Антонов вместе с организатором боевых дружин, товарищем Фрунзе, обходил партер и первый этаж.
– Погуляли наши! – смеялся Антонов, указывая на высаженные двери шкафов, рассыпанные бумаги, разбитые зеркала, статуи, вазы, люстры, поломанную мебель, содранные обои и парчу, порванные ковры и сброшенные на паркет портреты и картины. – Погуляли…
Фрунзе ничего не ответил.
Уже хотели они выйти на подворье, когда до их ушей донеслись громкие взрывы смеха, песни и писк женщин. Они пошли на эти отголоски и вскоре оказались в частных апартаментах царской семьи. Шум доносился из дальних покоев.
Они отворили двери и остановились изумленные.
Михаил Фрунзе. Фотография. 1919 год
В светлой большой комнате, со стенами, покрытыми золотистой тканью, стояли две великолепные кровати, мягкая мебель и белый туалет, заваленный обломками разбитого зеркала и флаконов. В углу висели иконы, а на серебряных цепях церковная лампадка, прекрасно украшенная резьбой. Портреты и картины лежали уже на полу. Была эта комната спальней царя и царицы. Собралась в ней небольшая группа матросов и несколько уличных женщин. Нагие, распущенные, ужасно кричащие, лежащие на желтых, атласных покрывалах с вышитыми на них черными гербовыми орлами. Бесстыдными, разнузданными жестами разжигали они мужчин, крича:
– Я царица… Гей, товарищ, хочешь быть царем? Иди ко мне!
На кроватях происходили отвратительные оргии, мрачные мистерии дикого безумства.
Фрунзе сморщил брови. Антонов тер лоб и думал, что иначе воображал он себе первый день освобождения пролетариата. Видел его порой бессонных ночей, в бесчисленных тюрьмах и в сырых окопах на фронте. Должен был это быть красный день. В котором кровь должна выступать из земли, бить струей из тел убитых врагов народа, стекать с неба. День серьезного сплочения, холодной мести, перед лицом которых не оставалось ни минуты времени на распутство.
Уже стиснул челюсти так, что желваки около ушей задвигались, уже хотел крикнуть, когда внезапно один из матросов, прижав к себе нагую девушку, закричал:
– Ха, ха! Товарищи! Развлекайтесь с нами. Гуляй, душа! Сегодня живем, завтра гнием… Гу, ха! Манька, займись гостями!
Фрунзе взглянул на побледневшее лицо Антонова и блеснул глазами. Сдерживал поднимающийся в нем гнев к зрелищу оподления пролетариата, его гнилым, диким страстям, кроме которых не существовало ничего, кроме прихотей тела.
«Есть, пить, предаваться разврату… это их идеал, – думал преданный коммунизму Фрунзе. – Самые лучшие, самые смелые замыслы работали над освобождением пролетариата, тысячи борцов за новую эру в истории человечества погибли в тюрьмах; в сибирских рудниках, прикованные к тачкам; на виселицах и в полицейских застенках, где душили революционеров и убивали их, как бешеных собак! Для кого все эти жертвы? Для этих одичалых, бесстыдных зверей, для нагих, развращенных проституток?».
Антонов думал иначе, проще и сильней:
– Псы и суки! – ворчал он. – Если бы мог, приказал бы поставить их к стенке и стрелял бы из кольта в лоб каждому и каждой!
Охватил его страстный неудержимый гнев. Нужно было чем-то разрядить напряжение, отвлечь, успокоить.
Он окинул комнату затуманенным взглядом, так как глаза его налились кровью. Заметил висящие в темном углу иконы. Страдальческое, строгое лицо Богородицы Казанской и сладостные, все замечающие глаза Благословляющего Христоса светились в полумраке.
Антонов побледнел еще больше и начал всматриваться в иконы, как если бы видел их в первый раз. Мысль работала усиленно.
«Если бы вы существовали, сами стерли бы с лица земли это грязное стадо кабанов и свиней, в мерзости и бесстыдстве мечущихся перед вами в этот день, когда взошло на престол благословенное вами государство нищих, убогих и обиженных… Но вы сохраняете молчание! Остаетесь старой сказкой для детей! Кусками дерева, лоскутами полотна, слоем краски! Исчезайте, рассейтесь без следа, как ночные призраки!».
Он вырвал из кобуры револьвер и начал стрелять раз за разом. С каждым выстрелом сыпались куски рам и стекла, дырявилось полотно икон. Пораженные моряки и нагие девушки с криком, воем и диким визгом выбегали в панике, оставляя винтовки, шинели и платья. Одна из убегавших проституток разорвала покрывало с двуглавым орлом и бежала, обернувшись в шелковую ткань, путаясь в ее тяжелых складках, падая и с ошалелым криком ползя к дверям.
Фрунзе поглядывал на товарища в молчании. Протянул ему руку и крепко ее тряхнул. Антонов ничего не говорил, стоял бледный и взбешенный, чувствуя подбирающееся к сердцу безмерное отчаяние, как если бы мгновение назад потерял кого-то очень дорогого, кто уже никогда не вернется и никто уже его не сможет заменить.
Дворец вскоре опустел. Только в сенях, у входов остался патруль.
Антонов, позвав солдат своего полка, обходил флигеля дворцовых служб, заглядывал всюду, проверял, не остались ли где-то посторонние люди и не тлеют ли неосторожно брошенные папиросы. Здесь еще крутились солдаты и рабочие. Они выбегали из подвальных помещений, где размещались пивные с вином, выносили бутылки. Шатаясь и напевая, шли к воротам.
Антонов побежал вниз.
При горящих красными языками свечах происходило здесь пиршество победителей. Напевая пьяными охрипшими голосами, смеясь и все время бросая богохульные, развратные ругательства, пили они до потери сознания. Ударом ладони в дно бутылок выбивали пробки и, задравши головы, вливали вино в горло, сопя и булькая громко. Другие, открыв краны в бочках, подставляли под струи вытекающего вина широко открытые рты, лакая и чавкая отвратительно. Каждую минуту валились на землю пьяные тела и лежали, храпя и хрипя.
Антонов стиснул кулаки и крикнул:
– Прочь отсюда!
Солдаты лязгнули винтовками и ударили прикладами по паркету.
Пирующая толпа, качаясь и клонясь, покинула пивную.
– Разбить бочки! – скомандовал Антонов.
Солдаты высадили днища, ударяя в них прикладами, деревянными молотками для набивания обручей или тяжелыми дубовыми табуретами. Вырывали пробки бочек.
Струи красного и белого вина с плеском хлестали между треснувших дубовых дощечек и растекались по белым плитам паркета.
Когда солдаты вышли из дворцовых подвалов и направились в сторону Эрмитажа, к пивной начали подкрадываться темные фигуры. Мужчины с бутылками, женщины с ведрами, даже дети с жестянками в руках. Все сбегались вниз и, светя себе спичками, черпали вино и убегали, уступая место другим, все более многочисленным, прибывающим из города. Никто не видел во мраке, на темной, впитывающей дрожащие вспышки спичек и огоньки фонарей поверхности вылитого вина плавающих утопленников, которые остались среди бочек, перевернутых столов и лавок. Заметили их только под утро, когда выносили уже остатки вина, смешанного с грязью и отвратительными следами пребывания пьяной толпы.
Когда последние грабители покинули пивную дворца, на его стенах были наклеены красные плакаты, призывающие к воздержанию и трезвости во имя счастья и высоких идеалов пролетариата, начинающего лучезарную эру в мировой истории.
Ленин ехал в собор Святых Петра и Павла. На наружных углах и куполе кафедрального собора, гордо поднимающейся игле звонницы с золотой фигурой на верхушке, развевались уже красные флаги. Площадь перед собором, палисад и двор цитадели были плотно заполнены солдатами, рабочими и любопытной уличной толпой. Ленина приветствовали бурными криками. Он шел, окруженный эскортом и товарищами, на середину площади, где была приготовлена для него трибуна.
Взошел на нее и долго смотрел на немедленно смолкнувшую толпу. Когда последний рокот утих на зубцах стен и внутренней галерее собора, он вытянул руку, как бы хотел объять, охватить всех собравшихся здесь, которые стояли в страстном ожидании.
– Товарищи! – крикнул он, наконец. – Впервые в истории нашей страны революция ступает по камням этого ужасного места. Впервые гордо и победно развеваются над ним красные знамена, знамена освобождения! Века видели здесь революционеров, в смертельном ужасе идущих на место казни или звенящих кандалами в казематах и застенках крепостей. Другие флаги били пурпуром в глаза исполнителей воли царей и буржуазии, казненных рукой палача, как борцы за свободу!
– Смерть царю! Убирайся вместе с буржуазией! – взрывались злые, оглушающие крики.
– Царь будет отдан под суд рабочих, крестьян и солдат! – продолжал Ленин, когда опять стихло. – Буржуазия будет уничтожена, как ваш самый страшный враг, враг пролетариата! Отберете ее землю, фабрики, капиталы, власть. Буржуазия погибнет, так как только это представляет ее силу. Если же она осмелится противиться, пропадет в потоках крови. Пролетариат будет немилосерден и навсегда утвердит победу революции! Товарищи! Все принадлежит трудящимся, и ничто без их воли и желания не будет решаться!
