— Это такой спектакль! — радостно сказал Гайдуков. — Умрешь от смеха!
— Кто готовит? — спросил Попов. — Ничего не понимаю.
— Тихон Иванович, — сказал Гайдуков. — Григорьев твой отказался оппонировать его аспиранту… Стало быть, зарубил… Начисто! — Гайдуков пальцем нарисовал в воздухе огромный крест. — Рожки да ножки! — Он опять засмеялся.
— Почему? — не сразу спросил Попов. Вилку и нож он отложил: ему уже было не до еды.
— Считает: работа ниже всякой критики… Прав, конечно…
Попов помолчал.
— Когда это произошло? — спросил он.
— Две недели назад.
Попов молча смотрел перед собой.
— А Григорьев и Тихон Иванович — давние научные противники, — сказал Гайдуков. — Сойдутся — пух и перья летят… — Он добавил: — Теперь уж на твоей защите Тихон Иванович отыграется! Как пить дать!
Попов молчал.
— Старинная картинка в современном исполнении, — весело объяснил Гайдуков. — Паны дерутся, а у диссертантов чубы трещат… — И он опять засмеялся.
В квартире Азаровых на широком диване спал годовалый мальчик.
Катя заглянула в дверь, озабоченно посмотрела на ребенка, въехала на своем кресле в кухню. Здесь распоряжалась Ольга Петровна.
— Почему он спит так долго? — со страхом спросила Катя.
— Жизнью доволен — вот и спит, — объяснила Ольга Петровна.
Катя задумалась.
— Я очень боюсь, — вдруг сказала она.
— Справитесь! — возразила Ольга Петровна. — Это я, дура, боялась всю жизнь, что не выращу без мужа ребенка… Идиотка! А с таким мужем, как ваш… С таким отцом ребенка…
— Вы меня не поняли, — сказала Катя. — Я боюсь: когда-нибудь ему расскажут, что… не родной…
— Глупости! — возразила Ольга Петровна. — Даже закон такой есть. Разглашение тайны усыновления — уголовное преступление.
…В это время Азаров, шофер и Наташа вносили в дом покупки. Поднялись по лестнице. Азаров открыл дверь.
— Куда поставить? — спросил шофер, входя в прихожую с детской кроваткой.
— Сюда, пожалуйста, — распорядилась Ольга Петровна и открыла дверь в комнату.
Шофер вошел.
И увидел Катю в инвалидном кресле.
А на коленях у нее — смеющегося ребенка.
Она обернулась к незнакомому человеку, и взгляд ее сделался очень напряженным. Она прижимала к себе ребенка и со страхом смотрела на вошедшего.
И пожилой человек все понял.
— А ну, — сказал он, — покажите-ка, мамаша!.. Герой! — сказал он, разглядывая малыша. — Настоящий герой!.. И на мать похож. У меня глаз светлый, мамаша я не сглажу…
Попов стоял на лестничной площадке перед квартирой Григорьева.
Дверь ему открыла Вера Захаровна. И молча застыла на пороге.
— У меня дело, — объяснил Попов. — К Павлу Романовичу.
— Все дела в институте, — отрезала она.
Но в прихожую вышел уже сам Григорьев.
— Пожалуйста, Костя, — сказал он. — Проходите…
…Опять, как в тот раз, они сидели в его кабинете.
Попов говорил:
— …Это не мой, это ваш враг, Павел Романович… Оказаться побитым в чужой драке, — он развел руками, — согласитесь, как-то нелепо и нелогично.
— Что же вы предлагаете? — спросил Григорьев.
— Поедемте со мной в Ленинград, Павел Романович, — попросил Попов. — И сами оградите, пожалуйста, от этого Тихона Ивановича…
Григорьев пожал плечами.
— Не вижу никакой необходимости, — сказал он. — Работа у вас сильная. Я за нее спокоен… Получится, придаю слишком большое значение пустым закулисным слухам… Нехорошо.
Попов сидел молча.
— Так, — сказал он. — Это ваше последнее слово?.. Тогда мне все понятно.
— Не паникуйте, Костя, — сказал Григорьев. — Поверьте, никаких оснований. Я отказался поддержать очень слабую работу… А у вас, наоборот, прекрасная диссертация… Я слышал, к ней вполне доброжелательное отношение в Ленинграде…
Но Попов не принял его спокойного тона.
Глядя Павлу Романовичу в глаза, он тихо спросил:
— А если б я женился на вашей дочери, стал вашим зятем… вы бы тогда… по-другому, да? — Он не договорил.
Григорьев по-прежнему молчал, и Попов сказал, печально улыбаясь:
— А так, конечно. Ну шлепнут меня мордой об стол… Пустяки!
Григорьев смотрел на него. На своего любимого ученика, лучшего своего сотрудника. Смотрел и молчал.
— Только я вам вот что скажу, Павел Романович, — печально сказал он. Вы не купец, а я не приказчик, отказавшийся жениться на хозяйской дочери… Кафедра — не ваша частная вотчина…
Григорьев поднял руку и показал на дверь.
— Вон! — тихо произнес он.
Попов сидел в кресле перед директором института «Проектавтоматика». Тот с интересом, приветливо улыбаясь, смотрел на него.
— …Значит, на кафедре Павла Романовича — правая его рука? — сказал директор. — Как же, помню, помню… Милости просим…
Но Попов не принял этого благостного тона.
— Сидор Михайлович, — проговорил он. — Я вынужден поставить вас в известность…
Лицо директора насторожилось.
— Послезавтра… у вас на ученом совете… готовится разгром моей диссертации, — сказал Попов. — Откровенная расправа… По причинам, не имеющим ко мне и к моей работе ни малейшего отношения…
Директор института молчал, и Попов добавил:
— …Враги Павла Романовича собираются свести с ним счеты…
Сидор Михайлович произнес не сразу:
— Я не понимаю вас.
— Что же тут непонятного? — пожал плечами Попов. — Вы — руководитель учреждения, и мой долг вас предупредить… Чтобы потом не было поздно… Бездействовать я не имею права, Сидор Михайлович, — сказал Попов и добавил тут же: — Вы тоже…
Директор молчал.
— И все-таки не понимаю, — сказал он опять. — Вы что… заранее обвиняете нас в предвзятости? — Он усмехнулся.
— Я сообщаю вам… известные мне факты, — возразил Попов.
В кабинете у отца сидела Наташа.
Павел Романович расхаживал по кабинету и говорил громко, настойчиво, иногда пытаясь улыбнуться, но улыбка у него что-то не получалась.
— …К этому дураку нельзя относиться всерьез, — говорил Григорьев. — Нелепо его слова принимать за чистую монету… Я его выгнал из дому…
Наташа со страхом смотрела на отца.
— …Но ты думаешь, он что-нибудь понял?.. Ни-че-го! Уверяю тебя, ровным счетом ничего!
На пороге кабинета появилась Вера Захаровна. Молча она остановилась в дверях.
Григорьев мельком взглянул на жену.
— …Смешнее всего, — сказал он, — что у дурака этого не только талантливая голова и золотые руки… Он, понимаешь, уверен, что поступает по совести… Да, да… Все, что он говорит и делает… он убежден, делает с чистой совестью… — Григорьев остановился. — Как… если бы… на чистую совесть… запрограммировали вдруг счетно-вычислительную машину…
Вера Захаровна горько смотрела на него.
— Эта машина… с талантливой головой… золотыми руками… и чистой совестью, — тихо сказала она, — сломала жизнь твоей дочери.
Попов вопросительно смотрел на директора института.
— Хорошо, — сказал директор.
— Что… хорошо? — не понял Попов.
— Мы отменим вашу защиту.
Этого Попов совершенно не ожидал.
— То есть?.. Как это?.. Почему?
— Раз вы не доверяете, нашему ученому совету.
— Я этого не сказал…
— Сказали. И весьма определенно.
— Неправда.
Но директор уже его не слышал. Он нажал на кнопку селектора.
— Слушаю, Сидор Михайлович, — произнес в динамике голос секретарши.
— Соедините меня с Туранском, — велел директор. — С профессором Григорьевым.
— Сию минуту, — сказала секретарша.
Сидор Михайлович поднял голову.
Попов сидел перед ним.
— Обождите в приемной, — велел директор.
Павел Романович с болью смотрел на дочь.
Все трое молчали.
— Папа, — сказала Наташа, — ты меня извини… Только… я уйду с кафедры…
— Нет, — сказал Григорьев.
— Уйду, — повторила Наташа.
— Ни в коем случае! — сказал Григорьев. — Ты с ума сошла!
Он подошел к ней. Провел рукой по ее волосам. Попытался заглянуть ей в глаза.
Наташа смотрела в сторону.
— Доченька, — сказал он. — Что ты говоришь!.. Ты моя ученица… Мое продолжение… Гордость моя…
— Я не могу… каждый день видеть его… честные глаза, — сказала Наташа. — «Здравствуй, Наташа»… «До свидания, Наташа»… «Как дела, Наташа?»… Это не выносимо…
— Но почему? — беспомощно спросил Григорьев.
— Потому что я его люблю! — крикнула Наташа.
— Проклятие! — сказала Вера Захаровна. — Господи, какое проклятие!
Наташа обернулась к матери.
— Мамочка, — жалобно сказала она. — Но он-то… в чем виноват? Это ведь… я люблю.
Зазвонил телефон.
Никто не, брал трубку.
