Система нравственного абсолютизма видит в ней одни иллюзии.
Все «проклятые» вопросы нашей общественной и моральной жизни могут быть разрешены исключительно через внутреннее совершенствование самой личности. Только через ее совершенствование может совершенствоваться и общество [26].
В этом смысле отрицания полезности общественного действия, учение Толстого близко к абсолютному индивидуализму типа Ницше. От нигилистического пессимизма утверждений Ницше Толстого спасает признание им объективного закона добра, «Бога» и его «Воли», живущий в людях.
И мы не думаем, чтобы традиционная анархистская тактика в конкретных условиях была продуктивнее толстовства.
Мы не говорим уже о практически неизбежном сдвиге вправо «пассивного большинства» под опасением «чрезмерных» требований анархизма. Традиционный анархизм, предполагавший действовать сверху, через «активное революционное меньшинство» игнорирует действенную и психологическую силу масс, полагая возможным или, по крайней мере, желательным «увлечь ее за собой». Здесь неизбежное противоречие с той убежденной верой в творческую силу масс, которая характерна именно для современного анархизма. Но это противоречие, как и многие иные, есть плод того безудержного «утопизма», который проникает все построения анархизма и всю его тактику.
Утопизм несет в себе великую моральную ценность. Он будит человеческую совесть, будит дух протеста, утверждает веру в творческие силы человека и его грядущее освобождение.
Но «утопизм» для борца, как анархизм, не может быть перманентным. Борец должен идти на борьбу с открытыми глазами, зрело избирая надлежащие средства, не пугаясь черной работы в борьбе. Утопизм же застилает глаза дымкой чудесного; он подсказывает борцу высокие чувства, высокие мысли, но часто оставляет его без оружия.
Возвращение к жизни; творческое разрешение в каждом реальном случае кажущейся антиномии между «идеалом» и «компромиссом» – таковы должны быть основные устремления анархизма. Тогда самый идеал его выиграет в ясности, средства и действия в мощи.
Основная стихия анархизма – отрицание, но отрицание не нигилистическое, а творческое; отрицание, ничего общего не имеющее с тем бессмысленным разгромом ценностей и упразднением культуры – во имя только инстинкта разрушения или чувства слепой неудержимой мести, которые свойственны народу-варвару, народу-ребенку. Упражнение голого инстинкта разрушения губит реальные условия существования самого разрушителя. Это поход против самой жизни, а такой поход всегда кончается поражением. Дон-Кихот, грязный плут и просто темный человек гибнут на равных основаниях.
Вера в рождение анархической свободы из свободы погромной бессмысленна. И анархисту она принадлежать не может. «Погромный дух» – уродливая антитеза анархизма, злобная отвратительная карикатура на него, придуманная мстительным бесом раба, развращенного полицией, взяткой, алкоголем и совершенной безответственностью.
Напрасны апофеозы голому «дерзанию». Дерзание, только как дерзание, отталкивается развитым анархическим самосознанием.
Что такое «дерзание»? Бесстрашие, энергия, способность сильно чувствовать: если не сильно любить, то, по крайней мере, сильно ненавидеть. Вот конститутивные признаки «дерзания». Но все эти качества – и смелость, и энергия, и способность сильно чувствовать – носят отвлеченно-формальный характер. В каком деле смелость является помехой, энергия ненужной, сильное чувство безразличным? Какая бы конкретная задача ни ставилась перед человеком или обществом, перечисленные качества являются условием ее успеха. Вне дерзания невозможны деятельность, творчество, независимо от их реального содержания.
И потому дерзание – лучший помощник и в самом возвышенном творческом акте, и в самом бесчестном деле.
Дерзание есть средство, условие успешного достижения поставленной цели, но само в себе не есть цель.
Мы должны «дерзать» на подлинно анархический акт, чтобы само дерзание было анархическим.
В окружающей нас реальной исторической обстановке, строительству, положительному творчеству анархизма еще мало места. Дерзание, «бунтарство» стало представляться ему его единственной, самодовлеющей задачей. Подлинное содержание анархизма было забыто, цели оставлены, и голое бунтарство без идейного содержания стало покрывать анархическое мировоззрение.
Но разве анархизм может быть сведен только к свободе самопроявления? Разве анархизм есть ни к чему не обязывающая кличка, билет, по которому «все дозволено»? Анархизм есть то же, что и традиционная формула русского варварства – «моему нраву не препятствуй»? Довольно ли назвать себя анархистом и «дерзать», чтобы быть действительно анархистом, т. е. подлинно свободным?
Что же отличает разбой от анархизма, отделяет анархическое бунтарство от погрома?
И разве мы не знаем, как преломляются анархические средства – анархический революционализм (action directe), анархическая экспроприация в призме варварского сознания?
«Революционаризм» свелся к групповым или даже индивидуальным террористическим актам, не связанным общностью цели, подменившим идейное анархическое содержание не анархической жаждой мести против отдельных лиц, желанием свести личные счеты.
Экспроприация утратила социальное содержание – экспроприации орудий и средств производства в целях их обобществления, а стала актом личной мести, личного обогащения или бессмысленного разгрома.
Такой «анархизм», доступный сознанию варвара, имеет, естественно, тем больший успех, чем в более темных массах он культивируется почитателями архаического подпольного бунтарства.
Уже давно стало общим местом социологии, что «чем ниже интеллектуальный уровень, чем неопределеннее границы отдельных представлений, тем возбудимее область чувства и тем волевые акты являются менее продуктами определенных, логически расчлененных посылок и выводов, будучи лишь результатами общего душевного возбуждения, вызванного каким-либо толчком извне» (Зиммель).
Было бы, разумеется, убийственным для самого анархизма полагать, что он имеет тем больший успех, чем «ниже интеллектуальный уровень» его последователей.
Так мы приходим к заключению, что анархизм не может родиться изо «всякой» свободы и анархизм еще не осуществляется в каждом «дерзании».
Анархизму нет и не может быть места среди мародеров, предателей, алкоголиков, сутенеров, жандармов, государственных террористов. Их дерзания родят погромы и рабство, и никогда анархическая свобода не может вырасти из их дерзаний.
Анархизму нет места в бесстыдном, безответственном сброде, который свой бунт начинает с разгрома погребов и винных заводов, бессмысленного разрушения и расхищения того, что может и должно быть обращено на пользу народную, бессмысленных убийств, бессмысленных насилий, самосудов, достойных людоедов.
Анархизму нет места среди тех, кто, свергнув сегодня иго деспотизма, завтра проектирует иную усовершенствованную диктатуру, революционные охранки, тюрьмы, революционного жандарма, революцией оплаченных убийц.
Только то дерзание становится героическим, которое несет в себе достаточное содержание, которое продиктовано сознанием возвышающего его идеала.
Только то дерзание становится анархическим, которое соответствует содержанию его основных устремлений, которое несет подлинно освобождающий смысл, а не варьирует формы насилия.
И прежде всего необходимо подчеркнуть, что анархизму претит иезуитская мораль, что в глазах анархизма средства не могут быть оправданы целью, что анархическая мораль должна быть построена на признании внутреннего соответствия средств целям. Только такое средство может быть употреблено анархизмом, которое не противоречит его целям, избранным в данных условиях, или иным, более ценным с точки зрения его морали.
Поэтому анархизм, если он хочет не только иметь наиболее совершенный из известных общественных идеалов, но хочет воплотить его в жизнь, не может, не смеет отказаться от некоторых уступок реальности, неизбежных в условиях человеческого общежития.
Человек как личность свободен, как член определенной общественности обусловлен. И эта обусловленность имманентна общественности. Кто хочет эмансипироваться от обусловленности социальной стороны своего существования, тот должен
