Я отправил эту статью в Нью-Йорк утренним поездом и только что получил от Джейми телеграмму, которую мне лично вручил Руз. «Отличная работа», — гласил текст. Поэтому теперь я более уверенно чувствую себя в Вашингтоне, в этих пышных африканских джунглях, что столь милы сердцу моей дочери.
Однако я совсем не уверен в том, как отразятся мои очерки на нашей социальной жизни в этом городе. По настоянию Нордхоффа Эмма нанесла вчера визит госпоже Грант, которая держалась весьма надменно, хотя, по оценке Эммы, это типичная жена богатого фермера, да к тому же косоглазая.
— Она милостиво «разрешила» нам наслаждаться Вашингтоном и обещала, что пригласит нас на следующий большой обед.
— Если президент прочитал, что я о нем написал, нас не пустят на порог Белого дома.
— Но ты был так тактичен, папа. — Эмма внимательнейшим образом прочитала все, не пропустив ни строчки. Мы оба решили, что мои размышления будут более сильными, если я опишу эти круги коррупции простым, неприхотливым стилем, как это делается в поваренных книгах. Я думаю, быть может нескромно, что все получилось очень интересно; конечно, это ничуть не похоже на тот евангелический стиль, каким пишет большинство американских журналистов, с такой крикливостью обнаруживая свои партийные пристрастия, что, даже когда пишут правду, кажется, что они лгут или, того хуже, куплены с потрохами.
Эмма имеет немалый успех. Ей нанесла визит сама госпожа Гамильтон Фиш. Как жена государственного секретаря, она возглавляет здесь светское общество. Она к тому же еще и нью-йоркская grande dame [45] и связана сложными родственными узами — с кем бы вы думали? — с Эпгарами. После того как госпожа Фиш оставила свою визитную карточку, ее примеру последовали жены остальных членов кабинета. А что касается юной, прекрасной госпожи Уильям У. Белнэп, то она посетила Эмму лично, поскольку, кажется, четыре года назад встречалась с нею в Париже. Белнэп — военный министр, он когда-то был женат на сестре госпожи Белнэп. Когда та умерла, он женился на очаровательной «Киске», как называют госпожу Белнэп даже те, кто с ней не знаком. Эмма припоминает, что в Париже она произвела впечатление несколько вульгарное. «Очень gamine[46], но такое забавное существо в стиле Дальнего Запада».
Так или иначе, сегодня вечером знаменитая Киска заехала за нами и повезла обедать в свой дом на Джи-стрит. Кстати, Эмма постоянно обращает внимание на то, что у этих великих людей совсем крошечные дома.
— Это столица в миниатюре.
— Но столица очень большой страны.
— Тем более странно, что они живут в таких маленьких, тесных, лишенных воздуха домах. — Эмма скорчила гримасу. — Эти знаменитые правители твоей великой страны к тому же очень редко моются. А мужчины, похоже, никогда как следует не чистят свои сюртуки и брюки. — Должен сказать, я тоже обратил внимание на тяжелый запах, который сопутствует шумным вашингтонским сборищам. Дамы разумеется, изрядно пропитаны французскими духами, а некоторые мужчины, но далеко не все, пользуются eau de Cologne. Мыло, однако, здесь не в чести. Я заметил, что у Блейна черные ногти, а часть шеи Нордхоффа, видимая над безукоризненным воротничком, испещрена тонкими серыми полосками, похожими на штрихи серебряного карандаша Леонардо.
Киска Белнэп, однако, благоухает, как сиреневый сад; большая часть дам за сегодняшним обедом были очень хороши собой, хотя и несколько простоваты. Дом буквально напичкан французской мебелью, и хозяйка очень этим довольна. Эмма бесстыдно ей льстила и ничем не выдала, что, как она мне только что сказала, «все в этих комнатах выглядит неуместным. Но какая уйма денег в них вложена! Правда, одевается она хорошо». Высший комплимент в устах Эммы.
Военный министр — коротышка, грудь колесом, кучерявая рыжая борода; манера держаться самая располагающая.
— Я слышал, вы пишете о бедняге Орвилле. Не решаюсь спросить, что именно вы написали.
Я не был готов к этому заданному в лоб вопросу.
— Ничего особенно страшного. Я лишь пытался разобраться в том, что происходит. С юридической точки зрения в деле много неясного.
— Орвилл жаден. — Второй раз я слышу это слово применительно к секретарю президента. — Но это отличный парень. Он вам понравится. Кстати, он живет рядом с нами.
— Вы полагаете, что его оправдают?
— Думаю, лучше спросить генерального прокурора. — Сей государственный муж оказался в этот момент рядом со мной. Мистер Г. X. Уильямс (или генерал Уильямс, как принято величать генерального прокурора) не склонен был ничего мне рассказывать.
— Вряд ли, сэр, я имею право комментировать дело, в настоящий момент разбираемое судом.
— Я просто заинтересовался вашим распоряжением, запрещающим суду проявлять снисхождение к обвиняемым, которые пожелали бы…
— Сэр, это оружие обвинения я никогда не одобрял. Оно попахивает шантажом, взяткой.
— Очень справедливо. Однако, отстранив от должности прокурора… — Я всеми силами старался заставить его что-либо выболтать, но Уильямс отменно хитер.
— Гендерсон был смещен из-за своих откровенно партийных пристрастий. Его нисколько не интересовало следствие по делу так называемой «спиртной аферы». Его занимало только одно: опорочить личного секретаря президента и тем самым лишить Гранта возможности выставить свою кандидатуру на третий срок. Низкое, отвратительное политическое интриганство, сэр.
— Я расскажу вам, кто во всем виноват. — Киска Белнэп увела меня от генерального прокурора. — Я во всем виню Бристоу. С той минуты, как этот человек стал министром финансов, он начал рваться к президентскому креслу. Но генерал Грант — святой, чего только ему не пришлось вытерпеть от этого ужасного интригана, все время твердящего о реформах, как… как Карл Шурц! — Она произнесла имя, хуже которого не в состоянии была придумать (Шурц — немец по рождению, журналист и реформатор).
— Или губернатор Тилден.
— О, я слышала, что он сильно пьет, и кое-что похуже! Если вы знаете, что я имею в виду.
Я не знал, но Киска настоящая кентуккская дама, чтобы позволить себе распространяться на такие деликатные темы.
— А теперь у меня для вас настоящий сюрприз, мистер Скайлер. Я пригласила специально ради вас самую популярную романистку нашей страны, эту маленькую женщину, что стоит сейчас прямо перед вами, которая прожила всю свою жизнь здесь, в Вашингтоне. Это наша собственная и ни с кем не сравнимая литературная львица, миссис Саутворт!
Маленькой женщине было далеко за сорок, у нее простое лицо и печальная осанка. Да, Киска права: Саутворт, вполне вероятно, самая популярная романистка Америки. И разумеется, самая богатая, потому что Боннер печатает в «Леджере» все, что она ни напишет. Год или два назад публике предложили — и она радостно проглотила — полное собрание ее сочинений в сорока двух томах! Я видел все эти сорок два тома в гостиной Белнэпов, каждый с автографом.
— Я следила за вашими статьями в «Леджере». — Миссис Саутворт произнесла это любезно-снисходительно, как и подобало королеве беллетристики в присутствии простого политического обозревателя.
— Вы так добры.
— Вы, кажется, никогда не писали романов, мистер Скайлер?
— Упаси бог, нет, — моментально ответил я. — Я главным образом историк.
— Ваше описание аморального двора французской императрицы убедило меня в том, что вы, пожалуй, обладаете даром волновать своим воображением сердца и умы женщин, где бы они ни жили, в роскошных дворцах или скромных хижинах.
— Вы мне льстите…
Но на уме у романистки было совсем иное:
— Пожалуйста, представьте меня своей дочери. В настоящий момент я пишу о благородной женщине из Европы, и мне бы очень хотелось кое о чем ее расспросить.
— Эмма будет счастлива. — Я представил их друг другу, к смущению Эммы, а также генерального прокурора, который произвел на мою дочь столь же благоприятное впечатление, сколь на меня отталкивающее.
Затем я познакомился с напыщенным конгрессменом с весьма подходящим именем Клаймер Это председатель одной из комиссий конгресса, а значит, местный колосс.
— Мы с Белнэпом делили одну комнату, когда учились в Принстоне, — сказал он. — Я о нем необычайно высокого мнения.
Однако наш очаровательный хозяин меня не интересовал. Я по-прежнему шел по следу Бэбкока. Клаймер мало что мне сообщил.
— Я думаю, что генерал Грант иной раз слишком предан своим старым военным друзьям, — сказал он.
— Мне интересно, насколько президент отдает себе отчет в происходящем.
— Он совсем не дурак. Что бы ни думали он нем в Нью-Йорке.
— Но почему же он выгораживает Бэбкока, который совершенно очевидно виновен?
— Я полагаю, сэр, надо дождаться приговора суда. — Меня жестко поставили на место.
