это коллективная попытка преодолеть брезгливость? Или показать, что те вещи, которые до сих пор считались отвратительными, на самом деле не так уж и отвратительны? Не знаю. Вероятно, таким образом люди пытаются добиться большей свободы? Дескать, никакой контакт между человеческими существами не может быть безобразным? Так утверждается Всеобщее Братство? Ну да ладно…
Заммлер сдержал и успокоил себя. Ему не хотелось слышать подробностей мексиканского приключения Анджелы. Не хотелось знать, был ли тот второй мужчина муниципальным судьей из Чикаго, хиропрактиком, бухгалтером или наркодилером, изготовлял ли он духи или формальдегид.
– Уортон сделал то, что ему предложили, но после этого стал каким-то смурным. В самолете, когда мы летели назад, высказал мне, как он на меня зол.
– Он привередливый молодой человек. Это видно по его рубашкам. Наверное, получил хорошее воспитание.
– Но вел-то он себя не лучше нас.
– Если ты собиралась за него замуж, было довольно опрометчиво соглашаться на такое.
Заммлеру отчаянно хотелось закончить этот разговор. Элья сказал ему не тревожиться о будущем. То есть намекнул, что обеспечит его. И все-таки кое-какие практические соображения не могли не беспокоить Заммлера: что если они с Шулой будут зависеть от Анджелы? Анджела щедрая, легко расстается с деньгами. Когда приглашает дядю в картинную галерею или в ресторан, оплачивает такси и чек, оставляет чаевые. Но не следует слишком сильно углубляться вместе с Анджелой в ее жизнь. В ее жизни слишком много дурного, неприкрытого, уродливого, жалкого. То, что она так себя ведет, отчасти имеет теоретическую основу, объясняется идеологией поколения, свободным воспитанием, а это причины внеличностные. Тем не менее позднее Анджела пожалеет о своей откровенности с Заммлером и обидится на него за неодобрение. В целом он выслушивал ее исповеди несколько отстраненно: черствости не выказывал, держался достаточно сочувственно, но при этом сохранял безоценочную объективность. Сейчас, когда Элья был при смерти, Заммлер решил ни при каких обстоятельствах не вступать с Анджелой в нездоровые отношения, при которых ему придется выслушивать ее за кусок хлеба. Он не позволит ей пользоваться его отстраненностью как мебелью. Даже ради будущего Шулы он не согласится на такую должность. Быть приемником для грязи? Вся его душа негодовала против этого.
– Папа очень настойчиво расспрашивает меня про Уортона.
– До него дошли слухи о том эпизоде в Акапулько?
– Да, дядя.
– Кто же додумался рассказать ему такое? Сейчас это прямо-таки жестоко.
– Не знаю, понимаете ли вы, что представляет из себя Видик, жирный адвокат. Он как-то связан с Уортоном. Редкостный ублюдок.
– Мне так не показалось. Несколько жуликоват, пожалуй, но это часть его профессии.
– Он просто кусок дерьма. А папа в нем души не чает, потому что он помог ему выиграть суд против страховой компании. Как я уже сказала, они созваниваются четыре-пять раз в день. Меня этот адвокатишка ненавидит.
– Откуда ты знаешь?
– У него на лице написано, что он считает меня этакой избалованной дочуркой. Вокруг всегда были люди, которые говорили, будто отец ко мне слишком неравнодушен и напрасно сделал меня финансово независимой. Дескать, потакал моим прихотям, и я распустилась.
– А разве он не потакал?
– Он делал это не ради меня одной, дядя Заммлер. Мы ведь не всегда действуем только от своего лица. Вот и он как бы жил моей жизнью вместе со мной. Можете мне поверить.
Мужчины, подумал Заммлер, часто грешат в одиночестве. Женщинам для греха, как правило, нужна компания. Может быть, то, как Анджела интерпретирует отцовскую доброту, и притянуто за уши, но все-таки вполне возможно, что сам Элья действительно не чужд сладострастных склонностей. Кто Заммлер такой, чтобы это отрицать? Положение в целом отчаянное. Артериальная выпуклость наверняка уже отбросила тень на мозг Эльи. Это как первые брызги дождя перед тем, как облако прорвется. Заммлер верил предчувствиям и верил, что смерть – мощный возбудитель эротических идей. Его собственные, заммлеровские, сексуальные импульсы (пожалуй, даже сейчас еще не вполне угасшие) совсем другие, но он не судит обо всех по себе, потому что научился уважать различия между людьми. У Шулы, например, volupté нет. У нее есть что-то другое. Конечно, будь она дочерью богатого отца, все могло бы сложиться иначе, ведь доллар – эффективнейшее средство повышения сексуальности. Но даже Шула, мусорщица и сорока, до сих пор не воровала. А теперь уподобилась негру-карманнику. Сильные течения, берущие начало на черной стороне, омывают всех. Ребенок, африканец, краснокожий, неиспорченный семинол против ужасного белого. Миллионы цивилизованных людей хотят океанического, безграничного, примитивного, безгалстучного благородства и переживают странный всплеск галопирующих импульсов, преследуя весьма своеобразную цель – сексуальное нигерство для всех. Человечество потеряло терпение. Стремясь к ускоренной экзальтации, оно требует, чтобы каждый момент был насыщен, как в эпосе, трагедии, комедии или фильме. Заммлеру пришло в голову, что даже та особая значимость, которую стали приобретать тюрьмы начиная с восемнадцатого века, как-то связана с растущей неспособностью людей терпеть ограничения. Наказание должно точно подстраиваться под состояние духа, соответствовать его потребностям. Самые страшные тюрьмы находятся в тех странах, где населению обещают наибольшую свободу.
Так или иначе, возникает вопрос: зачем Элья делал аборты? Из желания услужить мафиозным друзьям своей юности? Этого Заммлер не знал. Даже предположить не мог. Быть врачом Элья никогда не хотел. Он не любил свою работу. Но выполнял ее добросовестно. А сегодня даже доктора, общаясь с пациентами, делают сексуальные жесты. Прикладывают руки женщин к своим интимным местам. Заммлер о таком слышал. Слышал, что врачи пренебрегают клятвой Гиппократа, чтобы не отставать от своего Века. Воровство Шулы тоже современно в своей противозаконности. Она тоже следует веянию Времени. И отца за собой тащит. Так, возможно, и Элья со своим винтом в горле не захотел остаться за бортом и делегировал Анджелу, чтобы она отдала дань современности и за него тоже.
Как бы то ни было, жизнь уже почти окончена. Некто идущий впереди и несущий свет оступился, и мистер Заммлер подумал, что это все. Однако он еще жив. Он еще не завершил свой путь, ведь завершить путь значит чего-то достигнуть, а он почти ничего не достиг. Его бросало из Кракова в Лондон, из Лондона в замойский лес, а потом он оказался в Нью-Йорке. Эти передвижения выработали у него привычку к лаконизму. Он стал специалистом в области краткого выражения своих мыслей. А если выражаться кратко, то Анджела оскорбила умирающего отца, отец сердится, и она хочет, чтобы он, Заммлер, за нее заступился. Вдруг Элья вычеркнет дочь из завещания, отдаст ее долю на благотворительность? Грунер много жертвовал институту Вейцмана – «мозговому центру» Израиля, расположенному в Реховоте. А может быть, Анджела боялась, что Заммлер сам станет наследником, ведь они с Эльей так близки.
– Вы
