враждебного столкновения между языческими и христианскими воззрениями на дьявола очень легко понять и уяснять себе. Язычник не только верит в существование злого духа, но и служит ему» [59] (кстати, одного из таких богов называют Воландом – бога-кузнеца в скандинавской мифологии, который с приходом христианства также стал духом тьмы). Однако от настоящего Аида до настоящего дьявола – дьявола как такового – лежит непреодолимое расстояние, непреодолимость которого обусловлена тем же разным происхождением. Дьявол – это бесплотный и бестелесный дух, а Аид – это в свете нашего исследования такой же человек, как и мы, правда, человек, которого называют богом, но который таковым по человечности, строго говоря, не является. Между Зевсом и Аидом лежит только духовно-нравственная, а не природная разница. Если первый – это, упрощенно говоря, добрый бог, иногда гневающийся на людей за их грехи и преступления, то второй – это бог, живущий в подземном царстве, но человеческое в обоих божествах находится
в одинаковой степени. Аид тоже, как свой брат, имеет много родственников, крадет в свое царство несчастную Персефону и поддается чарам музыки Орфея, желающего спасти свою возлюбленную Эвридику. Поэтому, как бы ни был похож Аид на сатану, все равно этот бог – человек, а не дух. Даже его бесплотность, которой обладает и его брат Зевс, не является безусловной: если у сатаны бесплотность означает неведение любви, которая обрекает людей на страдания как обремененных плотью существ, то у Аида и Зевса бестелесность – это не более чем одухотворенная плоть, но все-таки плоть. «Только с величайшим трудом удается человеку, – пишет Александр Амфитеатров, – если вообще удается, составить себе понятие о какой-либо бесплотной субстанции, существенно противоположной тем, которые доступны нашему чувственному восприятию. Обыкновенно, бесплотность понимается как наименьшая плотность: такое разрежение вещества, что последнее становится подобным воздуху или огню, либо даже и их тоньше. В первом представлении, разделяемом едва ли не всеми народами земли, душа есть дыхание или легкий пар, который может быть видим под внешностью тени.
Боги всех мифологий – более или менее, но всегда – телесны. Греческие боги питаются амброзией и нектаром и имеют тело, физиологически чувствительное как к удовольствию, так и к страданию. Когда они вмешиваются в битвы смертных, то не только сами наносят, но также и получают болезненные, заставляющие их плакать и выть, ушибы и раны» [60]. Таким образом, Аид, хотя и воспринимался эллинами как бесплотное и бессмертное существо, как невидимый и недоступный бог, все-таки был телесным существом, представлял собою такого же человека, как любой смертный и телесный на земле.
Итак, мы не можем даже сказать, что Воланд подобен Аиду. Все свойства, которыми обладает Аид и которыми обделены люди, делает этого бога всего лишь сверхчеловеком, тогда как в случае Воланда эти же свойства имеют другую природу – без них самого Воланда не может просто быть: если Воланд – дух, то он не может не быть при этом бессмертным, всесильным, бесстрастным и бесплотным. Если же мы все-таки припишем Воланду любовь, то тогда-то как раз он и станет ровно таким же, каким является Аид, то есть злым богом. А злой бог может стать и добрым богом, воплощение которого представлено в лице громовержца Зевса. Так что любовь начисто искоренила бы в Воланде его демонизм, без которого он не может быть дьяволом.
По традиции мы еще раз для большей ясности составим таблицы. Для этого добавим к нашим десяти ячейкам из 5-й главы нашего исследования еще дополнительные четыре:
По этой таблице видно, что Аид находится по отношению к сатане так, как по отношению к дьяволу находятся люди и гуманоидные расы. И опять-таки тут нельзя не заметить, что больше всего боги древнего мира похожи на нас именно наличием женского пола – что у них те же самые человеческие проблемы, которые неведомы духам как бесполым существам. И именно знание любви со стороны богов делает их нечеловеческие способности и возможности лишенными безусловного значения. Достаточно нам эти неземные свойства и силу обрести, как мы тут же сможем оказаться в числе богов Олимпа.
Принадлежность Воланда к дьявольскому миру, к миру духов и невозможность ему любить видно также из того простого факта, что читатель сам не может любить или полюбить этого персонажа. Конечно, Воланд как действующее лицо романа может оказаться предметом любви читателя, но эта любовь будет отличаться от любви к любому другому персонажу, так как Воланда нельзя любить как человека, потому что он не человек. Воланд может быть любим не как человек, а как дух. Когда мы любим какого-то человека, то наши чувства к нему носят сопереживательный и сочувственный характер. Любить человека, сопереживать и сочувствовать ему – значит ставить себя в какой-то, хотя бы и очень слабой, едва заметной степени на его место, что значит познавать его, соединяться с ним, становиться причастным его жизни или, выражаясь языком бездарного поэта Рюхина, принимать в нем участие. И чем сильнее, искреннее и интенсивнее такая любовь, тем более и ощутимее оба человека становятся, как говорится, родными душами. Отсюда появляются на свет хорошо знакомые всем слова: брат, друг, приятель, товарищ или просто знакомый. Любовь же к Воланду носит характер, который выражается обычно следующими словами: уважение, подражание, обожание, благоговение, боготворение, почтение или даже преклонение. Тут никакой приставки «со» уже нет и не может быть. Воланд, например, не может стать одним целым с Маргаритой, и он не может быть другом Мастеру в том смысле, в каком понимается обычно это слово. Дьявол не может кому-то быть родной душой или одним сердцем, так как у него нет ни души, ни сердца. Любовь к Воланду, можно сказать, подобна той связи и тому единству, которые существуют в свите этого духа зла. Именно поэтому не произошло срастания Геллы со своим повелителем, так как она не демон, а человек способный любить. В нашем мире такое тоже может быть, только не в таком строгом смысле. Так, того же самого Афрания и его агентов тоже нельзя любить сопереживательной любовью, так как он и его слуги ведут соответствующий образ жизни, не позволяющий им сочувствовать. Но если Воланда совершенно невозможно любить как человека, то Афрания так любить в некоторой степени все-таки возможно, насколько позволяет образ этого персонажа ершалаимских глав, поскольку этот персонаж – все-таки человек, а не дьявол. Правда, насчет Воланда тоже следует сделать одну важную оговорку, поставить одно необходимое «но». Сказанное
