- Так пусть выходят из компании, - отрезал Вокульский, - я их не собираюсь заманивать...
- И выйдут, - воскликнул адвокат, размахивая рукой, - если вы совершите еще хоть одну ошибку...
- Как будто я так уж много их совершил!..
- Вы просто великолепны! - рассердился адвокат и хлопнул себя по колену. - А знаете, что говорит граф Литинский, тот англофил наш, "дэ-э"? "Вокульский, - говорит он, - совершеннейший джентльмен, стреляет, как Немврод, но... это не руководитель коммерческого предприятия. Сегодня он бросит в дело миллионы, а завтра вызовет кого-нибудь на дуэль, и все повиснет на волоске..."
Вокульский так и подался назад вместе с креслом. Ему и в голову не приходило, что он заслужил подобный упрек. Адвокат заметил, какое впечатление произвели эти слова, и решил ковать железо, пока горячо.
- Если вы, дорогой пан Станислав, не хотите испортить столь прекрасно начатое дело, воздержитесь от новых безумств. А главное - не покупайте дома Ленцких. Простите, но стоит вам вложить в него девяносто тысяч, как торговое общество разлетится как дым. Люди увидят, что вы помещаете значительный капитал на шесть-семь процентов годовых, и не только потеряют веру в проценты, которые вы им посулили, но даже... вы понимаете... начнут сомневаться...
Вокульский вскочил.
- Не надо мне никаких компаний! - крикнул он. - Я ни у кого милости не прошу, скорей другим могу ее оказать. Кто мне не доверяет, пусть проверит все дела и убедится, что я никому очков не втирал... Но моим компаньоном он уже не будет. Капризы - это не монополия графов и князей... У меня тоже есть свои капризы, и я не люблю, когда суются в мои дела...
- Тихонько... тихонько... успокойтесь, дорогой мой пан Станислав, уговаривал Вокульского адвокат, снова усаживая его в кресло. - Значит, вы не откажетесь от покупки?
- Нет. Этот дом для меня важнее, чем торговая компания со всеми князьями мира.
- Хорошо... хорошо... В таком случае, вы можете на некоторое время выдвинуть какое-нибудь подставное лицо. На худой конец - я дам вам свое имя, а с гарантией на право собственности хлопот не будет. Самое главное - не отпугивать тех, кто уже с нами. Аристократия разок попробует заняться общественным делом и, может быть, пристрастится; а через полгода-год вы станете и номинальным владельцем дома. Ну что, согласны?
- Пусть будет по-вашему, - ответил Вокульский.
- Да, - продолжал адвокат, - так будет лучше всего. Если бы вы купили дом на свое имя, это поставило бы вас в ложное положение даже перед Ленцким. Обычно мы недолюбливаем людей, к которым переходит наше добро, - это первое. А во-вторых, кто поручится, что у них не возникли бы разные предположения? Вдруг они подумают: он нам переплатил или недоплатил? Если переплатил - как он смеет оказывать нам милость, а если недоплатил - значит, обманул нас...
Последних слов адвоката Вокульский почти уже не слышал; он был поглощен другими мыслями, которые завладели им с еще большею силой после ухода гостя.
"Конечно, - думал он, - адвокат прав. Люди обо мне толкуют, осуждают; но они делают это за моей спиной, так что я ничего не знаю. Только сейчас припоминаются мне многие мелочи. Уже с неделю купцы, связанные со мною, ходят с кислыми физиономиями, а противники торжествуют. В магазине тоже что-то неладно. Игнаций приуныл, Шлангбаум задумчив, Лисецкий брюзжит больше обычного, словно думает, что я скоро прикрою лавочку. У Клейна опечаленный вид (социалист сердится за скачки и дуэль...), а щеголь Земба уже начинает увиваться вокруг Шлангбаума... Может быть, он подозревает в нем будущего владельца магазина?.. Ах вы, доброжелатели мои..."
Он стал на пороге кабинета и кивнул Жецкому; старый приказчик действительно был сам не свой и не смотрел в глаза хозяину.
Вокульский указал ему на стул и, пройдясь несколько раз по тесной комнате, сказал:
- Старина! Скажи откровенно: что обо мне говорят?
Жецкий развел руками.
- Ах, боже мой, что говорят...
- Вали напрямик, - подбодрил его Вокульский.
- Напрямик?.. Хорошо. Одни говорят, что ты начинаешь сходить с ума...
- Браво!
- Другие - что ты готовишь какое-то жульничество...
- Ну их к...
- А все вместе - что ты обанкротишься, и очень скоро...
- Могу послать их еще раз к... - вставил Вокульский. - А ты, Игнаций, что ты сам думаешь?
- Я думаю, - без колебания отвечал Жецкий, - что ты ввязался в крупную игру... из которой не выйдешь цел... Разве что вовремя отступишься, на что у тебя, впрочем, еще может хватить здравого смысла.
Вокульского взорвало.
- Не отступлюсь! - крикнул он. - Человек, сжигаемый жаждой, не отступится от родника. А если мне суждено погибнуть, я погибну, утолив свою жажду... И чего вы все хотите от меня? С детства я жил, как птица со связанными крыльями: мыкался по людям, по тюрьмам, в несчастном браке потерял свою свободу... А сейчас, когда я наконец расправил крылья, вы начинаете гоготать на меня, как домашние гуси на дикого, который поднялся и летит ввысь... Что мне этот дурацкий магазин или торговое общество?.. Я хочу жить, я...
В эту минуту кто-то постучал в дверь. Вошел Миколай, слуга Ленцкого, с письмом в руке. Вокульский лихорадочно схватил конверт, распечатал его и прочел:
"Милостивый государь! Дочь моя непременно хочет познакомиться с вами поближе. Воля женщины священна; итак, я прошу вас пожаловать к нам завтра, к обеду (к шести часам), только не вздумайте отказываться. Примите уверения в глубоком уважении.
Т.Ленцкий".
Вокульский вдруг так обессилел, что должен был опуститься на стул. Он перечитал письмо раз, другой, третий... Наконец, опомнясь, написал ответ, а Миколаю сунул пятерку.
Тем временем пан Игнаций сбегал на несколько минут в магазин, а когда Миколай вышел на улицу, он вернулся и обратился к Вокульскому, продолжая прерванный разговор:
- Все же, милый Стах, пораздумай над своим положением, и, может быть, ты отступишься...
Вокульский, тихо насвистывая, надел шляпу и, положив руку на плечо старого друга, отвечал:
- Слушай! Если бы под ногами моими разверзлась земля... понимаешь?.. Если бы небо должно было обрушиться мне на голову - все равно я не отступлюсь, понимаешь?.. За такое счастье я отдам жизнь...
- За какое счастье?.. - спросил Игнаций. Но Вокульский уже выходил в задние двери.
Глава четырнадцатая
Девичьи грезы
Начиная с пасхи панна Изабелла часто думала о Вокульском, и ее неизменно поражала одна удивительная вещь: человек этот всякий раз представал перед ней в ином облике.
Панна Изабелла знала многих людей и довольно бойко судила о них. Каждый из ее прежних знакомых отличался тем, что сущность его можно было выразить в одной фразе. Князь был патриот, его адвокат - ловкач, граф Литинский разыгрывал англичанина, ее тетка была горда, председательша - добра, Охоцкий - чудак, а Кшешовский - картежник. Словом, каждый человек сводился к какому-либо достоинству или недостатку, иной раз и заслуге, а чаще всего - к титулу или богатству; к этому прилагались голова, руки, ноги, и более или менее модный костюм.
Лишь в лице Вокульского она столкнулась не только с новой личностью, но и с незнакомым ей прежде явлением. Его сущность нельзя было определить одним словом или даже сотнями слов. Он ни на кого не был похож, а если уж сравнивать его с чем-нибудь, то разве лишь с местностью, по которой едешь-едешь целый день и видишь то равнины и горы, то леса и луга, то реки и степи, то города и деревни; а там, вдали, сквозь дымку, застилающую горизонт, вырисовываются какие-то расплывчатые пейзажи, непохожие ни на что виданное доселе. Ее охватывало недоумение, и она спрашивала себя: что это игра взволнованного воображения, или перед нею в самом деле существо сверхъестественное и, во всяком случае, невиданное в гостиных?
И она принялась приводить в систему свои впечатления.
Вначале она его совсем не замечала, только чуствовала приближение какой-то огромной тени.
Был некто, кто бросал тысячи рублей на благотворительные цели и на приют ее тетки; потом кто-то в собрании играл с ее отцом в карты и ежедневно ему проигрывал; потом купил векселя ее отца (может быть, вовсе не Вокульский?), затем ее сервиз и, наконец, прислал разные вещи для украшения гроба господня.
Этот некто был дерзкий выскочка, который уже с год преследовал ее назойливыми взглядами в театрах и концертах. Это был грубый циник, разбогатевший на подозрительных спекуляциях, для того чтобы купить у людей хорошую репутацию, а у пана Ленцкого - ее, Изабеллу!..
Из этого периода в ее памяти осталась только его топорная фигура, красные руки и грубое обхождение, которое, в сравнении с учтивостью остальных купцов, казалось отвратительным, а на фоне вееров, саквояжей, зонтиков, тросточек и тому подобных товаров - просто смешным. Это был хитроумный и наглый торгаш, который корчил у себя в магазине отставного министра. Он был ей гадок, смертельно ненавистен, потому что осмелился оказывать помощь в форме покупки сервиза или проигрыша в карты.
