взяла ради тебя. Ты ведь не собираешься отказываться от проекта? Это было бы грешно. Ты создан для того, чтобы написать книгу о Герберте Уэллсе, у тебя получится шедевр. Если ты этого не сделаешь, случится что-то ужасное. Я чувствую.
– Могу попробовать еще раз.
– Ты должен.
– Постараюсь найти для этого место среди других дел.
– У тебя не должно быть никаких дел, кроме творчества.
Благоухая сандаловым мылом, мистер Заммлер решил подождать Эмиля в саду. Может быть, на солнце запах выветрится. Возвращаться к умывальнику из оникса, чтобы еще раз ополоснуться, не хотелось. Там было слишком душно.
– Неси свой кофе сюда.
– С удовольствием, Шула. – Заммлер передал ей чашку и шагнул на газон. – У меня туфли все еще мокрые после вчерашнего.
Черная жидкость, белый свет, зеленая трава, теплая мягкая почва, пронизанная новой жизнью. У корешков, белеющих в торфе, сверкали капельки росы. От прикосновений солнца они радужно переливались, как города, на которые смотришь из реактивного самолета, или как галактическая сперма миров.
– Сядь. Разуйся. А то простудишься. Я посушу их в духовке. – Шула опустилась на колени и взяла мокрые туфли. – Как ты можешь их носить? Хочешь заработать пневмонию?
– Эмиль сразу вернется с аэродрома или будет ждать этого ненормального?
– Не знаю. А почему ты все время называешь Уоллеса ненормальным?
Как объяснить сумасшедшей, что такое сумасшествие? Да и может ли сам Заммлер назвать себя образчиком душевного здоровья? Ни в коем случае. Эти люди – его близкие. Он – их Заммлер. Они стоят на одном фундаменте.
– Ты так говоришь о нем из-за того, что он затопил дом? – спросила Шула.
– Из-за того, что он затопил дом, а теперь летает неизвестно где со своими фотоаппаратами.
– Он искал деньги. Это же нормально, разве нет?
– Откуда ты знаешь про деньги?
– От него. Он думает, там спрятано целое состояние. А ты как думаешь?
– Не знаю. Могу только сказать, что это очень похоже на Уоллеса – кладоискательство в духе Али-Бабы, капитана Кидда или Тома Сойера.
– Но он действительно считает, что в доме спрятано много денег, и не успокоится, пока не найдет их. Пожалуй, это было бы довольно нехорошо со стороны кузена Эльи…
– Умереть, не сказав, где они?
– Да.
Шуле, по-видимому, стало немножко стыдно оттого, что отец озвучил ее мысль.
– Это уж его дело. Пусть поступает, как знает. Полагаю, Уоллес просил тебя поучаствовать в поиске сокровищ?
– Да.
– Предложил тебе долю?
– Да.
– Шула, я не хочу, чтобы ты в это впутывалась. Держись в стороне.
– Принести тебе тост, папа?
Он не ответил. Она ушла, забрав его мокрые туфли.
Над Нью-Рошеллом рычало и жужжало несколько самолетов. Возможно, один из них пилотировал Уоллес. Себе он казался ревущим центром вселенной, а тем, кто смотрел снизу, – назойливым жуком, комаришкой, прочесывающим акры голубизны. Заммлер отодвинул свое кресло в тень. То, что на солнце было одной сплошной хвойной массой, теперь распалось на отдельные деревья и иголки. Вскоре из-за высокой живой изгороди вывернул серебристый «роллс». Горделиво сверкнула увенчанная монограммой решетка радиатора. Эмиль вышел и задрал голову: желтый самолет как раз пролетал над домом.
– Это, наверное, Уоллес. Даже точно. Он сказал, что будет на «Цессне».
– Я тоже подумал, что это он.
– Ему захотелось испытать оборудование в хорошо знакомом месте.
– Эмиль, я вас ждал, чтобы вы отвезли меня на станцию.
– Конечно, мистер Заммлер, но поездов сейчас мало. А как доктор Грунер? Вам что-нибудь известно?
– Я с ним говорил. Изменений нет.
– Я охотно отвезу вас в город.
– Когда?
– Очень скоро.
– Это сэкономило бы мне время. Мне нужно еще домой заехать. Вы ведь не будете забирать Уоллеса с аэродрома?
– Он приземлится в Ньюарке и сядет на автобус.
– Как вы думаете, Эмиль, он знает, что делает?
– Без лицензии ему не разрешили бы взлететь.
– Я не об этом.
– Он из таких ребят, которые все любят делать по-своему.
– Я не уверен, что он понимает…
– По ходу разберется. Он говорит, что это как «живопись действия», когда художник просто берет краску и разбрызгивает ее по холсту.
– Я бы не стал браться за дело прежде, чем получу ясное представление о процессе. Ну а сейчас вообще неподходящее время для полетов. Он может не справиться с эмоциями, каковы бы они ни были: обида на отца или горе.
– Если бы это был мой старик, я бы сидел рядом с ним в больнице. Но у нынешней молодежи все по-другому. Нам приходится с этим мириться.
Эмиль снял фуражку, чтобы защитить глаза, и посмотрел на быстро летящий самолет, устремив в небо свой длинный мясистый ломбардский нос. В его североитальянском лице, обтянутом плотной кожей, ощущалось что-то волчье. Может быть, не зря Уоллес говорил, что на самом деле он Эмилио – маленький, но свирепый шофер мафиози. Сейчас для него настала та пора, когда крепкий человек начинает выказывать старческую слабость. Это было видно по ссутуленным плечам и по глубоким морщинам на шее. Как водитель превосходной (пожалуй, даже лучшей из всех) наземной машины, Эмиль не собирался соперничать с самолетом. Убедившись в том, что ни одна пуговица на его одежде не поцарапает полировку, он прислонился к крылу и скрестил руки. Сняв пахнущую волосами фуражку, похлопал себя по террасам морщинистого лба.
– Похоже, он хочет получить снимки с разной высоты. Сейчас вот летит низко.
– Я буду рад, если он не врежется в дом.
– Тогда он побил бы собственный рекорд после вчерашнего потопа. Думаете, это был не предел?
Мистер Заммлер достал сложенный носовой платок и просунул его под линзу, прежде чем снять очки. (Ему не хотелось, чтобы Эмиль видел его уродство.) Не стоило так долго смотреть на солнечное небо: глаза заболели.
– Как знать? Вчера он сказал мне, что это его подсознание вскрыло не ту трубу.
– Да, мне он тоже говорит такие вещи. Но я работаю у Грунеров восемнадцать лет и неплохо знаю парня. Он очень, очень переживает из-за доктора.
– Согласен с вами. И все-таки этот самолетик… Помесь гладильной доски с миксером… Эмиль, а вы семейный человек? У вас есть дети?
– Двое. Уже взрослые, отучившиеся.
– Они любят вас?
– Ведут себя так, будто любят.
– Уже хорошо.
Заммлер заподозрил, что не успеет вовремя попасть в Нью-Йорк. Элья плюс ко всему попросил его заехать домой за газетными вырезками, а это может отнять много времени. Однако не следовало беспокоиться из-за всего сразу. Мотор Уоллеса зашумел еще громче. От такой атаки на мозг у мистера Заммлера заболела голова. Травмированный глаз ощутил давление. Воздух словно бы раскололся на две половины. Раздражающий шум – с одной стороны, странное движение и коварная яркость весны – с другой.
Губительно сверкающий, желтый, как птичий клюв, самолет марки «Цессна» опять пролетел над домом – совсем низко. Деревья под ним заметались.
– Еще чуть-чуть, и он врежется в крышу.
– Думаю, он не может продолжать опускаться и одновременно фотографировать, – предположил Эмиль.
– Сейчас он однозначно подлетел к дому ближе, чем предусмотрено правилами.
Самолет уменьшился,
