защиты. Революционная государственность заливала ее потоками декретов, ее гильотинировал якобинизм, позже гибла она на всех европейских полях, защищая идеи «отвлеченного космополитизма» против «воинствующего национализма» вспыхнувшей реакции.
Под тем же рационалистическим гипнозом жила и экономическая мысль.
С именем физиократов или «экономистов XVIII века» связано представление не только об определенной экономической доктрине, но и о новом миросозерцании, пришедшем на смену идеям старого порядка.
Вере в спасительную силу положительного законодательства и администрации, характеризовавшей учение меркантилистов, физиократы противопоставили глубокое убеждение в торжестве извечных законов природы над временными и случайными творениями человека. Социологические построения Кенэ, основоположника физиократической доктрины, базируются на идеях естественного права. В кажущемся хаосе общественных явлений он склонен видеть строгую закономерность – «естественный порядок». Законы этого порядка созданы Богом. Они абсолютны, вечны, неподвижны. Благоустроенное общежитие должно быть построено на их познании. Такой порядок, создаваемый человечеством, в соответствии с извечными принципами, Кенэ и его школа называют «положительным порядком» (ordre positif). Этот порядок, в отличие от первого, носит временный относительный характер и подлежит дальнейшим усовершенствованиям.
Но если воззрениям Кенэ и его последователей суждено было остаться по преимуществу отвлеченным умозрением, без особого влияния на судьбы государственной практики, классическая школа политической экономии в лице Мальтуса, Смита, Рикардо и их эпигонов в Англии и на континенте, сумела из отвлеченных посылок естественного права сделать все практические выводы.
На страницах экономической науки появился отвлеченный «экономический человек», руководимый только своим «средним» хозяйственным эгоизмом. Иные стимулы его жизни просто игнорировались, полная его свобода была объявлена условием всеобщей гармонии, а свободная, ничем не ограниченная борьба между хозяйственными единицами возглашена естественным, незыблемым законом, покушения на который бессмысленны и бесплодны. Рабочий и капиталист, товар и капитал, деньги и заработная плата и все иные экономические категории приобрели в конструкциях их абсолютный самодовлеющий смысл. В погоне за логической стройностью своих теорий буржуазные экономисты, а за ними и их методологические наследники насильственно уродовали жизнь. Они населили ее неорганическими существами – абстрактными «атеистами», абстрактными капиталистами, абстрактными рабочими. Все в фантастических системах их действовало с неукоснительной правильностью часового механизма. Беспримерный оптимизм скрасил их построения. В разгуле хищнических инстинктов, казалось им, они нашли ключ к человеческой гармонии. Все ими было предусмотрено; гений, знание, остроумие соединились, чтобы выстроить по всем правилам рационалистической науки экономические картонные домики, которые жизнь развеяла потом одним дуновением.
* * *
XVIII век был эпохой высшей напряженности рационалистической мысли. Никогда позже не имела она такого разнообразного и блестящего представительства, никогда не скрашивала собой целые общественные движения.
Но, разумеется, рационалистическое мышление не умирает с XVIII веком.
В XIX веке рационализм волнует философскую мысль, воплощаясь в «панлогизме» Гегеля, проникнутом верой в могущество разума, полагающем разум самодовлеющей причиной самого бытия. В этом учении не было места индивидуальному «я», живой, конкретной, своеобразной личности.
В области политической и правовой мысли успехи радикализма сказались в возрождении «естественного права» в разнообразных его формах, но уже с рядом принципиальных поправок к конструкциям старого «естественного права».
Наконец рационалистические схемы во многом подчинили себе и крупнейшее из идеологических движений XIX века – социалистическое.
Рационализм обнаружил поразительную живучесть. Не было ни одной исторической эпохи, которая не знала бы его.
Но, как ни был чист энтузиазм его жрецов, как ни были прекрасны те узоры, которые ткала человеческая мысль в поисках совершенных условий земного существования – жизнь реальная, пестрая, неупорядоченная мыслителями жизнь была сильнее самой тонкой и изощренной человеческой логики.
Под ударами ее гибли системы, теории, законы. И гибель их не могла не погружать в пучины пессимизма их недавних поклонников. Она будила протесты против идолопоклонства перед разумом.
Уже в XVIII веке «эмпиристы» и во главе их Юм предъявили рационалистам ряд серьезных возражений. Они отвергли их учение о возможности раскрытия причинной связи вещей через исследование отношений между понятиями. Они выразили недоверие «разуму» и на первое место поставили «опыт». Рационалисты считали математические науки абсолютно достоверными; эмпиристы, прилагая к ним свой опытный критерий, отвергли их соответствие действительности, так как математические науки не есть науки о реальном бытии. Эмпиристы перестали видеть в «разуме единый источник познания. Истинным познанием они назвали то, которое приобретается через органы чувств.
Юм был не только философом, но и политическим мыслителем, и его философские убеждения легли в основу его историко-политических конструкций.
Юм обрушивается на «естественное право», которое в методологическом смысле было своеобразной попыткой построения социологии на основании математических принципов. Для Юма «естественное право» – недостоверно. В его глазах религия, мораль, право не абсолютные категории, а продукты истории, многовекового жизненного опыта, и именно это – и только это – является их «оправданием». Политические триумфы рационализма вызывали у Юма страстный отпор; скептицизм его в области политики принял глубоко консервативную окраску.
Наиболее яркое выражение этот консерватизм принял в писаниях блестящего публициста Борка, давшего полную остроумия и силы критику французской революции. Здесь уже – отказ от «разума», гимны опыту, решительное предпочтение неписанной конституции английского народа абстракциям французских конституций. Это убеждение стало в Англии надолго общепринятым. Ранний бентамизм был им проникнут.
Начало XIX века было временем единодушного и общего протеста против «духа XVIII века», «принципов 1789 года», против всего наследства просветительной эпохи. Процесс реакции против рационализма отличался чрезвычайной сложностью. Разнородные, противоречивые, даже враждебные силы объединились, чтобы громить позиции рационализма.
Временными союзниками оказались: крайние реакционеры-фанатики, изуверы католицизма, позитивисты, отвергшие метафизическую политику, романтики, «историки» и проч.
Наиболее решительные формы подход этот принял в той стране, где наиболее полно цвела и рационалистическая мысль – во Франции.
Философская реакция во главе с Ройе-Колларом, безбоязненно смешав философию с политикой, отвергла претензии во всем сомневающегося «разума» и стала искать твердынь, которых бы он не мог коснуться.
Более глубокой была реакция теологическая. Ее вождями были Бональд и особенно Жозеф де Местр, канонизированные современным неомонархическим движением во Франции.
Учение де Местра – пламенный, фанатический протест против свободы человека.
В мире господствует порядок, установленный Провидением. Человек – сам по себе – ничтожен, сосуд страстей и похоти. Гордыня его должна быть сломлена, сомнениям его нет места. Человек может видоизменять существующее, но он бессилен создать новое. Его попытки построить «конституцию» из разума бессмысленны. Конституция не может быть придумана, тем более для несуществующего человека, человека «вообще». Конституция – общественный порядок диктуется волей Провидения; им управляет Божественный промысел. И в основе всех человеческих учреждений должно лежать религиозное начало. Идеальное государство – теократия, в которой неограниченное распоряжение судьбами всего человечества вверяется папе. Папизм поглощает светское начало; светское государство растворяется в церкви. Поскольку эта власть установлена богом, она ограничена; в ее отношениях к людям она безапелляционна. И хотя папская власть стремится к тому, чтобы быть мягкой и кроткой, но человек должен чувствовать над собой авторитет непогрешимой и нетерпимой власти.
