всегда ли они знают, что делают? Когда они требуют крови, объявляют террор и, не скупясь, разбивают яйца для великого исторического омлета, понимают ли они, к чему призывают людей? Ударив по зеркалу молотком, чтобы его починить, могут ли они собрать осколки? Впрочем, доктор Лал, я и сам не знаю, к чему все эти сетования. Я вообще не уверен, можно ли контролировать человека на каком-либо уровне сложности. Допускаю, что человечество неуправляемо. Но Уэллсу подобные сомнения были, как правило, несвойственны. Он верил: цивилизацию меньшинства нужно нести в широкие массы, и этот перенос можно осуществлять упорядоченно. Чинно, по-британски, в викторианско-эдвардианском духе, без сумасшествия и люмпенских выходок. Но Вторая мировая война привела Уэллса в отчаяние. Он стал сравнивать людей с крысами в мешке, которые отчаянно кусают друг друга. Это сравнение не кажется мне безосновательным. И все же я уже исчерпал свой интерес к Уэллсу. Полагаю, и ваш тоже, доктор Лал.
– Вы хорошо его знали, – сказал Лал. – И очень ясно о нем говорите. Завидую вашему умению представлять информацию в уплотненном виде. Мне его отчаянно недоставало, когда я писал свою книгу.
– Та часть вашей работы, которую я успел прочесть, написана логично и понятно.
– Надеюсь, вы прочтете ее всю. Извините меня, мистер Заммлер, я что-то запутался. Не совсем понимаю, куда миссис Аркин меня привезла. Вы уже объясняли, но я в тот момент невнимательно слушал.
– Мы находимся в округе Вестчестер, недалеко от города Нью-Рошелл, в доме моего племянника доктора Арнольда Эльи Грунера, который сейчас в больнице.
– Понятно. Он очень болен?
– У него кровоизлияние в мозг.
– Аневризма? Операция возможна?
– Нет.
– Ох, как жаль. Вы, конечно, очень обеспокоены.
– Через день или два он умрет. Уже умирает. Хороший человек. Двадцать два года назад он забрал нас, Шулу и меня, из лагеря для перемещенных лиц и с тех пор великодушно заботился о нас. За два десятка лет ни дня без внимания, ни единого слова, сказанного в раздражении.
– Настоящий джентльмен.
– Да, джентльмен. Как видите, мы с дочерью плохо приспособлены к жизни. Я занимался журналистикой, после войны не слишком активно, а лет семь назад вовсе перестал работать. Правда, недавно я написал репортаж о войне в Израиле. Материал был для польского издания, но командировку оплачивал Грунер.
– То есть он просто позволил вам быть своего рода философом?
– Если можно так меня назвать. Мне знакомы многие объяснения существующего порядка вещей. Но, честно говоря, от большинства из них я устал.
– Значит, вы придерживаетесь эсхатологической точки зрения? Интересно.
Слово «эсхатологический» не нравилось Заммлеру. Поэтому он только пожал плечами и спросил:
– Доктор Лал, вы действительно считаете, что человечество должно отправиться в космос?
– Вы сейчас очень огорчены болезнью племянника. Может быть, наш разговор утомил вас.
– Когда начинаешь говорить, мысли поворачиваются в соответствующее русло. Колесики крутятся, и от этого, вероятно, положение вещей кажется чуточку более сносным. Хотя я не понимаю, как оно может быть сносным. Момент действительно ужасный. Но что тут поделаешь? Мысль продолжает работать.
– Как чертово колесо, – сказал хрупкий чернобородый Говинда Лал. – Мне довелось выполнять кое-какую работу для «Ворлдвайд Текникс» в Коннектикуте. Я решал весьма запутанные теоретические задачи, которые касались порядка внутри биологических систем, а именно воспроизводства сложных механизмов. Не знаю, говорит ли вам это о чем-нибудь: срабатывание одновременных импульсов, атомная теория клеточной проводимости… Раз уж вы упомянули Руссо, человек может родиться свободным или несвободным. Но уверяю вас: без своих атомистических цепей он существовать не может. Надеюсь, вам нравятся мои шутки. Мне ваше чувство юмора по душе, и очень жаль, если это не взаимно. Я имею в виду цепочечную структуру клетки. Это вопрос порядка, мистер Заммлер. Пока я не могу представить вам всю схему. Я еще не достиг такой универсальной гениальности. Ха-ха! Однако, если говорить серьезно, то биологическая наука сейчас делает невероятные успехи. Это восхитительно. Участвовать в таком процессе – большая честь. Этот химический порядок, фундамент жизни, очень красив. Да, он величествен. Пока я вас слушал, мне пришло в голову, что желание жить вне порядка есть желание пойти против фундаментального биологического регулирующего принципа. Который, как принято считать, существует как раз для того, чтобы делать нас свободными. Он платформа для импульса. Так что же мы – сошли с ума? Человеческое существо может порвать с порядком, чтобы удовлетворить свою потребность в чистой свободе, в неподотчетности импульсов. Биологические основы – это как будто бы крестьянство, а человек мнит себя принцем. Мне припоминается «Цикада и муравей» [94]. Раньше героем был муравей, но теперь на авансцену вышел кузнечик. Отец научил меня французскому и математике. Главная забота его жизни заключалась в том, чтобы ученики не вырезали странички из энциклопедии «Британника» и не уносили их домой для тщательного изучения. Он был простым человеком. Благодаря ему я полюбил французскую литературу, которую и изучал (сначала в Калькутте, потом в Манчестере), пока не созрели мои естественнонаучные интересы. Что же касается вашего вопроса про космос, то, конечно, у таких экспедиций есть много противников. Они говорят: «Лучше потратить деньги на школы, на борьбу с нищетой», и так далее. Дескать, мало того что Пентагон отнимает средства у социальной сферы… Ерунда! Пропаганда социологов-бюрократов. Разумеется, они бы сами с удовольствием прибрали эти деньги к рукам. К тому же дело может быть не только в деньгах, верно? Американцы всегда безрассудно тратили. Это, конечно, плохо, но существует такое явление, как gaspillage [95] с пользой. Отсутствие бережливости выглядит оправданным, если способствует изобретательности, оригинальности, тяге к приключениям. Правда, к сожалению, очень часто все портит коррупция: нечистые на руку дельцы обогащаются, окружают себя излишествами. Сейчас Вашингтон воспринимает полет на Луну как потрясающую возможность для пиара. Это шоу-бизнес. Простите, если мои выражения несколько устарели.
Насыщенный восточный голос Говинды Лала звучал очень приятно.
– Я сам не знаток новомодных словечек.
– Так или иначе, вы, наверное, меня понимаете. Цирки. Слепящий свет. США становятся главным поставщиком научно-фантастических развлечений. С точки зрения организаторов и инженеров, полет на Луну открывает перед нами богатые возможности, но не имеет особой теоретической ценности. И все-таки что-то серьезное происходит. Человеческая душа, несомненно, ощущает величие этого достижения. Не пойти туда, куда можно пойти, было бы своего рода упрямством. Душа это чувствует, а ее потребности необходимо удовлетворять. На Луне может сложиться новый образ умеренной жизни. Естественно, технологии будут поражать умы больше, чем люди. Астронавты не похожи на супергероев, скорее на супершимпанзе. Особенно если у них не получается красиво выражаться. Но это, в конце концов, функция поэтов. Если вообще чья-нибудь. И все-таки я рискую предположить, что даже технари будут облагорожены. Ну а вы, сэр, как смотрите на полеты в
