– суп отравлен. Яркий красный цвет ковра, служивший фоном, как бы отделял фигуру умирающего от всех остальных, кто был изображен на картине. Человек будто тонул в луже крови, должен был вот-вот скрыться из виду. Было и еще кое-что, что не так просто оказалось выразить словами: расположение форм на холсте. Те же элементы, размещенные иначе, тоже сложились бы в интересную композицию, но именно в этом порядке они ошарашили Джинни так, что ей пришлось опереться на стену рукой, чтобы перевести дух.
– Расскажите мне, почему это хорошая картина, – произнес Пол Чалмерс, остановившись за ее спиной.
И она попыталась выразить свои переживания и наблюдения. Попыталась объяснить, как точно эта изобразительная манера передает европейскую традицию, оставаясь при этом инструментом истории; и как она вся при этом про чернокожих и их общество, и как повлияла на нее лично.
Пол внимательно слушал, иногда кивал.
– Думаете, то, как пишет человек с черной кожей, отличается от того, как пишет человек с белой? – спросил он, когда Джинни умолкла.
Ей словно задали мучивший ее все это время вопрос. И сейчас, стоя перед картиной, написанной ее матерью, она подумала, что начинает нащупывать ответ.
– Нет… Дело не в том, как они кладут краску на холст. Нет. Даже не в том, как они все воспринимают. Правила перспективы от цвета кожи тоже не меняются. Но… понимаете, мы никогда не видим только картину. А, возможно, стоило бы… Не знаю. Но то, что мы чувствуем и думаем, глядя на чужие работы… эти эмоции и мысли – часть того, как мы ее видим, верно? Мы на все смотрим через призму собственных знаний. И игнорировать их не можем, потому что они – часть нас.
– Продолжай.
– Когда я ее увидела, то сразу вспомнила Эль Греко. «Вид Толедо». Вы слышали о нем? Значит, «Вид Толедо» – часть опыта, который мне дала эта картина. Она – часть европейской традиции и говорит на том же языке. Но вместе с тем… Видите вон тот знак? Который рисует мелом на стене мужчина?
– Что это?
– Это веве Эрзуле.
Джинни перевела на Пола взгляд, но он явно не понимал, о чем речь. Объяснив ему, что это, она добавила:
– Это ведь тоже важно. Я не знаю, кто был этот человек, кто такой полковник Пол и что он сделал, но могу сказать, что любовь переживет его. Наверное, смысл примерно такой. К тому же, это особый знак для тех, кто знает об Эрзуле. И знает о вуду… – она помедлила, пытаясь нащупать мысль, которая привела ее сюда. – Я не могу отказаться от всего, что знаю, и думать только о сочетании форм и цветов. Мне нужно принять все это, увидеть картину и глазами, и разумом, и, если мой разум знает, какого цвета кожа художника… тогда, наверное, разница между искусством черных и искусством белых существует. Когда на продажного черного политика вам указывает человек с тем же цветом кожи, вы понимаете, что им руководит не расизм. А вот когда это делает белый… трудно сказать наверняка, если вы не знаете их обоих. Я, кажется, не слишком ясно выражаюсь…
Пол Чалмерс слушал ее и хмурился.
– Где вы учитесь?
– Хм, – Джинни покраснела. – В школе. Я сказала, что учусь, так вот, я учусь в школе.
– А после школы?
– Пойду в художественное училище и буду рисовать.
– Как думаете, почему Аннель Батист написала эту картину? Она хотела рассказать зрителям об этом человеке, о полковнике Поле?
– Да… Но не только. Мне кажется, для нее гораздо важнее было посмотреть, что будет, если на холсте рядом с этим оттенком красного окажется этот оттенок желтого. Я бы с этого начала. С маленькой технической детали. И посмотрите на силуэт полковника… Он падает. Но тени нет, поэтому мы не можем сразу сказать, насколько далеко он от пола. Кажется, что он парит в воздухе. Однако если посмотреть на стол и ножку стула, видно: все правила соблюдены, с точки зрения техники тут все верно, его ноги не проваливаются сквозь ковер, никаких ошибок. Просто она намеренно не дает нам зацепок. Это невероятно кропотливая работа, а она справилась с ней и даже не стала это подчеркивать. Просто… Боже, это просто потрясающе. Я в восторге!
Горло Джинни перехватило от эмоций, она замолчала. В обществе Пола Чалмерса она не испытывала ни малейшего смущения, ведь он принадлежал ее миру, миру искусства.
Окинув взглядом другие картины, она сглотнула и смогла наконец снова заговорить.
– Это и есть серия «Выборы»? Боже, что там произошло?
– Все пошло не так, – объяснил Пол. – Много лет Гаити правил диктатор и, похоже, пока демократия дается им нелегко.
Даже смотреть на эти полотна было тяжело: вот изувеченное тело мужчины, покрытое подсыхающей на солнце кровью, брошенное на улице в пыли. Вот труп ребенка, свернувшегося калачиком на пороге. Мужчина в темных очках в церкви, с улыбкой выпускает автоматную очередь в толпу прихожан. Быстрые мазки, простые цвета, за которыми стоит безупречная техника: художница точно знает, как расположены конечности, как падают тени, как строится перспектива улицы, идущей под уклон. Никакого диссонанса между увиденным и изображенным на картине. Ни секунды сомнения. В этом была даже некая безжалостность. Свирепый, немигающий, все подмечающий взгляд хищной птицы.
Помимо этой серии в зале был выставлен еще один небольшой пейзаж, который отличала та же свирепая точность: большой зеленый луг, окаймленный желто-коричневой лентой неторопливой реки. С одного берега на другой перекинулся, но так и не дотянулся до него, наполовину обрушившийся узкий деревянный мост. В воде виднелись обломки досок.
– Разрушенный мост, – удивленно произнесла Джинни, и тут же услышала за спиной чьи-то голоса. Начали прибывать первые гости.
Она поспешила обратно в другой зал, чтобы помочь с последними приготовлениями к фуршету. Вскоре она уже разливала вино, развешивала пальто, предлагала каталоги, как будто все время работала в галерее. Интересно, каково будет однажды прийти на выставку собственных работ, о которых будут говорить, которыми будут восхищаться, даже покупать? Наверное, не так здорово, как писать их. Процесс интереснее всего. И так многому еще предстоит научиться.
И все это время в голове Джинни крутилась одна и та же мысль: «Когда она придет? Какая она? Узнает ли меня?»
Около восьми в толпе гостей началось волнение, и в галерею вошла она.
Оказалось, она ниже ростом, в волосах появилась первая седина, хотя на лице ни морщинки. Это лицо… То же, что и на фотографии в комнате Джинни, но жестче, холоднее, более отстраненное. Беседуя с Полом Чалмерсом и гостями и принимая предложенный стакан вина, она улыбалась, но ни у кого из присутствующих язык бы не повернулся назвать ее очаровательной. Она излучала силу. На ней был выглядевший очень
