зло «исторически необходимое… столь же необходимое, как были необходимы первобытная животность и теологические пустосплетения людей». Оно обречено исчезнуть; его заменит свободное общество, которое, отправляясь от удовлетворения своих естественных потребностей, будет строиться на началах полного самоопределения, от маленькой общины к грандиозному мировому союзу, объемлющему все человечество. Связь отдельных ячеек не принудительна, она основывается не на законе, но на свободном соглашении всех. Общая воля – вот источник всех правовых норм для Бакунина, и раз принятое добровольное соглашение обладает обязывающей силой.
4) С воззрениями Кропоткина на государство мы познакомились выше. В «Речах бунтовщика» и «Завоевании хлеба» он дал чрезвычайно полную увлекательную картину будущего общественного строя – федерации общин, в основании которого должно лежать исполнение договора свободных и равных людей. Действующее гражданское и уголовное право находит в Кропоткине беспощадного критика: «Если изучать миллионы законов, подчиняющих себе человечество, – пишет он, – легко можно заметить, что они подразделяются на три обширных класса: законы, защищающие собственность, законы, защищающие правительство и защищающие личность. Все они равно бесцельны и вредны. Социалисты превосходно знают, какую роль играют законы о собственности… Они служат не для того, чтобы обеспечить отдельным лицам или обществам пользование плодами их трудов. Наоборот, для того, чтобы узаконить похищение части продукта у его производителя и защищать похитителя. Что касается законов, защищающих правительство, то стоит ли его защищать, когда все правительства, монархические или конституционные или республиканские, имеют своей целью удержать насилием привилегии имущих классов: аристократии, буржуазии, духовенства. Более всего предрассудков существует насчет третьей категории законов, охраняющих личность. Но анархисты, – восклицает Кропоткин, – должны всюду проповедовать, что и эти законы так же вредны, как и все остальные. Прежде всего, известно, что по крайней мере 75 % всех преступлений против личности внушаются желанием обладать чужим богатством. Эти преступления должны исчезнуть вместе с исчезновением частной собственности. Что касается других мотивов, то уменьшила ли когда-нибудь жестокость наказаний число преступников? Остановился ли когда-нибудь хоть один убийца из-за страха наказания? Кто хочет убить своего ближнего из мести или нужды, тот не станет раздумывать над последствиями. Каждый убийца убежден, что он избегнет наказания… Если бы убийство было обвялено безнаказанным, то, конечно, бы число убийств не увеличилось, а сократилось, так как много убийств теперь совершается рецидивистами, испорченными в тюрьме».
Но и Кропоткин, подобно своим предшественникам, признает правовую норму, обязывающую исполнение договора.
В «Завоевании хлеба» он подробно останавливается на разборе возражений, обычно представляемых против анархического коммунизма. Следует признать, что в ответах Кропоткина все же больше гуманизма и веры в силу любви, долженствующей связать людей, чем покоряющей логики.
Кропоткин, несомненно, прав, когда он говорит, что «бездельничать может захотеть только меньшинство, ничтожнее меньшинство общества», что поэтому, прежде чем «законодательствовать» против него, следует узнать причины странного желания «бездельничать» и устранить их. Однако до точного изучения «причин» и тем более устранения их, рецидивы «безделья» или, будем говорить, общее нежелание подчиниться принятым коллективом решениям могут найти место и в самой благоустроенной общине. Ведь нельзя вообще представить ни одного социального состояния, которое не могло бы породить протестанта и тревоги, связанной с его появлением. В этих случаях обществу остается одно – изгнать непокорного. Но последнее практически есть страшное ограничение прав, которое ляжет клеймом на бунтующую, хотя бы и недостойно, личность. И невольно встает сомнение – найдет ли еще изгой, отвергнутый общиной, легко себе место в другой! А подобрать себе специальную группу на «новых началах» – непросто хотя бы уже из одних технических оснований.
5) В области философских построений Тэкер, последователь Штирнера, в области социально-политической он следует за Прудоном и Уорреном. У Штирнера Тэкер берет идею неограниченного верховенства индивида, у Прудона и Уоррена он заимствует методы, с помощью которых надеется не сформировать современный ему общественный строй в новое свободное общежитие, построенное согласно индивидуалистическим началам.
Крайний индивидуалист, Тэкер категорически отвергает всякую принудительную организацию. Отсюда его резко отрицательное отношение к государству. «Государство, – пишет он, – самый колоссальный преступник нашего времени… Не защита является существенным его признаком, а нападение, посягательство… Уже первый акт государства, принудительное обложение и взимание податей, является нападением, нарушением равенства и свободы и отравляет собою все последующие его акты…»
С одинаковой силой протестует Тэкер против монополий – государственных и классовых, защищаемых государством: монетной, тарифной, патентной и др. Монополиям он противопоставляет в реформированном строе начало неограниченной конкуренции. «Всеобщая неограниченная конкуренция обозначает совершеннейший мир и самую истинную кооперацию!..» – восклицает он. Эти воззрения объясняют нам ту страстную борьбу, которую ведет индивидуалистический анархизм против государственного (вообще авторитарного) социализма. В последнем абсолютное торжество большинства, угнетение личности; в нем власть «достигается кульминационной своей точки», а монополия – «наивысшего могущества». В этом смысле индивидуалистический анархизм не видит принципиального различия между государственным социализмом и коммунистическим анархизмом; последний представляется ему лишь фазой в общем развитии социалистической доктрины… «Анархизм означает абсолютную свободу, – пишет Тэкер, – а коммунисты отрицают свободу производства и обмена, самую важную из всех свобод – без которой все другие свободы, в сущности, не имеют никакой или почти никакой цены…»
Индивидуалистический анархизм, в представлении Тэкера, есть «гармоническая общественная организация», предоставляющая своим членам «величайшую индивидуальную свободу, в равной мере принадлежащую всем». Единственное ограничение прав человека и «единственную обязанность человека» Тэкер видит лишь в уважении прав других. Насилие над личностью или правом собственности другого, правом, основанном на трудовом, а не на монопольном начале, – недопустимо.
Самым оригинальным моментом в учении индивидуалистического анархизма является решительное допущение им частной собственности. Проблема, стоявшая перед индивидуалистами, была такова: допустимо ли в анархическом обществе, чтобы отдельная личность пользовалась средствами производства на началах частной собственности. Если бы индивидуалистический анархизма ответил отрицательно, он высказался бы этим самым за право общества вторгаться в индивидуальную сферу. И абсолютная свобода личности, являющаяся символом всего учения, стала бы фикцией. Он избрал второе, и институт частной собственности на средства производства и землю, – другими словами, право на продукт труда возродилось в индивидуалистическом анархизме.
Признавая эгоизм единственной движущей силой человека, Тэкер из него выводит закон равной свободы для всех. Именно в нем эгоизм и власть личности находят свой логический предел. В этой необходимости признавать и уважать свободу других кроется источник правовых норм, основанных на силе воли.
Таким образом, индивидуалистический анархизм не только допускает право как результат соглашения общины, но склонен защищать его всеми средствами. Тэкер не останавливается ни перед тюрьмой, ни перед пыткой, ни перед смертной казнью.
Если бы даже индивидуалистический анархизм во всех отношениях удовлетворял потребности человеческого духа, то уже одно допущение им возможности подобного реагирования со стороны общественного организма на отдельные акты личности является полным ниспровержением всех индивидуалистических идеалов. Можно ли говорить
