Но если кого-то устраивают такие выражения, то тот уже может говорить, что у духов ангельская любовь.
Также можно этот вопрос разрешить и с другой стороны – путем сравнения. Если мы посмотрим на Воланда на фоне человека, то мы увидим, что греха как такового для первого просто не существует. Для него существует лишь демонизм, а демонизация – это такое проявление воли духа, когда тот перестает быть в единстве с ангелами и Богом и переходит в общение с темными силами и самим дьяволом, в результате чего образуются два непримиримых лагеря, вечно борющихся за человека. Как мы помним, Азазелло во время бала застрелил барона Майгеля, а после окончания торжества вернул подкову Маргарите, когда та выронила ее в подъезде. Мы, конечно, можем сказать, что тут рыжий демон совершил убийство и доброе дело, но это до тех пор, пока не констатируется нами факт его безусловной принадлежности к духовному миру. Если же мы это констатируем, то тогда следует уже сказать, что это убийство и это доброе дело нравственно никак на него не повлияли, причем совершенно: лишение жизни, пусть и виновного, человека не сделало его хуже своего повелителя, а значит, не было для него и грехом, и возвращение потерянной подковы Маргарите также не сделало его лучше Воланда, а значит, не было для него и добром. Поэтому, когда в Священном Писании говорится, что сначала дьявол согрешил (1 Ин 3. 8), это всего лишь означает, что тут автор просто использовал антропоморфизм, чтобы человеку при чтении было более понятно. В Библии нет таких мест, где какой-то автор использует слишком сложный для простого читателя богословский язык. Там может быть сложным лишь сам смысл, само богословие, но отнюдь не речь автора и малопонятные термины [61].
Таким образом, мы можем использовать слова «любовь» и «грех» по отношению к духам, но только в качестве уступки ограниченного языка и особенно ради тех, кто еще плохо введен в тему сравнения человека с ангелами и демонами, потому что простой человек вопреки своему теоретическому знанию, как правило, воспринимает духов как людей.
Философ Владимир Эрн, раскрывая проблему свободы в одном своем сочинении, справедливо заметил, что «освободить в мелочах и оставить рабство в главном – это значит не освободить, а только с еще большей силой подчеркнуть это рабство» [62]. Михаил Булгаков делает с Воландом несколько подобную операцию: если бы у Воланда в самом деле могла, как у нас, болеть нога, и могла иметься бабушка, которая советует старинные средства, если бы мы ему приписали все человеческое, то от этого принадлежность к бесам и духовному миру в Воланде обнаружилась еще с большей силой и очевидностью! Кажется, что разболевшееся колено делает Воланда ближе к человеку, но происходит в действительности тут совсем другое: граница между Воландом и Афранием становится еще более резкой и четкой. Благодаря тому, что Воланд выглядит настолько человеком, что его практически нельзя отличить от настоящего, нам удалось провести границу между Афранием и Воландом, которая является не чем иным, как именно любовью: Воланд не есть ни человек, ни мужчина, он не знает ни любви, ни влюбленности, а вместе с ними и всех человеческих страданий. Если же бы Воланд был представлен вне человеческого обличия (правда, как себе это представить), то эту границу обнаружить было бы намного труднее. Наделение Воланда человеческими свойствами и атрибутами еще больше обнаруживает и очерчивает его принадлежность к миру демонов, хотя нам кажется, что должно быть иначе.
Самой загадочной, таинственной, спорной и вызывающей многие вопросы фигурой ершалаимских глав заслуженно является начальник тайной службы Афраний. Этот человек в капюшоне больше всего загадочен тем, что он очень сильно напоминает Воланда, участие которого в судьбе Пилата не совсем понятно для читателя. Это и многое другое невольно наводит мысль читателя на отождествление этих двух персонажей романа. Если Афраний – это все-таки Воланд, то тогда возникает естественный вопрос, как мог это узнать Мастер. А если Афраний – это все-таки не Воланд, то одной из основных причин, почему Михаил Булгаков их изобразил похожими друг на друга, служит желание автора навести читателя на мысль сравнить друг с другом эти две загадочные фигуры, потому что, когда читатель в своем уме говорит, что Воланд и Афраний – это один и тот же человек, мысль приходит в тупик, так как Воланд – это дьявол. Границей между Афранием и Воландом служит именно та самая человечность, что в нашем языке обозначается словом «любовь». В свите Воланда царит прочная связь и единство духа. Не только Воланда, но и всю его свиту и каждого входящего в нее демона, можно назвать силой, «что вечно хочет зла и вечно совершает благо». Всех четырех духов зла связывает отнюдь не любовь, отнюдь не человеческие отношения. Не это их объединяет, не это их связывает. Мы не знаем, что значит быть дьяволом, кроме того, что это значит быть не человеком. Именно поэтому читатель вместе с героями романа в той или иной степени очеловечивает Воланда и его помощников, из-за чего соответственно возникает к ним любовь как к людям. В чистом же виде как Воланда, так и его слуг любить как людей невозможно, потому что любить как человека можно только самого человека. Здесь также важно знать, что бесплотность или духовность Воланда как духа нужно понимать именно как бесплотность и духовность, а не как одухотворенную плоть. Что такое бесплотность неясно, как неясно, как можно не любить. Здесь же видно только, пожалуй, одно – что эти вещи взаимосвязаны: Воланд не может любить именно потому, что он дух, и наоборот: Воланд – дух потому, что не существует для любви. Если же Воланд может любить, то в таком случае Воланд – это тоже, как и мы, человек, правда, необыкновенный человек, но все-таки человек, которого все почему-то называют дьяволом и который сам себя считает таковым и пытается всех в этом уверить. Таковой Воланд ничем от Афрания не отличается, кроме личных качеств, свойств и характера. Вот именно при сравнении Воланда с Афранием в уме читателя складывается подлинный образ задуманного Михаилом Булгаковым сатаны – силы, «что вечно хочет зла и вечно совершает благо», и духа, которого все религии, верования, мифологии, народные сознания и культуры всегда очеловечивали, наделяя дьявола несвойственными для него атрибутами и качествами и делая из него человекоподобное существо, откуда и возникает то многообразие и богатство имен сатаны. Именно по этой основной причине человек всегда имеет неверное представление
