Я покачал головой и сказал:
— Простите, милостивый государь, но этого я не подпишу!
— Не подпишете? — удивленно повторил он. — А почему?
— Мне кажется в известной мере необдуманным променять душу на собственную тень.
— Так, так, — повторил он. — Необдуманно! — И он громко расхохотался прямо мне в лицо. — А позвольте спросить, что такое ваша душа? Вы ее когда-либо видели? И на кой прах она вам нужна после смерти? Радуйтесь, что нашли любителя, который еще при жизни согласен заплатить чем-то реальным, а именно вашей телесной тенью, при помощи которой вы можете добиться руки любимой девушки и исполнения всех желаний, за завещание этой неизвестной величины, этого X, этой гальванической силы или поляризирующего действия или как вам будет угодно назвать всю эту галиматью. Неужели же вы предпочитаете толкнуть в объятия подлого мошенника Раскала бедняжку Минну, такую еще молоденькую? Нет, надо, чтобы вы взглянули на это собственными глазами; идемте, я одолжу вам шапку-невидимку, — он вытащил что-то из кармана, — и, скрытые от людских взоров, мы совершим паломничество в сад к лесничему.
Должен признаться, мне было очень стыдно, что человек в сером меня одурачил. Я ненавидел его всеми силами души, и, думаю, личное отвращение сильнее, чем нравственные устои и предрассудки, удержало меня от выкупа тени — хоть она и была мне очень нужна — ценой требуемой подписи. Столь же невозможным казалось мне предпринять в его обществе предложенную им прогулку. Все мое существо возмущалось при мысли, что меня с любимой будет разделять отвратительный покров, что этот мерзкий пролаза будет издеваться над нашими истекающими кровью сердцами. Я счел то, что случилось, волей рока, а свою беду неотвратимой, и, повернувшись к нему, сказал:
— Сударь, я продал вам свою тень за этот весьма превосходный кошелек и потом очень каялся. Если сделку можно расторгнуть — слава богу!
Он покачал головой и сразу помрачнел. Я продолжал:
— Ничего больше из того, что мне принадлежит, я вам не продам, даже если вы предложите в уплату мою тень, а, значит, ничего не подпишу. Отсюда можно сделать тот вывод, что путешествие в шапке-невидимке, которое вы мне предлагаете, будет не в равной мере увеселительным для вас и для меня. Посему прошу меня извинить, и, раз мы ни к чему не пришли, — расстанемся!
— Весьма сожалею, мсье Шлемиль, что вы упорно отказываетесь от сделки, которую я вам дружески предлагаю. Возможно, в другой раз я буду счастливее. До скорого свидания! A propos[17], будьте любезны убедиться, что вещи, которые я покупаю, не плесневеют; они у меня в чести и в полной сохранности.
Он сейчас же вытащил из кармана мою тень и, ловко бросив ее на поляну, раскатал и расправил на солнечной стороне у своих ног, так что к его услугам оказались две тени — моя и его собственная, — между которыми он и шагал, ибо моя тень тоже слушалась его и подделывалась под все его движения.
Когда, после столь долгого перерыва, я снова увидел свою тень, да притом еще обесчещенную унизительной службой у такого негодяя, в то время как я из-за нее терпел нечеловеческие муки, сердце мое не выдержало, и я горько разрыдался. А он, ненавистный, хвастаясь похищенной у меня собственностью, возобновил свое наглое предложение:
— Ничто еще не упущено. Росчерк пера — и бедная, несчастная Минна из лап негодяя попадет прямо в объятия уважаемого господина графа! Я уже сказал — один росчерк пера!
Слезы с новой силой брызнули у меня из глаз, но я отвернулся и махнул рукой, чтоб он уходил.
Как раз в эту минуту подоспел Бендель, который, беспокоясь обо мне, побежал за мной следом и, наконец, настиг меня здесь. Когда этот добрый, преданный друг застал меня в слезах, а мою тень, не узнать которую он не мог, во власти неизвестного серого чародея, он тут же решил, хотя бы силой, вернуть мне мою собственность; но так как он сам не умел обращаться с таким деликатным предметом, то сразу же обрушился на серого человека и, не тратя времени на разговоры, приказал ему сию же минуту, не рассуждая, отдать мне мое добро. Но тот вместо ответа повернулся спиной к простодушному парню и пошел прочь. Бендель же взмахнул дубинкой, которая была при нем, и, следуя за ним по пятам, все снова и снова требовал, чтоб он отдал тень, и беспощадно лупил его что было сил, не выпуская дубинки из своих жилистых рук. Незнакомец же, словно такое обращение для него дело привычное, втянул голову в плечи, сгорбился и, молча, не ускоряя шага, побрел своей дорогой через поляну, уводя за собой и мою тень и моего верного слугу. И долго еще слышались в этом безлюдье глухие удары, пока, наконец, не замолкли вдали. Я снова оказался лицом к лицу со своим горем.
Оставшись один на пустой поляне, я дал волю безудержным рыданиям, стараясь облегчить душу и в слезах излить гнетущую меня тоску. Но я не видел конца, не видел выхода, не видел предела моему безмерному страданию. С мрачной жаждой пил я теперь тот яд, который незнакомец влил мне в рану. Я представил себе Минну, и у меня в душе возник нежный образ любимой, бледной и обливающейся слезами, какой я видел ее в последний раз, в минуту моего позора, но тут между ней и мной нагло протискался призрак издевающегося Раскала. Я закрыл лицо и бросился в лес, но мерзкое видение не отставало, оно преследовало меня, пока, наконец, я не упал, задыхаясь, на землю, которую оросил новым потоком слез.
И все это из-за тени! И достаточно росчерка пера, чтобы получить эту тень обратно. Я задумался над странным предложением и над моим отказом. В голове у меня было пусто; не осталось ни мысли, ни решимости.
День клонился к вечеру. Я утолил голод ягодами, жажду — водою из горного потока; настала ночь, я улегся под деревом. Утренняя сырость пробудила меня от тяжкого сна, во время которого я сам слышал свое хриплое, словно предсмертное, дыхание. Бендель, видно, потерял мой след, и я был этому рад. Я не хотел возвращаться к людям, от которых бежал в страхе, как пугливый горный зверь. Так прожил я три ужасных дня.
На утро четвертого я очутился на песчаной равнине, ярко освещенной солнцем; сидя на скале, я грелся в его лучах, ибо теперь мне нравилось любоваться солнцем, которого я так долго был лишен. В сердце я все еще лелеял свою тоску. Вдруг меня вспугнул легкий шорох. Я огляделся вокруг, готовый тут же убежать, и не увидел никого; но мимо меня по освещенному солнцем песку проскользнула тень человека, похожая на мою, которая, казалось, убежала от своего хозяина и гуляла одна на свободе.
Во мне возникло непреодолимое желание. "Тень, — подумал я, — уж не ищешь ли ты хозяина? Я буду им". И я бросился к тени, чтоб овладеть ею. Я собственно думал, что ежели мне удастся наступить на тень так, чтобы она очутилась у меня под ногами, она, может быть, к ним пристанет, а со временем привыкнет ко мне.
Но как только я двинулся с места, тень бросилась наутек; я пустился вдогонку за этой легкой беглянкой, и только мысль, что таким путем я могу вырваться из тяжелого положения, в какое попал, давала мне нужные силы. Тень удирала к лесу, правда пока еще далекому, но в его сумраке я бы ее, конечно, потерял. Я понял это, страх пронзил мне сердце, воспламенил мое желание, окрылил стопы; я заметно нагонял тень, расстояние между нами все уменьшалось, я уже почти настиг ее. Но тут она вдруг остановилась и обернулась ко мне. Как лев на добычу, одним прыжком, кинулся я на нее — и неожиданно наткнулся на сильное физическое сопротивление. На меня посыпались невидимые, но такие невероятно увесистые тумаки, которые навряд ли до того доставались смертному.
Обезумев от страха, я судорожно обхватил обеими руками и крепко сжал то невидимое, что стояло передо мной. При этом быстром движении я упал и растянулся на земле; но подо мной лежал на спине человек, который только сейчас стал видимым и которого я не выпускал.
Теперь все случившееся получило самое естественное объяснение. Человек, вероятно, раньше нес, а теперь бросил гнездо-невидимку[18], которое делает невидимым того, кто его держит, но не его тень. Я огляделся вокруг, очень быстро обнаружил тень гнезда-невидимки, вскочил на ноги, подбежал к гнезду и не упустил драгоценную добычу. Я — невидимый и не имеющий тени — держал в руках гнездо.
Лежавший подо мной человек поднялся с земли, озираясь вокруг в поисках своего счастливого победителя, но он не увидел на открытой солнечной поляне ни его, ни его тени, отсутствие которой его особенно испугало. Ибо он не успел заметить и никак не мог предположить, что я сам по себе лишен тени. Убедившись, что я исчез бесследно, он в страшном отчаянии схватился за голову и стал рвать на себе волосы. Мне же добытое с бою сокровище давало возможность, а вместе с тем и желание снова появиться в кругу людей. У меня не было недостатка в доводах для оправдания в собственных глазах своей вероломной кражи, или, вернее, я не чувствовал в этом необходимости; и чтоб подобные мысли и не приходили мне в голову, я поспешил прочь, не оглядываясь на несчастного, испуганный голос которого еще долго доносился до моего слуха. Так по крайней мере представлялись мне тогда все обстоятельства этого дела.
