- Эх в богово ребро ну краля ну забористая бабенция. В богово ребро, так бы и взвыл, глядя на нее как вспомнишь старую лоханку что поджидает дома в Лаймхаусе.
И тут Гражданин пошел толковать про ирландский язык, заседание муниципалитета и все прочее да честить тех shoneens [поддельные господа (ирл.)], которые не знают родного языка. Джо тоже встревает, раз уж он наколол кого-то на фунт, и Блум туда же, надсаживает глотку, дымит своим грошовым окурком, что выклянчил у Джо, да разоряется про Гэльскую лигу и лигу противников угощения и что, мол, пьянство - это проклятье Ирландии. Не угощать, не выставлять дружкам выпивку - и все, мол, будет в порядке. Еще бы, сам-то он зальет себе в пасть, чего ты ему ни выставь, а от него пены с пинты не дождешься до второго пришествия. Я тут как-то пошел с приятелем на ихний музыкальный вечер, танцы и песни она приляжет на стожок и скажет где ты мой дружок, потом один деятель со значком Общества трезвости из кожи лез, чесал по-ирландски, и тут же целая куча colleen bawns, разгуливают с безалкогольными напитками, медальки какие-то продают, оранжад, лимонад да занюханные пирожки - одно слово, роскошь, flahoolagh [княжеское (ирл.)] развлечение. Ирландия трезва - Ирландия свободна. А потом какой-то старый козел принимается дуть в волынку, и вся эта похоронная компания притопывает ногами под музыку, от которой корова сдохнет. И ко всему еще двое длиннорясых орясин следят, чтоб никто не подваливался к бабенкам - уж вовсе, я скажу, удар ниже пояса.
Ну, так да эдак, о чем я бишь, старая псина, увидевши, что жестянка пуста, начинает егозить вокруг меня с Джо. Будь он моим, я б его подрессировал лаской, я не я буду. Хорошего пинка наподдать да потом снова напомнить, чтобы не по глазам только.
- Что, боишься, укусит? - Гражданин ухмыляется.
- Да нет, - говорю. - Только не принял бы он моей ноги за фонарный столбик.
Отозвал свою псину.
- Ну чего ты, ну чего, Гарри? - говорит ему.
И давай его валять да трепать да толковать ему по-ирландски, а этот шелудяга рычит в ответ, так что у них выходит чистая опера с дуэтом. Такого рычанья век не услышишь, как они между собой развели. Кто-нибудь, кому делать нечего, пускай написал бы письмо в газеты, pro bono publico [для блага общества (лат.)], чтобы на таких вот собак непременно надевали намордники. Рычит, ворчит, глаза налились кровью от жажды, и с морды бешенство капает.
Все, кто интересуется передачей человеческой культуры нашим низшим собратьям (а имя им - легион), никоим образом не должны упустить из виду поразительные проявления кинантропии, продемонстрированные знаменитым рыжим ирландским сеттером-волкодавом, который известен был прежде под sobriquet [кличка (франц.)] Гарриоун, однако недавно обширным кругом друзей и знакомых был переименован в Оуна Гарри. Указанные проявления, итог многолетней дрессировки лаской и тщательно продуманной системы питания, включают, наряду с прочими достижениями, также и чтение стихов. Крупнейший из ныне здравствующих специалистов по фонетике (имя его из нас не вытянут и клещами!) употребил гигантские усилия на то, чтобы проделать сравнительный анализ читаемых стихов, причем обнаружил _разительное_ их сходство (курсив наш) с рунами древних кельтских бардов. Мы говорим здесь не столько о тех прелестных любовных песнях, с которыми познакомил мир книголюбов автор, укрывшийся под очаровательным псевдонимом Хрупкая Веточка, но скорее о тех более резких и личных (как указывает некий мистер Д.О.К. в интересном сообщении, промелькнувшем в одном из наших вечерних изданий) мотивах, которые мы находим в сатирических излияниях знаменитого Рафтри, а также Донола Макконсидайна, не говоря уж о более современном лирике, столь привлекающем ныне взоры просвещенного общества. Ниже мы предлагаем один отрывок в переводе на наш язык, принадлежащем видному ученому, имя которого мы в настоящий момент не вправе открыть, хоть мы и убеждены, что читатель сумеет извлечь из местных аллюзий больше, нежели простую подсказку. Метрическая система собачьего подлинника, напоминающая изощренные аллитеративные и изосиллабические правила валлийского энглина, имеет гораздо большую сложность, но, как мы убеждены, читатель не сможет не признать, что общий дух донесен отлично. Возможно, стоит добавить, что эффект несравненно увеличивается, если читать стихи Оуна медленно и невнятно, голосом, напоминающим злобное сдавленное рычание.
Проклятья глухие
Я шлю судорожно
Семижды будь тошно
Тебе, Барни Кирнан,
Воды не дает ни глотка
Остудить мою глотку,
Кишки мои все горят
Потрохов лауриных хотят.
Ну тут он попросил Терри принести псу воды, и, убей бог, как тот хлебает, было за милю слышно. А Джо его спрашивает, не против ли он, если повторить.
- Не откажусь, - отвечает, - chara, чтоб ты не подумал, будто я зло какое держу.
Ей-ей, он только прикидывается, что у него на плечах кочан. Шляется по всем кабакам с этой псиной старого Гилтрапа и ты моргнуть не успеешь обернет будто его угостить самая великая честь, так вот и сидит на шее у избирателей и налогоплательщиков. Вечный праздник для человека и зверя. А Джо мне:
- Ты как, можешь еще одну?
- А утка плавать может? - говорю.
- Повтори-ка нам, Терри, - говорит Джо. - А вы уверены, что не желаете ничего из разряда прохладительных жидкостей? - это он Блуму.
- Нет, спасибо, - тот отвечает. - Собственно, я зашел сюда для встречи с Мартином Каннингемом, понимаете ли, по поводу страховых дел бедняги Дигнама. Мартин меня попросил зайти в закладную контору. Дело в том, что он, то бишь Дигнам, заложил свою страховку и не уведомил страховую компанию, а в этом случае, по закону, кредитор-закладчик не может ничего получить.
- Потеха, - смеется Джо, - вот это отличный фокус, старый Шейлок сам себя наколол. А повезло-то на этом его жене, точно?
- Что ж, - говорит Блум, - уж это дело ее поклонников.
- Каких таких поклонников? - это Джо.
- Законников, я хотел сказать, адвокатов его жены, - поправляется Блум.
И начинает всякую муть про залоговое законодательство и как лорд-канцлер выносит решение и интересы вдовы и был создан фонд а с другой стороны Дигнам остался должен некую сумму Бриджмену и если теперь жена или вдова будут оспаривать права кредитора-закладчика пока не забил мне все мозги этим залоговым законодательством. Он сам, прохвост, должен радоваться, что не угодил под законодательство как мошенник и бродяга, пусть скажет спасибо, дружок в суде выручил. Продавал какие-то липовые билеты под видом Венгерской королевской лотереи с привилегией от властей. Не верите - побожусь. Нет, про евреев вы мне не говорите! Венгерский королевский грабеж с привилегией.
Тут возникает, пошатываясь, Боб Дорен и просит Блума передать миссис Дигнам, что он сочувствует ее горю и ему горько что он не мог быть на похоронах и передать ей что он сказал и каждый кто только знал его скажет что отродясь не бывало лучшего и честнейшего чем наш бедный Вилли ныне покойный передать ей. Путаясь в словах как в соплях. И жмет Блуму руку с трагическим видом передайте ей это. Пожмем, брат, руки. Ты мошенник и я мошенник.
- Льщусь, сударь, надеждою, - сказал он, - что я не злоупотребляю нашим знакомством (которое, сколь ни казалось бы малым в рассуждении времени, однако зиждется, смею верить, на обоюдном почтении), решаясь испросить у вас сию милость. Если же, паче чаяния, преступил я границы скромности, то пусть сама искренность чувств моих послужит во извинение моей дерзости.
- Помилуйте, сударь, - возразил собеседник. - Я совершенно уважаю те побуждения, коими вы были подвигнуты, и не пожалею усердия на исполнение комиссии вашей, утешаясь той мыслию, что сколь ни печален к ней повод, но уже самое изъявление доверия вашего ко мне чувствительно умягчает сей чаши горечь.
- Тогда позвольте же мне пожать руку вашу, - воскликнул он. - Не усомнюсь, что благородство вашего сердца верней, нежели скудные мои словеса, укажет вам, каковым способом передать терзание столь жестокое, что если б я отдался этому чувству, оно лишило бы меня дара речи.
И на том отчаливает, стараясь держаться прямо. В пять, и уже мертвецки. Однажды ночью чуть-чуть не попал в кутузку, повезло, что Падди Леонард знал того полисмена, бляха 14-А. Накачался до бровей в притоне на Брайд-стрит после часа закрытия, да завел блудни с двумя шлюхами, тут же ихний кот с ними, и все глушат портер чайными чашками. Назвался шлюхам, будто бы он француз, Жозеф Манюо, и давай хулить католическую религию, а сам, между прочим, еще мальчишкой прислуживал за мессой в церкви Адама и Евы, глаза от восторга закрывал, и про то, кто сочинил новый завет и ветхий завет, не забывая их лапать и обжимать. Обе шлюхи со смеху подыхают, обчистили у него, остолопа, все карманы, пока он заливал кровать портером, и визжат, хохочут как очумелые. _Давай, покажи-ка твой завет! А он шибко у тебя уже ветхий, твой завет?_ Хорошо, Падди там как раз проходил. А поглядеть на него в воскресенье, как он со своей женой-потаскушкой в церкви, она, вертя задом, шествует вдоль придела, туфли лакированные, не как-нибудь, на груди фиалки, мила как пончик, строит из себя барыньку. Сестрица Джека Муни. А мамаша, старая курва, сдает номера уличным парочкам. Джек ему вправил мозги по-свойски. Посулил, что пусть он только не женится на своих грехах, из него живо дурь вышибут.
