В конце аллеи находилась скамейка. Никитинский добежал, сел на нее. Григорьев с великим облегчением опустился рядом.
Секунду-другую они сидели молча, тяжело дыша.
— Не по правилам, — проговорил Григорьев. — Нельзя сразу садиться… Надо сперва походить…
— Вот и походите. Вы молодой… А я посижу, — предложил Никитинский.
— Эгоист, — сказал Григорьев.
— Педант, — сказал Никитинский.
В это время в нескольких метрах от них, на улице, показались «Жигули» красного цвета. Машина остановилась у светофора.
Мужчины обернулись к ней.
— Наташа, — сказал Григорьев. — С кем это она? С Сережей?
Но рядом с Наташей сидел Попов. Он что-то увлеченно ей рассказывал. Улыбаясь, она кивала.
Зажегся зеленый свет. Машина проехала.
Григорьев и Никитинский молчали.
— Павел Романович, — сказал Никитинский, — если можно — один совет…
— Да?
— Не будьте, — он поискал слова, — слишком любящим отцом… Умоляю вас! Григорьев невесело усмехнулся.
— Самое интересное, — сказал он, удивляясь, кажется, сам себе, — я ее, знаете, вполне понимаю…
Наташа и Костя Попов ехали вдвоем в машине.
— Чего замолчал? — спросила Наташа.
— Я? Нет, — быстро сказал Попов. Но он и вправду умолк отчего-то. Некоторое время они сидели, не произнося ни слова.
Наташа искоса поглядывала на него.
Машина обогнала грузовик. Свернула влево. Въехала в негустой лесок.
Первым вышел из машины Попов. Осмотрелся. И с удовольствием растянулся на сухой пожухлой траве.
Наташа опустилась рядом.
— Скажи, — неожиданно спросил Попов, — тебе его жаль?
— Кого?
— Пархоменко — того студента?..
Чуть помолчав, она поинтересовалась:
— А тебе — нет?
Попов не ответил..
— А ведь из-за него, — задумчиво проговорил он, — могли быть у тебя… большие неприятности.
— У меня? Каким образом?
— Работаешь на кафедре своего отца… Законом это не разрешается… Пока все тихо — ничего. Но если ЧП — такой мог разгореться сыр-бор…
Она пожала плечами.
— Я работаю по специальности… И никаких поблажек от отца мне не надо…
Они замолчали.
Птица пролетела над головой.
Где-то вдалеке прогрохотал поезд.
— Сво-ободные люди! — то ли одобрительно, то ли, наоборот, осуждающе, во всяком случае, вкладывая в эти слова какой-то свой особый смысл, произнес Костя Попов.
Наташа завтракала дома, на кухне.
Вера Захаровна наливала ей чай.
— Мама, — спросила Наташа, — как жарить оладьи из тертой картошки? Вера Захаровна изумленно посмотрела на нее.
— Не знаешь? — спросила Наташа.
Вера Захаровна поставила на стол чайник.
— С ума сойти! — сказала она.
— Ты что? — не поняла Наташа.
— Ничего. Не узнаю тебя.
— Почему? — Наташа рассмеялась.
— Дома, — сказала Вера Захаровна, — стол накрыть не допросишься… Чашку за собой не вымоешь…
Наташа весело смотрела на мать.
— Мамочка, — очень нежно проговорила Наташа, — ты, кажется, ревнуешь?
А они ездили вдвоем в красной машине «Жигули».
Ездили по городу. Но чаще выезжали на природу.
— Останови, — как-то попросил Попов Наташу.
— Что такое? — удивилась она.
— Останови!
Она свернула на обочину. Взяла на тормоз. Вопросительно обернулась к нему.
Попов обнял ее за плечи и поцеловал.
Она вся прижалась к нему.
Мимо проносились тяжело груженные МАЗы. Переполненные автобусы. Быстрые легковушки.
Наташа и Попов целовались.
— Теперь езжай, — разрешил он.
— Не хочу, — сказала она.
— Почему?
— Целуй еще, — приказала она.
Они смеялись.
…Машина выехала за город.
— Куда прикажете? — спросила Наташа.
— На кладбище.
— Интересно! — сказала она.
— Сегодня мамина годовщина, — объяснил он. — Ленка с мужем придут…
— А! — Наташа стала серьезной. — Тебя… подождать?
— Не надо, Наташенька, — сказал он. — Ты езжай…
Две фотографии на фарфоре: чинный мужчина и красивая улыбающаяся женщина, родители Кости Попова, какими они никогда не были при жизни, смотрели с могильной каменной плиты.
Ниже шла надпись: Попов Иван Тимофеевич, Попова Любовь Дмитриевна. И годы их жизни.
У могилы возились трое: Попов, сестра его Лена и ее молодой муж Саша.
Попов ставил вокруг могилы новую деревянную ограду, а Лена с Сашей сажали многолетние цветы.
— Привез бы свежей земли, — сказала Лена Саше. — У ворот — навалом.
— Ага, — сказал Саша. Взял тачку, бросил туда лопату и ушел.
Вбивая колышек в грунт, Попов спросил:
— Ну решилось у него? Остаетесь? Или уезжаете в Омск?
— Пока еще ничего не известно, — сказала Лена. Она выдергивала из земли корни старых увядших цветов.
— А ты узнай, — сказал он. — Поздно будет.
— Что поздно? — не поняла Лена.
— Нам с тобой меняться, — сказал Попов. Колышек не влезал, и Костя два раза с силой ударил по нему молотком. — Меняться квартирами надо сейчас, не откладывая.
Лена присела на корточки.
— А если не уедем в Омск? — спросила она. — Как же мы с Сашей там останемся? На краю света?
— А я — как? — спросил Костя.
Он теперь взялся за другой колышек.
— Живу и ничего… До института — больше часа… В библиотеку выбраться — целое событие… И вы не пропадете.
Она машинально ковыряла пальцем землю.
— Мне вашего не надо, — сказал Попов. — Ты знаешь, я сам отдал тебе родительскую квартиру, уехал к черту на кулички… Если твердо остаетесь — живите на здоровье… С дорогой душой! Но допустить, чтобы пропала родительская квартира, перешла в чужие руки… — и он отклонился, посмотрел, ровно ли вошел колышек. — По-моему, очень неразумно. И нелогично.
Теперь он планками соединял вбитые колышки.
Лена взяла свежий цветочный корень, подержала его, положила на землю, сказала:
— Когда мы женились, Сашка знал: жить будем в маминой квартире.
Попов поднял голову.
— А что, — спросил он, — Сашка не на тебе — на маминой квартире женился?
Она смотрела на него.
Совсем еще детское лицо. На голове круглые кудельки.
— Господи, — сказала, — какой же ты жестокий!
Он бросил на землю молоток. Выпрямился.
— Жестокий? — спросил. — Правильно… Справедливо говоришь… Из-за этой самой жестокости я и вкалываю на семью с младенческих лет… Когда отца не стало… С восьмого класса — завод и школа рабочей молодежи… Другие пацаны в кино, а я права не имею… Четыре гривенника — шоколадка любимой сестричке Леночке…
Она сидела на корточках и снизу вверх смотрела на него.
— Я тебе заплатить должна, что был хорошим братом? — тихо спросила она.
— Нет, — сказал он. — Ошибаешься… Тебе со мной никогда не расплатиться… Мою юность, пропахшую потом, не вернуть… А вот по-человечески ценить могла бы…
Вот так они разговаривали возле родительской могилы. А чинные, благообразные мужчина и женщина, какими никогда не были при жизни, невозмутимо смотрели на них с каменной плиты.
Лена сказала тихо:
— Ясно. Если сейчас поменяемся, значит, ценю… А не поменяемся — не ценю… Прекрасно ты рассуждаешь…
— Я логично рассуждаю, — сказал Попов.
…Саша вез тачку со свежей землей. В земле торчала лопата.
Он свернул с главной аллеи, въехал на тропинку, ведущую к могиле.
И остановился.
Понять, что происходит, он не мог.
Лена и Попов могилой не занимались. Они стояли друг против друга и говорили друг другу тяжелые, страшные слова.
— …Да я у тебя копейки никогда не возьму, — говорила Лена. — Умирать буду — не возьму…
— Не зарекайся, — сказал Попов.
— Прошу тебя, — сказала Лена, — переезжай. Завтра же меняемся. Очень тебя прошу.
— Нет, — возразил он. — Ни за что на свете! Не мое?.. Не надо… Ни у кого ничего не брал… А у тебя тем более… Не надейся.
— Возьмешь, — сказала Лена и засмеялась. — Не у меня — так у Наташиного отца возьмешь… Зачем тебе моя квартира? — Она еще громче засмеялась. — В конце концов профессорская достанется…
И сама испугалась того, что сказала.
— Костя! — сказала она.
— Уходи, — сказал он.
— Костенька! — попросила она.
— Убирайся. Немедленно.
…Лена с Сашей шли от могилы. Она молча плакала. Он с недоумением смотрел на нее и ничего не мог понять.
…Попов присел на низкую скамейку у могильного холма. Поднялся. Докончил ограду. Посадил цветы. Аккуратно все обмел кругом.
И когда могила была уже в полном порядке, долго еще стоял один и смотрел в землю.
Катя и Наташа что-то шили.
Вдруг Катя опустила шитье.
— Ты прежде сто раз подумай, — посоветовала она.
— Подумала, — сказала Наташа.
