На следующий вечер я опять пошел в сад к лесничему. Набросив плащ на плечи, надвинув шляпу на самые глаза, я направился прямо к Минне. Она подняла голову, посмотрела на меня и вдруг сделала невольное движение; и перед моим умственным взором сразу возникло видение той страшной ночи, когда я, не имея тени, решился выйти при луне. Да, это была она. Но узнала ли она меня? Минна в раздумье молчала, у меня было тяжело на сердце. Я встал. Она, беззвучно рыдая, бросилась мне на грудь. Я ушел.
Теперь я часто заставал Минну в слезах; у меня на душе с каждым днем становилось все мрачней и мрачней; только родители купались в блаженстве. Роковой день надвигался, жуткий и темный, как грозовая туча. Наступил последний вечер — я еле дышал. Предусмотрительно наполнив золотом несколько сундуков, я стал ожидать полночи.
Часы пробили двенадцать.
Я не спускал глаз со стрелки, считал секунды, минуты, ощущая их как удары кинжала. Я вздрагивал от малейшего шума. Наступило утро. Один за другим проходили тягостные часы, миновал полдень, настал вечер, ночь; двигались стрелки; гасла надежда; пробило одиннадцать, никто не появлялся; уходили последние минуты последнего часа, никто не появлялся; пробил первый удар, пробил последний удар двенадцатого часа; потеряв всякую надежду, обливаясь слезами, повалился я на свое ложе. Завтра мне, навеки лишенному тени, предстояло просить руки возлюбленной; под утро я забылся тяжелым сном.
Было еще очень рано, когда меня разбудили голоса людей, громко споривших в прихожей. Я прислушался. Бендель не пускал ко мне. Раскал ругался на чем свет стоит, кричал, что распоряжение равных ему людей для него не указ, и насильно ломился ко мне в спальню. Добрый Бендель увещевал его, говоря, что, ежели такие слова дойдут до моего слуха, Раскал лишится выгодного места. Тот грозился, что полезет в драку, если Бендель будет стоять на своем и не допустит его ко мне.
Я кое-как оделся. В ярости распахнул я дверь и напустился на Раскала:
— Зачем ты сюда пожаловал, бездельник? Он отступил шага на два и холодно ответил:
— Покорнейше просить вас, господин граф, позволить мне взглянуть на вашу тень! На дворе сейчас ярко светит солнце.
Слова его меня точно громом поразили. Долго не мог я снова обрести дар речи.
— Как может лакей так говорить со своим господином?..
Он спокойно перебил меня:
— Лакеи тоже бывают порядочными, а порядочный не захочет служить господину, у которого нет тени. Я пришел за расчетом.
Я попытался затронуть другие струны:
— Но, дорогой мой Раскал, кто внушил тебе такую злополучную мысль? Неужели ты думаешь?.. Он продолжал в прежнем тоне:
— Люди болтают, будто у вас нет тени, — да что там говорить, покажите мне вашу тень или пожалуйте расчет.
Побледневший, дрожащий Бендель оказался находчивей меня, он подал мне знак; я прибег к все улаживающему золоту. Но и оно потеряло свою силу, Раскал швырнул деньги мне под ноги:
— От человека, у которого нет тени, мне ничего не надо!
Он повернулся ко мне спиной и, не сняв шляпы, насвистывая песенку, медленно вышел из комнаты. Мы с Бенделем, словно окаменев, смотрели ему вслед, без мысли, без движения.
Тяжело вздыхая, скорбя душой, собрался я, наконец, вернуть слово и, как преступник перед судьями, предстать перед семьей лесничего. Я вошел в темную беседку, названную в честь меня, где они должны были дожидаться моего прихода и на этот раз. Ничего не подозревавшая мать встретила меня радостно. Минна сидела в беседке, бледная и прекрасная, как первый снег, который иногда в осеннюю пору целует последние цветы, чтобы тут же растаять и превратиться в горькую влагу. Лесничий, держа в руке исписанный лист бумаги, шагал из угла в угол и, казалось, старался побороть чувства, отражавшиеся на его то красневшем, то бледневшем лице, обычно мало выразительном. Он сейчас же подошел ко мне и потребовал, прерывая свои слова вздохами, чтобы я поговорил с ним наедине. Аллея, куда он предложил нам уединиться, вела в открытую, залитую солнцем часть сада. Ни слова не говоря, опустился я на скамью; последовало долгое молчание, прервать которое не решалась даже мамаша.
Лесничий продолжал быстро и нервно шагать из угла в угол беседки; вдруг он остановился передо мной, посмотрел на листок, который держал в руке, и, глядя на меня испытующим взглядом, спросил:
— Скажите, ваше сиятельство, вам действительно знаком некий Петер Шлемиль?
Я молчал.
— Человек прекрасного нрава, одаренный особыми талантами…
Он ждал ответа.
— А что, если я сам этот человек?
— …и потерявший свою собственную тень! — прибавил он резко.
— Предчувствие не обмануло меня! — воскликнула Минна. — Да, я уже давно знала, что у него нет тени! — и она бросилась в объятия матери, которая в страхе судорожно прижала ее к груди, осыпая упреками за то, что она себе на горе скрыла от родителей такую ужасную тайну. Дочь превратилась, подобно Аретузе, в ручей слез[16], сильнее разливавшийся при звуке моего голоса, а при моем приближении струившийся бурным потоком.
— И вы не побоялись с неслыханной наглостью обмануть ее и меня? — гневно продолжал отец. — Вы говорите, что любите ее, и в то же время так ее опозорили? Видите, как она плачет и рыдает! Какой ужас! Какой ужас!
Я совсем потерял голову и, сам не понимая, что говорю, начал убеждать: да ведь в конце концов это же тень, всего только тень; можно отлично прожить и без нее, и право же не стоит подымать из-за этого столько шуму. Но я сам чувствовал всю неубедительность своих слов, я замолчал, а он не удостоил меня даже ответом. Я прибавил только: то, что раз потерял, в другой раз, случается, найдешь.
Он в ярости набросился на меня:
— Сознайтесь, сознайтесь, сударь, каким образом вы лишились тени?
Мне опять пришлось прибегнуть ко лжи:
— Какой-то олух так неудачно наступил на мою тень, что продырявил ее насквозь. Пришлось отдать тень в починку, ведь деньги творят чудеса; я надеялся получить ее вчера обратно.
— Так, так, государь мой, — возразил лесничий, — вы сватаете мою дочь, ее сватают и другие. На мне, как на отце, лежит забота о ней; даю вам три дня сроку, в течение которых потрудитесь обзавестись тенью. Если вы за эти три дня явитесь с хорошо пригнанной тенью, милости просим; но на четвертый — будьте покойны — моя дочь станет женой другого.
Я было попробовал заговорить с Минной, но она, расплакавшись пуще прежнего, крепче прижалась к матери, и та молча махнула мне рукой — дескать, идите! Я побрел прочь, и мне казалось, что мир замкнулся у меня за спиной.
Скрывшись от надзора любящего Бенделя, в отчаянии блуждал я по лесам и полям. От страха лоб мой покрылся холодным потом, из груди вырывались глухие стенания, я сходил с ума.
Не знаю, сколько прошло времени, как вдруг, очутившись на залитой солнцем поляне, я почувствовал, что кто-то схватил меня за рукав. Я остановился и оглянулся. У меня за спиной стоял человек в сером фраке, мне даже показалось, будто он запыхался, догоняя меня. Он сейчас же заговорил:
— Я обещал явиться сегодня; вы не могли дождаться условленного времени. Но ничто еще не потеряно; вы послушаетесь доброго совета, выменяете обратно свою тень, которую я предоставлю в ваше распоряжение, и тут же вернетесь туда, откуда пришли. Лесничий примет вас с распростертыми объятиями, все будет объяснено простой шуткой. С Раскалом, который вас выдал и сам сватается к вашей невесте, я и один справлюсь. Этот парень отпетый негодяй.
Я слушал как во сне.
— Вы обещали явиться сегодня?.. — я еще раз прикинул срок, он был прав: с самого начала я обсчитался на один день. Я нащупал правой рукой кошелек на груди; незнакомец правильно истолковал мое движение и отступил на два шага.
— Нет, господин граф, кошелек в очень хороших руках, оставьте его при себе!
Ничего не понимая, я вопросительно посмотрел на него. Он продолжал:
— Взамен тени я прошу пустячок, так, на память: будьте столь любезны, поставьте свою подпись вот под этой запиской!
На листочке пергамента стояли следующие слова: "Завещаю держателю сего мою душу после того, как она естественным путем разлучится с телом, что собственной подписью и удостоверяю".
Онемев от изумления, переводил я взгляд с записки на незнакомца в сером и обратно. Он же тем временем очинил перо, обмакнул его в каплю крови, выступившую у меня на ладони, которую я оцарапал об острый шип, и протянул мне.
— Кто же вы? — спросил я наконец.
— Не все ли равно? — отозвался он. — Да разве по мне не видно? Так, из породы лукавых, из тех ученых чудаков и лекарей, которые знают одну радость на свете — занятия всякой чертовщиной, хотя они и не получают благодарности за те диковинные штучки, что преподносят своим друзьям. Но поставьте же вашу подпись! Вот тут, направо внизу: Петер Шлемиль.
