Он подвел меня к столу и с поклоном предложил мне кресло и светлого пива.
Он, казалось, совсем забыл, что я - подросток, которому нет еще и пятнадцати лет, потому что он говорил со мной, как со взрослым, как с господином, который и по рангу и по обра- зованию намного выше его.
Вначале я думал, что он хотел просто развлечь меня своими разговорами, но вскоре я обратил внимание, какой напряженной и испуганной становилась его речь всякий раз, когда я огляды- вался на кроликов; он тут же старался отвлечь мое внимание от бедной обстановки своей мастерской. Тогда я постарался заста- вить себя сидеть спокойно и не позволять взгляду блуждать по сторонам.
Неожиданно он разволновался. Впалые щеки его покрылись круглыми чахоточными пятнами.
Из его слов я все отчетливее понимал, каких невероятных усилий стоило ему передо мной оправдываться!
Я чувствовал себя тогда еще настолько ребенком, все что он рассказывал настолько превосходило мои способности понима- ния, что постепенно странная тревога, которую пробуждала во мне его речь, переросла в тихий необъяснимый ужас.
Этот ужас, который год от года въедался в меня все глубже и глубже, по мере того, как я становился мужчиной, всякий раз просыпался во мне с новой силой, когда эта картина возникала в моих воспоминаниях.
В процессе того, как я осознавал всю чудовищность бытия, давлеющего над людьми, слова точильщика представали предо мной во всей их подлинной перспективе и глубине, и меня часто охватывал кошмар, когда я вспоминал об этой истории и переби- рал в уме страницы трагической судьбы старого точильщика. И глубокий мрак, окутывавший его душу, я чувствовал в своей собственной груди, болезненно переживая чудовищное несоот- ветствие между призрачным комизмом точильщика и его возвышен- ной и одновременно глубинной жертвенностью во имя ложного идеала, который, как обманчивый свет, коварно привнес в его жизнь сам сатана.
Тогда, ребенком, по впечатлением его рассказа, я мог бы сказать: это была исповедь сумасшедшего, предназначенная не для моих ушей, но я был вынужден слушать, хотел я того или нет, как будто чья-то невидимая рука, желавшая впрыснуть яд в мою кровь, удерживала меня.
Были мгновения, когда я ощущал себя дряхлым старцем: так живо вселилось в меня безумие точильщика. Я казался себе од- них с ним лет или даже старше, а вовсе не подростком.
- Да, да, она была великой знаменитой актрисой, - прибли- зительно так начал он. - Аглая! Никто в этой жалкой дыре не догадывается об этом. Она не хотела, чтобы об этом узнали. Понимаете ли, господин Таубеншлаг, я не умею выразить то, что хотел бы. Я едва могу писать. Ведь это останется между нами, останется тайной? Как и раньше..,. как и раньше... с крышками... Я, собственно, умею писать только одно слово... - Он взял кусочек мела из кармана и написал на столе: - Вот это: "Офелия". А свободно читать я вообще не могу. Я, собс- твенно, - он нагнулся и заговорщически прошептал мне в ухо, - извините за выражение, - дурак. Знаете ли, мой отец, который был очень и очень сильным человеком, однажды, когда я, еще ребенком, поджег клей, запер меня в почти уже готовый желез- ный гроб на 24 часа и сказал, что я буду заживо погребен. Я, конечно, поверил этому... Время, проведенное в гробу, было для меня столь ужасным, как долгая, долгая вечность в аду, которой нет конца, потому что я не мог двигаться и почти не дышал. Я сжимал зубы от смертельного страха... Но зачем, - сказал он совсем тихо, - зачем я поджег этот клей?
- Когда меня извлекли из гроба, я потерял разум и дар ре- чи. Впервые только через десять лет я мало-помалу начал учиться говорить. Но не правда ли, господин Таубеншлаг, эта тайна останется между нами! Если люди узнают об этом моем стыде, это может повредить артистической карьере моей госпожидочери. Да. Гм. Как только мой счастливый отец однажды нав- сегда вошел в рай, его похоронили в том же самом железном гробу. Он оставил мне свое дело и деньги, так как был вдов. И тогда небесное знамение было ниспослано мне в утешение - я так плакал, что думал, что умру от скорби по умершему отцу. Это был посланный ангелом господин Обер-Режиссер, господин Парис. Вы не знаете господина актера Париса? Он приходит каж- дые два дня давать уроки актерского мастерства моей госпо- же-дочери. Имя у него как у древнегреческого бога Париса. Это - провидение от начала до конца. Да. Гм.
- Моя теперешняя супруга была в то время еще молоденькой. Да. Гм. Я хочу сказать - еще девушкой. А господин Парис гото- вил ее к карьере актрисы. Она была мраморной нимфой в одном тайном театре в столице. Да. Гм.
По обрывочным фразам и непроизвольным коротким паузам, которыми он перемежал свою речь, я заметил, что его сознание время от времени как бы угасает и потом, вместе с дыхани- ем, вновь просыпается. Это было похоже на приливы и отливы.
"Он еще не оправился от той ужасной пытки в железном гро- бу, чувствовал я инстинктивно, - он и сегодня как заживопог- ребенный".
- Ну, и как только я унаследовал магазин, господин Парис посетил меня и объявил, что знаменитая мраморная нимфа Аглая случайно увидела меня на похоронах, в тот момент когда она ин- когнито проезжала через наш город. Гм. Да. И когда она увидела, как я рыдаю на могиле отца, она сказала... Господин Мут- шелькнаус вдруг резко встал и стал декламировать с пафосом в окружающее пространство: маленькие водянистые глазки его го- рели, как будто он созерцал слова, начертанные огненными буквами... Тут она сказала: "Я хочу быть опорой в жизни этого простого человека и светом во мраке, светом, который никогда не померкнет. Я хочу родить ему ребенка, жизнь которого будет посвящена только искусству. Я хочу помочь его Духу открыть глаза на высшие сферы бытия, а сама должна буду разбить свое сердце в глуши серых дней. Прощай искусство! Прощай слава! Прощай лавровый венец! Аглая уходит и никогда не вернется об- ратно! " Да. Гм.
Он вытер рукой пот со лба и снова медленно опустился на стул, как будто воспоминания оставили его.
- Да. Гм. Господин Обер-режиссер громко рыдал и рвал на себе волосы, когда мы втроем сидели у меня на свадьбе. И вдруг он закричал: "Если я потеряю Аглаю, мой театр рухнет. Я - кон- ченый человек. " - Да. Гм. Тысячи золотых монет, которые я ему вручил, конечно, было недостаточно, чтобы облегчить его поте- рю.
- С тех пор он всегда печален. Теперь, когда он открыл большой драматический талант у моей дочери, он опять немного оживился. Да. Гм. Она, должно быть, унаследовала его от своей матери. Да, мно- гих детей еще в колыбели посещает муза. Офелия! Офелия! - Внезапно его ох- ватило какое-то дикое вдохновение. Он схватил меня за руку и начал сильно трясти:
- Знаете ли Вы, господин Таубеншлаг, что Офелия, моя дочь - дитя милостию Божией? Господин Парис всегда говорит, когда он получает свой пенсион в моей мастерской: "Когда вы ее зачали, мейстер Мутшелькнаус, должно быть, сам Бог Весталус присутствовал при этом! " Офелия - это..., - и он снова пере- шел на шепот, - ... но это - тайна, такая же..., ну, такая же... как с крышками... Гм. Н-да. Офелия появилась на свет через шесть месяцев... Гм. Да. Обычные дети появляются через девять... Гм. Да. Но это не чудо. Ее мать тоже родилась под ко- ролевской звездой. Гм. Только ее свет непостоянен. Я имею в виду звезду. Моя жена не хотела бы, чтобы об этом кто-нибудь узнал, но Вам я могу сказать, господин Таубеншлаг: знаете ли, что она уже почти сидела на троне! И если бы не я - слезы подступают к глазам, когда я думаю об этом - она сегодня си- дела бы в карете запряженной четверкой белых коней... Но она снизошла ко мне... Гм. Да.
- А с троном, - он поднял три пальца, - было так, кля- нусь честью и блаженством, что я не лгу. Когда г-н Обер-ре- жиссер Парис был молод( я знаю это из его собственных уст), он был главным визирем при арабском короле в Белграде. Он обучал там для его величества высочайший гарем. Гм. Да. И моя нынешняя супруга Аглая, благодаря ее талантам, была назначена первой дамой по-арабски ее называли "май Тереза". У нее был чин первой эрзац-дамы высочайшей левой руки его Величества.
Но на его Величество было совершено покушение, и г-н Парис и моя супруга ночью были вынуждены бежать по Нилу. Да. Гм. Затем, как вы знаете, она стала мраморной нимфой в одном тайном те- атре, который организовал г-н Парис, пока она не отказалась от лавров... Г-н Парис также оставил свою профессию и живет здесь только ради образования Офелии. "Мы все должны жить только ради нее, - всегда говорит он. - И ваша святая обязан- ность, мейстер Мутшелькнаус, приложить все силы, чтобы дар актрисы в Офелии не погиб в самом зародыше из-за отсутствия денег". - Видете ли, господин Таубеншлаг, это - тоже причина, почему я должен - да вы уже знаете! - заниматься таким сом- нительным делом... Изготовление гробов не окупается. Сегодня слишком мало людей умирает. Гм. Да... Я мог бы обеспечить об- разование моей дочери, но знаменитый поэт, господин профессор Гамлет из Америки, требует слишком много денег. Я представил ему долговое обязатель ство и сейчас должен его отрабатывать. Гм. Да... Господин профессор Гамлет, собственно, молочный брат господина Париса, и как только он прослышал про большой та- лант Офелии, он сочинил специально для нее пьесу. Она называ- ется "Принц Дании". Там кронпринц должен жениться на госпоже моей дочери, но ее величество, его госпожа-мать, не разреша- ет, и поэтому Офелия топится. Моя Офелия топится!
