Мать Лионелло, Джулия, ходила по комнате с низеньким лысым человеком, у которого в руках был метр. Она на ходу пожала руку адвокату и проговорила:
- Извините меня, я должна еще несколько минут потолковать с обойщиком насчет летней обивки для мебели. Я скоро освобожусь.
Лоренцо спросил себя, не следует ли ему сначала переговорить с Джулией и только потом с ее мужем; в конце концов он решил, что так будет лучше: в сущности, здесь, в этом доме, все зависело от Джулии. Он сидел в кресле и наблюдал за нею, а она тем временем разговаривала с мастером. Джулия высокая, худощавая и подтянутая, любившая носить серый и черный цвета, отличалась той строгой элегантностью, какая присуща очень богатым женщинам, у которых много досуга. В ее старательно причесанных темных волосах уже виднелось несколько серебряных нитей; в маленьких, глубоко посаженных голубых глазках мерцал тревожный огонек; лицо ее безупречно овальной формы казалось слегка припухшим, быть может, потому, что нос у нее был крошечный.
Наконец Джулия отпустила обойщика, уселась рядом с адвокатом и принялась с ним беседовать; как всегда, она говорила о семье, о которой якобы неустанно пеклась и которая, по ее словам, совершенно лишала ее покоя. Джулия говорила очень быстро, стремительно нанизывая одну фразу за другой, и не слишком заботилась при этом о смысле - так некоторые завзятые курильщики прикуривают новую сигарету от еще непотухшего окурка предыдущей. Казалось, она боится, что Лоренцо прервет ее, и заранее знает, что он непременно заговорит с нею о неприятных вещах. Несколько раз адвокат уже готов был произнести вертевшуюся у него на кончике языка фразу: "Послушайте, Джулия, кстати о детях... ведь я должен потолковать с вами о Лионелло...", но при каждой попытке он неизменно наталкивался на сплошную стену слов, одновременно легковесную и непроницаемую. "Как странно, - подумал Лоренцо, хотя в речах Джулии сквозит самодовольное спокойствие человека, у которого совесть чиста и которому не в чем себя упрекнуть, ее возбуждение и торопливая манера говорить словно бы указывают на глубокую, хотя, быть может, и неосознанную тревогу". Сперва Джулия болтала о летней обивке для мебели, с обивки она перескочила на морское путешествие и поездку в горы, морское путешествие навело ее на рассуждение о яхтах или, как она выражалась, лодках, от лодок она перешла к своим детям, которые все еще оставались для нее "малышами" (ее сын и дочь были как раз приглашены кататься на одной из этих лодок); затем безо всякой видимой связи, безо всякой передышки Джулия с жаром принялась рассказывать о вечеринке, которую Джиджола и Лионелло устроили накануне для своих друзей на террасе их дома.
- Они даже представляли сценки, какие обычно видишь в варьете,захлебывалась Джулия. - А нас, Федерико и меня, они выпроводили из дому, заявив: "Взрослым смотреть не рекомендуется. Это только для несовершеннолетних, моложе восемнадцати лет". Не правда ли, остроумно?
Дверь открылась, и на пороге появился Федерико, муж Джулии; он двигался медленно, поступью утомленного человека, который только что вышел из состояния долгой и вынужденной неподвижности. Это был высокий, атлетически сложенный, хотя и несколько сутулый человек; у него были правильные и красивые черты лица, но вокруг синих глаз и еще свежего рта залегла густая сеть тонких морщинок; на первый взгляд могло показаться, будто у Федерико широкий ясный лоб, однако, присмотревшись внимательнее, нетрудно было заметить, что это были просто залысины. В противовес Джулии, которая болтала без умолку, Федерико, как это было известно адвокату, отличался чрезмерной молчаливостью: он говорил односложно, не заканчивал фразы, часто вместо ответа лишь кивал головой, и в этой немногословности, казалось, сквозила тревога, в сущности мало отличавшаяся от тревоги, владевшей его супругой. Федерико подошел к Лоренцо и, подчеркнуто не замечая присутствия жены, сердечно поздоровался с ним, хотя это явно стоило ему неимоверных усилий. Адвокат посмотрел на приятеля и понял, что тот по обыкновению дурно провел ночь: он страдал бессонницей, и, по его собственному выражению, нервы у него были совершенно издерганы. Федерико отрывисто и негромко сказал:
- Пойдем на террасу?
Они вышли на просторную террасу - своего рода висячий сад, откуда открывалась широкая панорама города. Было жарко. Летнее солнце, против которого была бессильна слабая тень, отбрасываемая растениями в ящиках, накаляло выложенный плитками пол. Федерико направился в тот угол террасы, откуда видны были Тибр и Монте Марио, и оперся о перила. Он двигался медленно и судорожно вертел головой, как человек, которому трудно дышать и он жадно ловит воздух ртом. Когда они оба отошли достаточно далеко от дверей гостиной, Лоренцо сказал:
- Слушай, мне надо поговорить с тобой.
Федерико в это время смотрел вниз; похоже было, что он внимательно разглядывает машину адвоката, стоявшую возле тротуара; на фоне огромной площади, покрытой серым асфальтом, она казалась маленькой и одинокой. Обернувшись, он спросил:
- Тебе надо поговорить со мной? Очень жаль, но сегодня это невозможно.
Лоренцо с удивлением посмотрел на него:
- Невозможно? А почему?
У Федерико перекосилось лицо, как от укола или какой-то другой внезапной боли. Он повторил:
- Невозможно. - И прибавил. - Мне трудно сосредоточиться. Я всю ночь не сомкнул глаз, хотя принял снотворное; одним словом, я нездоров.
Он продолжал говорить что-то в том же духе; при этом лицо его подергивалось и искажалось, он то и дело останавливался и запинался, видно было, что он плохо себя чувствует. И при взгляде на него Лоренцо подумал, что, быть может, благоразумнее не говорить с ним о сыне. И все же адвокат продолжал настаивать:
- Видишь ли, речь идет о деле, которое не терпит отлагательства.
Федерико снова бросил взгляд на стоявшую внизу машину, в которой сидел Лионелло, и ответил:
- Нет таких дел, которые нельзя отложить. Дела постоянно кажутся нам крайне срочными, а потом... Прошу тебя, приходи завтра хоть с самого утра, надеюсь, я этой ночью немного посплю, и мы сможем спокойно поговорить.
- Но это действительно важное дело.
- Именно потому, что оно важное, я ничего не хочу о нем знать. Я не в силах заниматься сейчас важными делами.
- Стало быть, ты решительно отказываешься?
- Прошу тебя, не настаивай.
Федерико положил руку на плечо адвоката и слегка подталкивал его к дверям гостиной. Лоренцо заметил, что при каждой фразе по лицу Федерико пробегает судорога, и в конце концов решил ничего не говорить приятелю. Он, Лоренцо, сам сделает для Лионелло все, что в его силах; Джулия и Федерико, которые - каждый на свой лад - не желали ничего слышать, позднее узнают о проделках своего сына из газет, а может, и вообще не узнают. Лоренцо отклонил вялое приглашение Федерико остаться завтракать, простился с ним, вернулся в гостиную, пожал руку Джулии и затем вышел в переднюю.
Из темноты выскочила Джиджола, она, видимо, подстерегала его.
- Ну как, поговорили с папой и с мамой?
- Нет, и прошу тебя ничего им не рассказывать.
- Очень надо! Но только вы должны признать...
- Что именно?
- Что в этом доме единственный человек, которому можно все рассказать, это я.
- Возможно, ты и права.
Лоренцо захлопнул дверцу лифта. Кабина начала опускаться.
Грамотность
Встреча была назначена на перекрестке, там, где проселочная дорога, окаймленная бузинными изгородями, отходит от шоссе к предместью.
Джироламо выехал на проселок и поставил машину впритык к изгороди. Все утро шел дождик, а теперь сквозь хмурые лохмотья облаков прорвался ликующий солнечный свет, от которого сверкали все лужи на дороге. Джироламо вынул из кармана свое письмо и снова пробежал его. Читая, он не мог не признаться себе, что поступает как трус, письменно сообщая Анне о своем решении расстаться с ней, вместо того чтобы сказать ей это в лицо. Но он тут же нашел себе оправдание, что всему виною несносный характер девушки.
Дверца автомобиля внезапно распахнулась, и Анна влетела в машину, запыхавшись:
- Ну скорей, давай поехали!
Джироламо включил мотор, и машина двинулась.
Выехав на шоссе, Джироламо влился в поток грузовиков и легковых автомобилей, направлявшихся за город. Ведя машину, он искоса поглядывал на Анну, словно желая утвердиться в своем решении, и ему вновь пришла та же мысль, что и при их первой встрече: изящный овал личика, как у мадонны, но уж никак не кроткие очи; наоборот, их взор всегда омрачен каким-то бессмысленным, беспричинным гневом. В этом сердитом взгляде, однако, сквозило что-то жалкое, и поэтому, смотря на девушку, Джироламо всякий раз ощущал чувство сострадания.
Он вздрогнул от резкого звука ее голоса. Анна спрашивала:
- Где у тебя сигареты?
- В ящичке.
Он увидел, как Анна протянула маленькую руку ("маленькие руки бывают у холериков", - вспомнил он недавно прочитанный трактат по хиромантии) и стала дергать ручку вещевого ящика, который, однако, никак не открывался. Сейчас же покраснев от раздражения, она вскрикнула:
