Он проводил Ленина через подворье.
Свет желтых огней керосиновых фонарей, слабо освещавших внутренний двор, высветил поднимавшуюся высоко глухую стену, теряющуюся вверху во мгле вьюги, потресканную и выщербленную. На сохранившейся штукатурке виднелись кровавые пятна и сосульки. Под стеной лежали неподвижно нагие тела, скорчившиеся, съежившиеся, брошенные, как груда кусков. Носилась над ними легкая дымка пара Сбоку стоял грузовой автомобиль, покрашенный в черный цвет.
Ленин приостановился и оглянулся на подкрадывающегося сзади человека. Привратник понял немой вопрос раскосых глаз и снова начал бормотать:
– Здесь мы казним приговоренных. Пулемет мы поместили в оконце подвального помещения. Поставлен он так, что проходящие перед ним гибнут сразу.
Засмеялся мрачно и добавил:
– Продукция массовая… иначе нельзя!
Ленин кивнул головой в сторону нагих трупов и спросил:
– Что делаете… с этим?
– Часть вывозим за город, где завтрашние осужденные приготавливают уже для них и для себя могилы. Других забирают в госпиталь, где учатся на них врачи. Один профессор часто сюда приходит и говорит, что наступили хорошие времена для науки, так как трупов вдоволь! Никогда не известно, кому и чем можно угодить!
Он засмеялся пискляво, широкой ладонью заслоняя рот.
Они взошли по лестницам на второй этаж. Всюду стояли солдатские посты. Издалека доносились крики, стоны, плач. Разносились глухие отголоски выстрелов.
Ленин шел выпрямившись, дышал тяжело, чувствовал потрясающую его дрожь.
Они вошли в просторную приемную с ведущим вглубь помещения коридором, где у каждой двери прохаживались китайские солдаты.
– Сообщу товарищу председателю ЧК… – сказал сидящий у письменного стола блондин с усталыми, покрасневшими глазами.
После его ухода Ленин всей силой воли сдержал охватывающее его возмущение. Здесь было тихо. Только от времени до времени раздавались хриплые голоса китайцев и звонки, назойливые и нетерпеливые.
Служащий долго не возвращался. Стоящие у дверей солдаты поглядывали на неизвестного им человека презрительно и загадочно. Знали, что прибывающим сюда по разным делам редко удается покинуть здание. Когда уже кто-то вошел в эту приемную, почти никогда отсюда не выходил. На муки можно было прийти этой дорогой, для замученных существовали другие выходы.
Ленин подумал: «Создали мы государство в государстве. ЧК может стать сильнее Совнаркома…».
В глубине коридора открылись двери, и в приемную быстрым шагом вошел Дзержинский.
– Я пришел, Феликс Эдмундович, – произнес Ленин. – Трудно до вас дойти!
– Думал, что приедете на машине, а в это время доложили мне, что какой-то человек несколько раз прошел перед местопребыванием ЧК… мы должны быть осторожны. Нас подстерегают.
– У вас хорошая разведка… – заметил Ленин с улыбкой.
– Товарищи Блюмкин и Ягода являются специалистами по разведке, – отвечал Дзержинский. – Пожалуйте ко мне!
Они шли коридором. На дверях виднелись надписи: «Комиссия следственная тов. Розсохина», «Комиссия следственная тов. Озо-лина»… белели таблички с фамилиями Риттнера, Менжинского, Артузова, Гузмана, Блюмкина.
– Здесь мы добрашиваем подсудимых, – объяснил Дзержинский, видя, что Ленин читает надписи. – В конце коридора помещается зал коллегии ЧК и две комнаты: бюро статистическое и архив.
– А оставшаяся часть здания?
– Камеры общие и отдельные для заключенных. Для особых обвиняемых – темницы в полуподвалах и подземельях, – ответил он, гордый порядком, царящим в организации.
– В центре города! – удивился Ленин.
– Знамена должны висеть в местах заметных, посещаемых! – засмеялся тихо Дзержинский. – Мы являемся знаменем власти пролетариата, кровавой мести и насилия над его врагами. Мечтал о размещении в Кафедральном Соборе Св. Василия, но здание не годится!
– Парадоксальное намерение! – воскликнул Ленин.
– Парадокс заменяет нам логику, товарищ! – снова засмеялся Дзержинский. – Все, что делаем, является парадоксом, и осуществляя его, мы набираемся необычайной силы и обаяния в глазах людей с архаичным трусливым мышлением.
– Заметьте, Феликс Эдмундович, что парадоксом можно долго продержаться?
Дзержинский пропустил вперед Ленина и, глядя на него, произнес выразительно:
– Только при четком функционировании ЧК, товарищ! Ручаюсь вам.
Они уселись. Дзержинский закурил папиросу и задумался, содрогаясь лицом и трогая дергающиеся веки. Ленин осмотрел кабинет.
Письменный стол, два кресла, три стульчика, широкая софа со смятой постелью. На полу светло-розовый, толстый ковер с черными пятнами в нескольких местах. На столе среди красных папок с бумагами и на стене за столом Ленин заметил пистолеты, маузер и парабеллум.
– Товарищ живет в своем кабинете? – спросил Ленин.
– Нет! – возразил Дзержинский, глядя на него подозрительно – У меня есть несколько конспиративных квартир. Не доверяю даже своим людям, так как и среди них были предатели. Со всех сторон на меня охотятся.
Он умолк и склонился над бумагами, проглядывая их и подписывая.
Закончил и пробормотал:
– Здесь у нас документы для расхода ста пятидесяти людей. Группа белых агитаторов, действовавших в деревне…
– Для расхода? Что это значит? – поинтересовался Ленин.
– Для уничтожения, так как следствие закончено, – ответил Дзержинский. – Можем начинать с Владимировым?
Ленин кивнул головой. Дзержинский снял трубку телефона и бросил короткий приказ:
– Немедленно явиться ко мне товарищу Федоренко! Препроводить ко мне арестованного из камеры тридцать один. Иметь в готовности камеру семнадцатую! Когда позвоню, привести ко мне!
Скоро постучали в дверь. Дзержинский быстро схватил со стола револьвер и. направив его в сторону дверей, сказал:
– Войти!
На пороге стоял человек, совершенно, казалось, неуместный в этом мрачном месте. Высокий, стройный, гладко выбритый и старательно причесанный, держался свободно и высокомерно. Отглаженный темно-синий костюм сидел безупречно на худощавой элегантной фигуре, светлый галстук и высокий жесткий воротничок свидетельствовали о культурных манерах их обладателя.
– Ах, это вы, товарищ Федоренко! – воскликнул Дзержинский, кладя револьвер назад. Пожалуйста, приступите к допросу Владимирова в присутствии председателя Совнаркома.
Прибывший судья задержал на Ленине холодные голубые глаза и склонился перед ним с вежливой улыбкой.
– Весьма хорошо складывается! – молвил он звучным голосом.
– Прошу председателя комиссаров занять место у окна и повернуть кресло таким способом, чтобы не быть видимым, о да! Отлично!
Он хлопнул в ладоши. С лязгом винтовок вошли солдаты, сопровождая арестованного.
Долгое мгновение царило молчание. Люди мерили друг друга взглядами, спрашивали о чем-то, что их беспокоило, изучали друг друга без слов.
Наконец прозвучал вежливый голос Федоренко:
– По правде говоря, не хотели бы мы, чтобы вас, товарищ Владимиров, обидели! Между тем мы бессильны, так как вы сохраняете тайну, которую мы должны открыть любой ценой.
Владимиров не отвечал.
Федоренко продолжал дальше спокойно, вежливо:
– Вспомним мы, таким образом, все, что товарищ соизволил нам сообщить! Перед началом революции пролетариата вы были капитаном царской гвардии, а позже записались в союз шоферов и заняли должность в гаражах Совнаркома. Насколько мне сдается, я повторил все точно?
– Да… – шепнул Владимиров.
– Очень хорошо! – воскликнул судья следствия. – Теперь остаются вещи более щекотливые. Товарищ дал показания, что в момент отъезда товарища Ленина от Манежа, несмотря на приказ «трогать», не выполнил его и ждал участников покушения, пробирающихся через толпу, собравшуюся на митинге.
– Да, – звучал краткий ответ.
– Это значит, что вы были в сговоре с преступниками?
– Да, мы намеревались убить Троцкого, который хотел ехать с Лениным, – объяснил шофер.
– Сколько было участников покушения? – спросил Дзержинский, тряся головой, так как ужасная судорога скривила его лицо.
– Кто руководил покушением?! Кто их послал?
Никакого ответа.
– Кто ими руководил? Кто послал преступников? – повторил Дзержинский, стискивая бледные губы.
Допрашиваемый поднял голову и произнес твердым голосом:
– Я в ваших руках, можете меня уничтожить. Но ничего не узнаете. Хочу умереть за мою родину, замученную…
Он не закончил, так как раздался выстрел. Пуля попала в правое плечо Владимирова. Он застонал, но стиснул зубы и посмотрел на безвольно свисающую, окровавленную руку.
– Будешь говорить, собака? – прошипел Дзержинский.
Арестованный молчал. Председатель ЧК метался, бил кулаками по столу, бросал на пол красные папки и разбрасывал бумаги. Хрипел и тяжело дышал.
Федоренко невозмутимым голосом произнес:
