Телефон звонил требовательно, настойчиво.
Наконец Григорьев подошел к аппарату.
— Да, — сказал он, — слушаю… Ленинград?.. Я слушаю…
Секретарша Сидора Михайловича была очень любезна.
— Здравствуйте, Павел Романович, — говорила она в трубку. — Я вас с Сидором Михайловичем соединю… — и вполголоса сказала по внутреннему: — У телефона профессор Григорьев.
Подождала секунду и осторожно положила трубку своего аппарата.
Попов был в приемной.
Сидел на стуле и в упор, напряженно, смотрел на плотно закрытую, обитую черным дерматином дверь директорского кабинета.
В приемной продолжалась своя жизнь. Заходили люди. О чем-то разговаривали. Смеялись.
Секретарша, улыбнувшись, обратилась к Попову:
— Какая погода в Туранске?
Расслышал он не сразу.
— Хорошая, — сказал он.
— Город красивый?
— Что? — не понял он.
Удивленно покосилась она на этого странного парня.
Не отрываясь, смотрел Попов на черную дверь директорского кабинета… Иногда оттуда доносился голос Сидора Михайловича. Слов было не разобрать. Вот директор что-то проговорил сердито. Вот громко рассмеялся…
Попов терпеливо ждал.
Зуммер раздался неожиданно.
— Зайдите, — сказала секретарша.
Попов встал. Открыл дверь.
Директор все еще разговаривал по телефону.
— …Да, да, — сказал он в трубку. — Именно… — он обернулся к Попову. — Ну так вот, товарищ Попов… Павел Романович тоже крайне удивлен вашему визиту ко мне… Павел Романович совершенно со мной согласен… Раз вы не доверяете ученому совету института, все основания у нас — отменить вашу защиту…
Попов понял: все, это конец. Этого надо было ожидать.
— Все ясно! — сказал он.
Сдерживать себя больше не имело смысла.
— Возьмите, — директор института протянул Попову трубку. — Павел Романович хочет сказать два слова…
Трубка была у самого лица Попова.
— А зачем? — громко, так, чтобы слышно было на другом конце провода, спросил Попов. — Мне и так все ясно… Это месть! Личные счеты со мной…
Директор института, продолжая держать трубку в вытянутой руке, изумленно смотрел на него.
Потом поднес трубку к уху.
Услышал частые гудки отбоя.
Пожав плечами, положил трубку на рычаг.
— Что происходит? — тихо спросил он Попова.
Попов молчал.
— Профессор Григорьев согласился, что после вашего заявления мы вправе отменить защиту, — сказал директор. — Но из личного к нему одолжения… и учитывая ценность вашей работы… просил этого не делать.
Попов молчал.
— Павел Романович просил оказать вам полное содействие, — проговорил директор. — Сказал, что это его настоятельная личная просьба…
Попов молчал.
Не произнося ни слова, широко раскрыв глаза, смотрел он на Сидора Михайловича.
Григорьев медленно опустил на рычаг телефонную трубку.
Вера Захаровна и Наташа безмолвно смотрели на него.
— Папа, в чем дело? — спросила Наташа.
Он не ответил.
Подобие виноватой улыбки показалось на его лице.
Он закрыл глаза.
— Папа! — шепотом сказала Наташа.
Вера Захаровна бросилась к Григорьеву. Наклонилась над ним. Взяла его голову в руки. Коротко приказала:
— Нитроглицерин!
…Наташа говорила в телефонную трубку:
— …Неотложка? Скорее! Пожалуйста… Очень плохо… Григорьев Павел Романович… Пятьдесят три года…
Он лежал на кушетке. Вера Захаровна сидела у него в ногах… Она обернулась к Наташе.
— Пятьдесят два, — сказала она. — Твоему, отцу всего пятьдесят два года…
…Санитары осторожно клали Павла Романовича на носилки.
Врач сказал Вере Захаровне:
— Позвоните в справочную… Вам все скажут…
— Нет, я с ним, — возразила она.
— Это не полагается, — неуверенно сказал врач.
— Мне полагается, — возразила она.
…Она садилась в кузов санитарной машины.
Наташа стояла рядом.
— Позвони Никитинскому, — велела Вера Захаровна.
Наташа кивнула.
Мать посмотрела на нее. Приказала:
— А ну, не реветь!..
Машина отъехала.
Наташа глядела ей вслед.
Азаров учил ребенка ходить. Мальчик стоял у стены. Азаров, сидя на корточках, протягивал к нему руки.
— Ну иди к папе, — сказал Азаров. — Иди…
Ребенок отошел от стены и неуверенно сделал шаг. Потом другой…
— Катя, — тихо позвал Азаров.
Она въехала в комнату в своем кресле.
— Он пошел! — тихо и взволнованно сказал Азаров.
— Сам?
— Сам… А теперь иди к маме, — сказал Азаров ребенку. — Ну чего же ты? Давай, топай…
Косолапо, неуверенно, с трудом преодолевая каждый шаг, ребенок пошел к креслу.
Катя, не отрываясь, смотрела на него.
— Умница ты моя, — сказала она, и ее голос задрожал. — Счастье мое…
В эту секунду в прихожей раздался продолжительный звонок.
Дверь открыл Азаров.
На пороге стоял старик Никитинский. Лица на нем не было.
— У вас нет телефона, — сказал он. — Я не мог позвонить…
Катя в своем кресле тоже уже была в прихожей. Ребенок прижался к матери, обхватив ручонками ее шею.
— Степан Гаврилович?.. — удивленно сказала Катя.
Никитинский стоял, не раздеваясь и не проходя в комнату.
Наконец он произнес с трудом:
— Павел Романович в реанимации…
Константин Иванович Попов шел по институтскому коридору. Дойдя до дверей своей кафедры, он широко распахнул дверь и, улыбаясь, возник на пороге.
И тотчас — как ножом отрезали — умолк в комнате нестройный возбужденный гул голосов. Наступила тишина.
Не замечая, должно быть, этой вдруг наступившей тишины, Попов весело произнес:
— Можете поздравить, защитился… Двадцать девять «за», один «против»… Сегодня, ночным из Ленинграда.
Но ему не ответили.
Люди сосредоточенно занимались каждый своим делом. Сняла телефонную трубку и стала набирать номер Ольга Петровна. Углубился в книгу Нефедов. Азаров весь ушел в поиск какого-то чертежа в шкафу. Степан Гаврилович Никитинский задумчиво смотрел в окно…
Попов продолжал стоять у порога. Медленно скользил взглядом по комнате… Краска постепенно заливала его щеки.
— Послушайте, — сказал он. — Вы… что… объявили мне бойкот? — Он резко засмеялся.
Азаров обернулся к нему.
Прикрыл дверцу шкафа. Подошел к Попову.
— Павел Романович при смерти, — сказал Азаров. — Ты что, не знаешь ничего?
Попов отрицательно покачал головой. Он молча смотрел на Азарова. Смысл его слов не сразу доходил до Попова.
— Ну да, — сказал Азаров. — Некогда было… Свою блестящую диссертацию защищал.
Попов молчал.
— Что ты сказал ему… тогда, по телефону? — спросил Азаров.
Попов не ответил.
Люди на кафедре молча, в упор смотрели на него: старик Никитинский, Ольга Петровна, Нефедов…
— Я спрашиваю: что ты ему сказал из кабинета директора? — повторил Азаров.
Попов повернулся и вышел за дверь.
В институтском коридоре царило обычное оживление.
Прошла группа студентов, поздоровалась с Поповым — он ее не заметил.
Кто-то его окликнул:
— С диссертацией вас!
Попов не услышал, прошел мимо. Оказался на лестничной площадке.
Стал медленно спускаться. На середине последнего пролета он остановился.
В вестибюле перед каким-то объявлением толпились люди.
Попов вгляделся.
Люди молча толпились перед траурным объявлением. Страничка текста и фотография в широкой черной рамке.
Попов сделал шаг. Потом другой. Потом опрометью бросился вниз.
Расталкивая людей, пробирался он к стене с траурным объявлением.
Из-за чьих-то плеч и голов наконец увидел…
С белого листа бумаги, с фотографии в широкой черной рамке смотрело на него лицо пожилой женщины. Не Павла Романовича — чужой, посторонней женщины.
Попов поспешил выйти на улицу.
У институтского подъезда остановился. Стоял, смотрел на асфальт, себе под ноги, силился и никак не мог что-то вспомнить.
Наконец вспомнил.
…В промозглый осенний вечер здесь, на этом самом месте, Попов сидел на корточках, а над ним стояла Наташа и протягивала ему пятак.
— Нет, это не интересно, — сказал ей Попов.
— Но вам же нужен пятак, — сказала Наташа.
— Мне совсем не нужен пятак, — возразил Попов. — Мне нужно найти то, что я потерял… Неужели не понятно?
— Как интересно! — весело сказала Наташа.
Она смотрела на Попова и смеялась.
Смеялась громко и счастливо…
Глава четвертая
Объективные обстоятельства
Сергей Владимирович Богураев совершил подвиг. В городе, где он жил, его именем названа улица.
