее дома, – путь, который затем начисто выпал из его памяти.
