— С ее сиятельством все почтительны, словно с самой королевой, заметил капеллан.
— Будем называть ее вице-королевой, ваше преподобие, — ответил полковник, и глаза его насмешливо заблестели.
— Ее величество выиграла у меня в кадрили сорок гиней! — со смехом объявил мистер Уорингтон.
— На этих условиях она сядет играть с вами в любой вечер. Графиня любит карты и почти всегда выигрывает, — сухо сказал полковник. — Почему бы вам, капеллан, не предложить ее сиятельству пари на пять тысяч фунтов, что вас не сделают епископом? Я слышал о некоем священнослужителе, который заключил такое пари, стал епископом и заплатил свой проигрыш.
— Ах! Кто одолжит мне пять тысяч фунтов? Может быть, вы, сэр? — спросил капеллан.
— Нет, сударь. Я не дал бы ей пяти тысяч фунтов, даже если бы меня за это сделали главнокомандующим или римским папой, — сурово ответил полковник. — Я не кину камнем в эту женщину, но и не стану ползать перед ней на коленях, как ползают всякие мерзавцы. Не обижайтесь — я говорю не о вас. И не о Гарри Уорингтоне, который был учтив с ней, как подобало, и не огорчается из-за своего проигрыша. Гарри, мой милый, я пришел проститься с вами. Мы хорошо повеселились... мои деньги на исходе, и нам пора возвращаться в Окхерст. Может быть, вы когда-нибудь побываете у нас?
— Теперь же, сэр, теперь же! — вскричал Гарри. — Я поеду вместе с вами.
— Но... нет... не теперь, — в замешательстве ответил полковник. — У нас нет свободной комнаты... то есть мы... мы ждем друзей (господи, прости мне эту ложь, — пробормотал он про себя). Но... но вы навестите нас, когда... когда Том приедет домой... да-да, когда приедет Том. Это будет прекрасно... и я хочу сказать вам, друг мой, что моя жена и я искренне любим вас... и девочки тоже, как бы они вас ни бранили. А если когда-нибудь вы попадете в беду, — такие вещи случаются, господин капеллан! — то рассчитывайте на меня. Не забудьте об этом, друг мой.
И полковник уже собрался распроститься с Гарри, но молодой человек проводил его по лестнице и заявил, что непременно хочет проститься с милой миссис Ламберт и с барышнями.
Однако вместо того, чтобы сразу отправиться к жилищу полковника, они свернули на луг, и мистер Сэмпсон, следивший за ними из окна комнаты Гарри, увидел, что они ведут какой-то серьезный разговор. Сперва мистер Ламберт улыбался с несколько лукавым видом. Затем он вдруг всплеснул руками и сделал еще несколько жестов, выражавших удивление и озабоченность.
— Мальчик ему во всем признался, — сказал себе капеллан.
Когда час спустя мистер Уорингтон вернулся домой, его преподобие усердно занимался сочинением проповеди. Лицо Гарри было мрачным и грустным; он швырнул шляпу в сторону, кинулся в кресло, и с его губ сорвалось что-то весьма напоминавшее проклятие.
— Значит, барышни отбывают и сердце наше печалуется? — осведомился капеллан, отрываясь от своей рукописи.
— Сердце! — насмешливо повторил Гарри.
— Какой же из барышень принадлежит победа, сэр? Мне казалось, что взор младшей следовал за вами на вашем балу повсюду.
— Маленькая чертовка! — вспылил Гарри. — С какой стати она без конца говорит мне дерзости? Ведет себя со мной, словно я дурак!
— Мужчина не бывает дураком в глазах женщины, — ответил автор проповеди.
— Разве, ваше преподобие? — И Гарри пробормотал еще несколько нехороших слов, указывавших на душевное смятение.
— Кстати, есть ли какие-нибудь новости о вашей потере? — несколько минут спустя спросил капеллан, вновь отрываясь от рукописи.
Гарри ответил: "Нет!" — сопроводив отрицание словом, которое я ни за что на свете не решился бы напечатать.
— Я начинаю думать, сэр, что в этом бумажнике было больше денег, чем вы готовы признать. Ах, если бы их нашел я!
— В нем были банкноты, — угрюмо отозвался Гарри, — и... и бумаги, которые мне очень не хотелось бы потерять. Куда он мог деваться? Он был со мной, когда мы обедали вместе.
— Я видел, как вы положили его в карман! — воскликнул капеллан. — Я видел, как вы вынули его, расплачиваясь в лавке за золотой наперсток и рабочую шкатулку для одной из ваших барышень. Конечно, сэр, вы справлялись там?
— Конечно, справлялся, — ответил мистер Уорингтон, погружаясь в меланхолию.
— В постель вас уложил Гамбо, — во всяком случае, если мне не изменяет память. Я сам был в таком состоянии, что почти ничего не помню. А можно доверять чернокожим, сэр?
— Я доверю ему хоть мою голову. Мою голову? — с горьким вздохом произнес мистер Уорингтон. — Себе я ее доверить не могу.
— Подумать только, что человек сам впускает в свой рот врага, который крадет его разум!
— Враг — это вы верно сказали, капеллан. Черт побери, я готов дать обет не пить больше ни капли. Когда человек пьян, он способен наговорить что угодно!
Капеллан засмеялся.
— Ну, вы, сэр, умеете молчать! — сказал он.
И действительно, в последние дни, когда бесхитростный Сэмпсон случайно заговаривал о потерянном бумажнике своего патрона, никакое количество вина не могло развязать язык мистера Уорингтона.
— Итак, эти деревенские нимфы отбыли, сэр? Или отбывают? — спросил капеллан. — Очень миленькие простушки, но, право же, маменька — самая красивая из них трех. По моему мнению, женщина в тридцать пять лет или около того — это женщина в самом расцвете. А вы что скажете, сэр?
Мистер Уорингтон смерил священника сердитым взглядом.
— Черт бы побрал всех женщин! Вот что я скажу, — пробормотал юный женоненавистник. Такое непохвальное желание должно, разумеется, уронить его в глазах каждого здравомыслящего человека.
Силки и ловушки
Без сомнения, наш добрый полковник посоветовался со своей добрейшей супругой, и они решили как можно скорее увезти свою малютку Этти подальше от пленившего ее молодого человека. От недуга, подобного тому, который, как считалось, томил бедняжку, мужчины частенько вылечиваются с помощью разлуки и дальних расстояний; но женщин, мне кажется, разлука исцеляет не столь легко. Они уезжают очень далеко и очень надолго, но упрямая болезнь не проходит вопреки самым большим расстояниям и перемене мест. Вы можете бить их, осыпать бранью, пытать, оскорблять — и все же эти беспомощные создания останутся верны своему заблуждению. Более того, внимательные наблюдения и вдумчивое исследование этого предмета позволяют мне сделать вывод, что обеспечить неизменную преданность и обожание прекрасных спутниц наших жизней надежней всего можно, пуская в ход чуточку дурного обхождения вперемешку с бодрящими дозами рукоприкладства, а в качестве постоянной здоровой диеты освежающее и неизменное небрежение. Изредка давайте ложечку-другую любви и доброты, однако не каждый день и пореже, ибо это лекарство от частого приема утрачивает силу. Очаровательные создания, которые наиболее равнодушны к своим мужьям, — это, как правило, те, кто перекормлен пастилой и леденцами Любви. Я видывал, как избалованная юная красавица зевала в лицо обожающему супругу, предпочитая беседы и petit soins {Ухаживания (франц.).} тупого болвана, а с другой стороны, я видел, как Хлоя (в которую Стрефон швырнул утром сапожным рожком, а может быть, выругал за обедом в присутствии слуг) вечером, когда он благодушествует, сладко вздремнув после бутылки хорошего вина, робко ластится к нему, гладит его по голове, играет его любимые песенки, и когда старый Джон, дворецкий, или старая Мэри, горничная, входят со свечами для спальни, она гордо оглядывается на них, словно говоря: "Поглядите, Джон, как добр мой любимый Генри!" Так делайте же вашу игру, господа! Есть путь уговоров, нежности, обожания, когда вы давно уже под башмаком, а Луиза холодна с вами и томится от скуки. И есть мужественная, эгоистичная, беспроигрышная система — когда она прибегает на ваш свист, ходит на задних лапках, хорошо знает своего хозяина, резвится вокруг него, ласково трется о его колени и "лижет занесенную руку" — руку, занесенную для ее же пользы, как (я цитирую по памяти) тонко замечает мистер Поп. Что любил повторять светлой памяти О'Коннел, которому благодарная страна воздвигла такой великолепный памятник? "Прирожденные рабы, — говаривал он, — ужель не знаете, что тот, кто хочет быть свободным, сам должен нанести удар?" Разумеется, так оно и есть — и в политике и у домашнего очага. Так беритесь же за дубины, мои порабощенные, угнетенные друзья!
Эти замечания доставят удовольствие женщинам, так как они любят юмор и понимают иронию, и меня не удивит, если юный Грабстрит, подвизающийся в грошовых листках и снабжающий их описаниями господ, с которыми он встречается в своих "клубах", объявит: "А что я вам говорил! Он советует бить женщин! У него нет душевного благородства! У него нет сердца!" Нету, нету, почтеннейший юный Грабстрит! Точно так же, как у вас нет ушей. Дражайшие дамы! Уверяю вас, все вышесказанное говорилось не всерьез — я вовсе не советую бить вас, а раз вы не понимаете самых простых шуток, то разрешите без обиняков сказать вам, что я считаю ваш пол в сто раз более способным любить и хранить верность, чем наш.
