людей. При наделении Воланда человеческими атрибутами, кроме любви, в булгаковском герое еще сильнее, еще с большей силой обозначается дьявол, бес, дух, то есть
не человек. Что-то бесконечно и непреодолимо мешает ему слиться с нами. У Воланда может болеть не только одно, но и другое колено, у Воланда может быть хромота, у Воланда могут быть проблемы с зубами, но ничто из этого отнюдь не делает его человеком.
Граница между духами и людьми, как мы можем уже увидеть, двусторонняя: со стороны духов – это демонизм или деление на ангелов и демонов, а отсюда – возможность существования дьявола, который представлен в романе в образе Воланда, со стороны же человека – это любовь, из-за которой возможна нравственность, нарушения которой ведут к одним страданиям. Но если первую сторону не нужно искать, так как она уже дана самим автором в романе: Воланд есть дьявол, а его слуги – черти, то вторая предполагает возможность поиска и разных ответов. Духи, таким образом, однозначно начинаются с возможности деления на злых и добрых сил, тогда как, начинаются ли люди с любви, до этого еще надо дойти. Вот что однозначно меняется в начальнике тайной службы, если читатель перестает считать его человеком: для него появляется возможность осатанения, которое, правда, в нем уже осуществлено, потому что Воланд – сатана, а вместе с появлением этой возможности Афраний перестает ведать любовь, из-за которой до этого был по отношению ко всем женщинам мужчиной и мог переступать нравственные границы, переходя которые он вкушал зло.
Вот с какой целью Михаил Булгаков пытался воссоздать подлинный образ духа зла и повелителя теней. Он хотел показать Воландом, кто такой человек или что такое человек по сравнению с демонами. Вложенный смысл в произведение должен всегда иметь какое-то значение для человеческой жизни, и поэтому неверно из сказанного было бы заключить, что Михаил Булгаков сумел сказать, кто такие духи. Разумеется, он не знал, кто такой дьявол, и, разумеется, что Воланд необязательно совпадает с реально существующем сатаной. Но, что Воланд совпадает с настоящими духами по незнанию любви, это уже не вызывает сомнений в свете данного исследования.
Наше «Следствие по делу Воланда» началось с рассмотрения того необычного факта, что роман «Мастер и Маргарита» вызывает к себе отношение читателя, какое тот имеет к любви между мужчиной и женщиной. Поэтому можно сказать, что причиной или одной из причин, почему автор взялся за столь «странную» тему, был отнюдь не дьявол, а именно эта любовь как единственная в своем роде тема. Роман, конечно, написан о сатане, но все же в глазах автора Воланд выступает в роли его орудия, которым писатель пытается донести до читателя свою мысль, на что-то открыть глаза. Тщетны попытки изобразить того, кем мы по происхождению не являемся. Воланд как персонаж лишь показывает, в чем проявляется человечность в человеке и чем тот от него отличается. И мы выяснили, что дьявол – это дух, который 1) бесплотен, 2) не имеет пола и 3) не может любить, а человек – это человек, который 1) телесен, 2) имеет пол и 3) может любить. Вот это труднее всего для понимания, потому что все перечисленные вещи неделимы, взаимосвязаны и только в нашем умопредставлении подвержены делению на три пункта. И это проще всего, как сделал сам Михаил Булгаков, понять снова на примере дьявола. На примере последнего хорошо будет видно, что, убирая или добавляя в духах один пункт, мы тут же убираем или добавляем в них другие два, не имея возможности с этим ничего поделать. Если мы представим, что духи имеют половое деление, что в мире духов есть демонессы, чертовки и суккубы, то в таком случае окажется, что вся бесплотность дьявола призрачна, условна и что дьявол – обыкновенный человек с мужским началом, которое способно на любовь и привязывание. Если же мы положим, что духи могут любить, то дьявол снова окажется человеком, бестелесность которого бесплотна только в том смысле, что его не видно. И если мы допустим, что дьявол имеет плоть, то к нему автоматически, тут же приписываются 2-й и 3-й пункты. Отсюда следует, что человек телесен, потому что имеет пол и может любить, и что человек имеет пол, потому что телесен и может любить, и что, наконец, человек может любить, потому что телесен и имеет пол. А Воланд, таким образом, есть тот, кто ненастоящий человек: тот, кто ненастоящий мужчина, тот, кто не по-настоящему телесен, и тот, кто не по-настоящему любит. И все это подтверждается простыми примерами.
В предыдущей главе мы упомянули о богатой мифологии древних времен, особенно о греческой мифологии. Александр Амфитеатров глубоко прав, что бестелесность языческих божеств все-таки телесная. Она бестелесна только в том смысле, что она представляет некую воздушную, прозрачную, миражную, маревную и недоступную для наших чувств субстанцию, и можно даже ее назвать в современных представлениях виртуальной. Ее можно уподобить той прозрачной телесности, в какой был Коровьев, когда явился испугавшемуся Берлиозу: «И тут знойный воздух сгустился перед ним, и соткался из этого воздуха прозрачный гражданин престранного вида. На маленькой головке жокейский картузик, клетчатый кургузый воздушный же пиджачок… Гражданин ростом в сажень, но в плечах узок, худ неимоверно, и физиономия, прошу заметить, глумливая. Жизнь Берлиоза складывалась так, что к необыкновенным явлениям он не привык. Еще более побледнев, он вытаращил глаза и в смятении подумал: «Этого не может быть!..». Но это, увы, было, и длинный, сквозь которого видно, гражданин, не касаясь земли, качался перед ним и влево и вправо» (после рассказа Воланда: «Тут у самого выхода на Бронную со скамейки навстречу редактору поднялся в точности тот самый гражданин, что тогда при свете солнца вылепился из жирного зноя. Только сейчас он был уже не воздушный, а обыкновенный, плотский…»). Поэтому нет ничего удивительного в том, что языческие боги занимались человеческими делами и имели романы с людьми, ничем от нас, в сущности, не отличавшись. Если бы современная девушка вышла замуж за Зевса, это бы вызвало либо всеобщий смех, либо всеобщее неодобрение, но ничего противоестественного в этом браке не было бы, потому что греческий Зевс – это не более чем человек, которого за свои способности и могущество прозвали богом. Получи мы сейчас все эти возможности, мы от этого, с бесспорной очевидностью, не станем богами. Что касается любви как человечности, то с беспристрастной точки зрения, с точки зрения современного взгляда на мифологию, Зевс не более свят, чем его злой брат
