Если доброе окхерстское семейство не устояло против представленных ему свидетельств дурного поведения Гарри, так почему же госпожа Бернштейн, которая за свою долгую жизнь повидала куда больше зла, чем все члены окхерстской семьи, вместе взятые, почему она должна была оказаться более недоверчивой? Разумеется, любая старуха из кружка ее милости свято верила всем историям о распущенности мистера Гарри Уорингтона и готова была столь же свято поверить каждой новой сплетне. Когда малютка танцовщица в конце концов уехала в Лондон, она поступила так только потому, что бессердечный Гарри ее покинул. А покинул он ее ради... тут с уверенностью называлось имя — но чье же? Любое из десятка имен, которые в подобных случаях имело обыкновение сообщать шепотом общество на Танбриджских водах, где собирались люди всех рангов и положений, дамы большого света, дамы с репутацией, дамы с сомнительной репутацией, добродетельные и недобродетельные — все они смешивались в одном курзале, танцевали под одни скрипки, пили у источников из одних и тех же стаканов и равно искали здесь здоровья, общества или развлечений. В прошлом веке наши предки, и самые веселые, и самые чопорные, имели обыкновение встречаться на полудюжине курортов, вроде того, где происходили описываемые события, и танцевали, проказничали, играли в азартные игры и пили в Эпсоме, Бате, Танбридже, Харрогете, как теперь в Гамбурге и Бадене.
Таким образом, скверная репутация Гарри чрезвычайно утешала его тетушку, и страсть юноши к леди Марии больше ее не 6ecnjKonna. Настолько не беспокоила, что госпожа Бернштейн, услышав, что капеллан приехал, чтобы сопровождать ее милость на обратном пути домой, не пожелала расстаться с племянницей. Баронессе было приятнее держать леди Марию при себе, беседовать с ней о шалостях ее повесы-кузена, шептать ей, что мальчики остаются мальчиками, рассказывать Марии о своем намерении подыскать для Гарри жену девушку, подходящую ему по возрасту... девушку, подходящую ему по состоянию, и бедная Мария должна была переносить это со всем терпением, на какое у нее хватало сил.
В прошлом веке жил некий французский герцог и маркиз, который равно отличался в Европе и в Америке и облагодетельствовал потомков изысканными мемуарами, заглядывать в которые прелестным читательницам отнюдь не следует. Сыграв роль Дон-Жуана в своей стране, в нашей и в иных частях Европы, он любезно записал имена многих придворных красавиц, не устоявших перед его чарами, — как, наверное, приятно читать это внукам и правнукам тех знатных особ, в обществе которых вращался наш блистательный вельможа, и обнаруживать, что остроумные писания господина герцога украшены именами их бабушек и прабабушек, о чьих проступках не счел нужным умолчать откровенный автор, в них повинный.
Во время своих странствований этот вельможа посетил Северную Америку, и, как было у него в обычае, незамедлительно поспешил влюбиться. И довольно любопытно сравнить элегантную утонченность европейского общества, где, если верить его светлости, ему достаточно было только повести осаду красавицы, чтобы она тотчас сдалась, с простотой жизни и обычаев обитателей колоний, где европейскому волоките не удалось, по-видимому, одержать ни единой победы. Если бы дело обстояло иначе, он, несомненно, не преминул бы перечислить свои успехи в Пенсильвании и Новой Англии, как перечислил победы над своими соотечественницами и нашими. Путешественники, знакомившиеся с Америкой, достаточно громко вопиют о грубых и варварских заокеанских манерах, так позвольте же автору этой хроники смиренно засвидетельствовать, что, по его опыту, американские джентльмены обычно скромны в своих речах, а женщины там, насколько ему известно, чисты и целомудренны.
Мы уже говорили, что Гарри Уорингтон привез с собой в отчий край и свою скромность, и хотя он не мог не слушать вольных разговоров великосветских бездельников, в чьем обществе проводил время, сам он среди их несдержанной болтовни хранил молчание, никогда не позволял себе double entendre {Двусмысленности (франц.).} с женщинами, не одерживал никаких побед и не хвастал ими, а когда выслушивал повесть о чужих победах, смущался и чувствовал большую неловкость.
Мистер Сэмпсон подметил эту юношескую застенчивость еще в Каслвуде, так как мистер Уорингтон терялся и краснел, когда мистер Уилл принимался рассказывать свои любимые историйки. В конце концов милорд сурово отчитал брата, попросив его приберечь свои шуточки для стола придворных чинов в Кенсингтоне и не докучать ими кузену. Потому-то капеллан с такой настойчивостью попросил о Reverentia pueris {Уважении к юности (лат.).} своего соседа за столом в "Белом Коне", когда туда явился Гарри. Сам же мистер Сэмпсон, хотя у него и не хватало силы воли вести праведную жизнь, во всяком случае, был настолько порядочен, что не смущал своим цинизмом простодушных юношей.
Капеллан был очень тронут тем, что Гарри вернул ему лошадь, и почувствовал к юному виргинцу искреннее расположение.
— Видите ли, сэр, — объяснял он, — я живу в мире и должен поступать, как поступают все. Мне живется не очень-то легко, мистер Уорингтон, и я не моту быть щепетильнее тех, с кем имею дело. Video meliora, deteriora sequor {Вижу лучшее, но следую худшему (лат.).}, как мы говаривали в колледже. У женя есть сестричка, — она учится в пансионе неподалеку отсюда, — и раз я слежу за своим языком, когда разговариваю с моей маленькой Пэтти, и от других требую того же, то должен сделать столько же и для вас.
Капеллан не скупился на похвалы Гарри в беседах с его тетушкой, старой баронессой. Ей доставляло удовольствие слушать, как хвалят ее племянника. Она отдавала ему всю любовь, на какую была способна; ей нравилось его общество, его красота, его мужественные манеры, краска застенчивости, так легко заливавшая его щеки,. нравились его ясные глаза, его юношеский басок. Его здравый смысл и простодушие постоянно развлекали ее. Будь он умен, учен или остроумен — будь он не таким, каким он был, — он давно ей надоел бы.
— Нам надо подыскать ему хорошую жену, капеллан, — сказала она как-то. — У меня есть для него кое-кто на примете. Мы должны помочь ему утвердиться здесь, — ведь теперь ему будет непереносимо вернуться к своим дикарям, да он уже и не сумеет ужиться с этой методисточкой, его матушкой.
Тема эта также очень занимала мистера Сэмпсона, у которого тоже была на примете жена для Гарри. Вероятно, в Каслвуде у него были еще разговоры с милордом, который, как мы слышали, выразил намерение наградить своего капеллана хорошим приходом или еще чем-нибудь стиль же доходным, если бы тому удалось споспешествовать желаниям его сиятельства касательно замужества леди Марии. Сэмпсон был готов всеми силами помочь этой благородной девице, озабоченной поисками мужа, и теперь он старался разобраться, как обстоят дела, чтобы в нужную минуту пустить в ход свое влияние.
Сэмпсон был очень приятным собеседником, и уже через несколько часов они с молодым виргинцем сошлись очень коротко. Священник был наделен веселым характером, прекрасным аппетитом и добродушием, же отличался большой разборчивостью и чуждался ханжеских душеспасительных нравоучений, но при этом тщательно избегал легкомысленных и вольных разговоров, которые могли быть неприятны его молодому другу, — возможно, он совестился посвящать своего ученика в тайны, им самим, увы, слишком хорошо постигнутые, и он ограничивался, так сказать, второстепенными секретами. Для Гарри Сэмпсон был только веселым, находчивым и неутомимым товарищем в развлечениях, всегда готовым принять участие в пирушке, в любом состязании, в петушиных боях, в карточной игре или верховой прогулке, но его речи были пристойны, и он старался доставить удовольствие молодому виргинцу, а не свести его с пути истинного. И в этом капеллан преуспевал: он обладал не только природным умом, то и плотским жизнелюбием, а также не только богатым опытом в лизоблюдстве, но и истинным призванием к этому занятию, которым он снискивал себе хлеб насущный с ранней юности — с тех самых пор, как он был принят в колледж служителем и начал изыскивать способы преуспеть. Когда мы выше заметили, что блюдолизы теперь перевелись, это была лишь саркастическая шутка. Без сомнения, и ныне множество людей следует призванию Сэмпсона более того, родители отсылают маленьких мальчиков в пансионы с соответствующими наставлениями, и там они в самом нежном возрасте начинают обучаться лизоблюдству. Только лесть теперь стала не столь явной, как сто лет назад. У молодых людей и у старых есть свои прихлебатели и льстецы, во они держатся с фамильярностью равных, занимают деньги, блюда лижут, только когда этого никто не видит, и разгуливают под руку с великим человеком, называя его просто по имени, без всяких титулов. В те добрые старые времена, когда Гарри Уорингтон впервые посетил Европу, прихлебатель не позволял себе ни малейшей фамильярности, открыто пресмыкался перед своим патроном, именуя его так в разговорах с другими людьми, выполнял его поручения — любые, какие только могли прийти патрону на ум, — называл его "сэр", садился в его присутствии, только когда его приглашали сесть, и льстил ему ex officio {По долгу службы (лат.).}. Мистер Сэмпсон, нисколько не стыдясь, именовал Гарри своим молодым патроном — юным виргинским вельможей, которого поручил его заботам другой его благородный патрон, граф Каслвуд. Он гордился тем, что может появляться на людях вместе с Гарри в качестве его смиренного служителя, рассказывал про него сотрапезникам за табльдотом, отдавал распоряжения поставщикам Гарри, от которых, будем надеяться, ему перепадала некоторая толика в благодарность за рекомендацию, и вообще исполнял обязанности адъютанта — как исполнял бы некоторые другие, буде наш юный джентльмен потребовал бы их от услужливого священника, который уже столько раз с величайшей радостью играл роль ami du prince {Друга принца (франц.).} при многих молодых вельможах. Приходится сознаться, что далеко не все знакомства, которые завел мистер Уорингтон со времени своего прибытия в Англию, были очень удачными.
