И вот он сидит в следственной комнате Таганской тюрьмы и ждет Анурова, которого должны привести с минуты на минуту.
Комната была неприятна Шадрину. Несколько дней назад он допрашивал в ней сумасшедшего Баранова, который теперь находится в психиатрической больнице. Шадрину четко представлялось безумное выражение лица Баранова, его идиотический смех и карикатурные ужимки.
Вчера Шадрин звонил в больницу, разговаривал с главным врачом, тот сказал, что состояние больного тяжелое, врачи предполагают, что у него шизофрения.
Шадрин вспомнил соседей Баранова. Все они подчеркивали странность в его поведении. Последний месяц Баранов особенно чудил: клал на тротуар рубль или десятку и отходил в сторону. Как только пешеход поднимал деньги, он тут же фотографировал его и от радости подпрыгивал. Деньги ни у кого не отбирал. Ночью печатал карточки и расклеивал их в коридоре и на кухне. Причем, каждую фотографию от тщательно описывал. Этих чудачеств раньше за ним никто не замечал. Соседи знали, что он пишет какой-то научный труд, а какой — никому не говорил. Написанное тщательно хранил даже от родственников, все запирал в секретере и опечатывал пломбой. Последние полмесяца, во время отпуска, он часто ходил в библиотеку. Об этом сказала сестра. Соседи знали, что он уходил с утра и возвращался поздно вечером.
«Интересно, что он делал в библиотеке? В какой библиотеке?» — подумал Шадрин.
В дверь резко постучали. От неожиданности он вздрогнул.
— Войдите! — Шадрин привстал из-за стола.
В комнату вошел Ануров. Точно таким и представлял его себе Шадрин. Директор крупнейшего универсального магазина, богач, накопивший добра чуть ли не на полмиллиона. Даже фамилия у него не какая-то там — Зайчиков или Пташкин, а Ануров — весомая, солидная.
Ануров был острижен наголо. «Его и нулевая машинка не обезобразила, — отметил про себя Дмитрий, остановив взгляд на округлом ровном черепе Анурова. — А это бывает редко».
— Садитесь. — Шадрин показал на табуретку, стоявшую перед столиком.
Ануров сел. Сел неторопливо, с достоинством. К его гладко выбритому, красивому лицу никак не шел грубый мятый костюм.
Изучая друг друга взглядами, следователь и подследственный некоторое время молчали. Наконец Шадрин заговорил:
— Гражданин Ануров, расскажите подробно, как начинала свою жизнь ваша знаменитая компания, как взаимодействовали многие годы, как делили добычу?
Ануров кротко улыбнулся.
— Гражданин следователь, вы так много спросили сразу, что я затрудняюсь сделать выбор между этими вопросами. Не знаю, с чего начать. — Лицо Анурова выглядело спокойным, даже уверенным.
— Начните хотя бы с рассказа, как совершили вы первое хищение государственного имущества, когда это было, с кем оно совершено, при каких обстоятельствах.
— То, что могу я вам рассказать, уже детально известно органам следствия. Я об этом говорил не раз на допросах. История с этими злосчастными коврами — мое первое грехопадение. И, надеюсь, последнее.
— Сколько выпало на вашу долю от этого первого грехопадения?
— Пятнадцать тысяч.
— И все?
— Все.
— А дача? Машина, гараж, ковры, хрусталь, картины, бронза?.. Это все на те же пятнадцать тысяч?
Ануров пожал плечами.
— У меня приличный оклад, я часто получал премиальные. Если жить экономно, то можно вполне накопить и на машину и на дачу.
Шадрин понимающе ухмыльнулся.
— Да, конечно, если жить экономно, то, пожалуй, можно и накопить. — Прочищая засорившееся перо авторучки, он на минуту задумался. — Скажите, пожалуйста, гражданин Ануров, история с габардином каким по счету была вашим грехопадением?
Ануров порывисто вскинул голову, остановив обиженно-удивленный взгляд на авторучке Шадрина.
— О каком габардине вы спрашиваете?
— Пока я спрашиваю о тех двух тысячах метров габардина, который прошел мимо магазина в руки спекулянтов.
— Я впервые слышу об этом габардине.
— А Шарапов показал, что душой и исполнителем операции «Мягкое золото» были вы.
При упоминании Шадриным «Мягкого золота» густые черные брови Анурова медленно выгнулись дугами, потом поползли на глазницы и нависли над ними, как густые корни подмытого дуба нависают над обрывистым берегом реки.
И снова вопрос:
— Кто эту операцию назвал «Мягким золотом» — вы или Баранов?
Ануров молчал.
— Я спрашиваю, вы или Баранов, потому что уверен: у Шарапова и Фридмана до этого недоработает фантазия.
Упоминание Фридмана, который, по расчетам Анурова, пока еще должен находиться на свободе и быть вне подозрения (на всех предыдущих допросах о нем не было сказано ни слова), окончательно выбило Анурова из колеи.
— Я, — понуро ответил подследственный.
— Сколько вы выжали настоящего твердого золота из своего «мягкого золота»?
— Сто тысяч.
— Это на общий котел?
— Да.
— Ваша доля?
— Пустяковая, третья часть половины.
— Почему же половины? Куда же шла другая половина?
— Ее забирал Баранов.
— На сколько человек делили свою половину?
— На троих.
— Кто были остальные двое?
Ануров видел, что запираться, когда следствию все известно, было глупо, это могло лишь раздражать Шадрина. Спокойным голосом он ответил:
— Шарапов и Фридман.
— Шарапову и Фридману какая доля шла?
— Тоже по трети из половины.
— Значит, львиная доля приходилась Баранову?
— Как видите.
— Это по какому же такому принципу вы так неравномерно делили доходы?
Ануров положил свои большие руки на колени. Долго и пристально он смотрел в глаза Шадрину. Потом тяжело вздохнул и, расправив плечи, поднял голову. Во всем его облике Шадрин уловил поднимающийся гордый вызов.
— Гражданин следователь, вы записываете в протокол все, что говорит подследственный?
— Не всегда. А в чем дело?
— Тогда у меня к вам просьба.
— Я вас слушаю.
— Только я хочу, чтобы то, о чем я сейчас скажу вам, не было занесено в протокол. Это мое условие.
Шадрин положил авторучку на стол и закурил.
— Я вас слушаю.
— Сто тысяч вам хватит?
— За что? — Веко правого глаза Шадрина задергалось в нервном тике.
Шадрину хотелось встать и прямо наотмашь, что есть силы ударить Анурова в лицо. Все он мог допустить до встречи с ним: его нежелание говорить правду, грубость, ложь… Но только не это! «Взятку предлагает, подлец… Даже голос не дрогнул. Даже не смутился, наглец. Как все это у него спокойно получилось!.. Что я должен делать в этом случае? Встать и возмутиться? Дать хороший отпор, унизить?.. Нет, это, пожалуй, самое легкое. Нужно посоветоваться с Бардюковым, доложить об этом прокурору… Постараться эти деньги, уплывшие от государства, вернуть государству?»
И Шадрин решил не придавать особого значения словам Анурова. Более того: он сделал вид, что это предложение его заинтересовало.
— За что вы хотите подарить мне такую сумму?
— За то, что мои действия будут квалифицироваться не по Указу от четвертого июня, а как спекулятивные сделки. Вы же видите по делу, — во всем виноват Баранов. Лично я, а также Фридман и Шарапов были орудием в его руках. Долгое время мы даже не знали, что попали в его сети.
— Как же это могло случиться, что душевнобольной человек, ярко выраженный шизофреник мог вас, как кроликов, держать в руках?
— Как шизофреник? — Ануров настороженно вскинул голову. — Баранов… душевнобольной? Что-то не вмещается в моей голове… — Но тут же, что-то сообразив, сказал: — А впрочем, впрочем…
— Баранов сейчас лежит в психиатрической больнице.
— В больнице?! — Ануров о чем-то думал. — А впрочем… Среди шизофреников было немало гениальных и талантливых людей. Говорят, даже Форд, этот король миллиардеров, страдает душевной болезнью. — И, словно что-то припоминая, Ануров проговорил: — Да-а… были у Баранова странности. Это, пожалуй, от болезни…
— Какие вы замечали за ним странности?
— На деньги он смотрел, как на мусор. Они от него уходили так же, как и приходили. Это меня всегда удивляло. Особенно последние полгода. Он стал даже каким-то замкнутым…
Шадрин поднял руку и дал знать, что о Баранове хватит.
— Что вам даст, если ваши действия будут квалифицироваться не по Указу, а как соучастие в спекулятивных сделках?
— Это даст мне два-три года лишения свободы вместо десяти или двенадцати, которые повисли надо мной.
— И за это вы обещаете мне сто тысяч? Где же вы возьмете такие деньги, гражданин Ануров?
— О деньгах заботиться не вам. Я беру это на себя. Вам их вручат через третье лицо в таком месте, которое будет заранее обусловлено.
Точно взвешивая и прощупывая ход мыслей своего подследственного, Шадрин долго молча смотрел на Анурова.
