– Товарищ старшина, вы свободны. – И Михаилу: – Здесь больных два человека. Вы третий. Сейчас сразу спать. Завтра с кровати не подниматься, с больными не разговаривать – у вас высокая температура. Я всё время буду здесь. Все вопросы только ко мне. Всё понятно?
Кутузов пожал плечами.
– Вопросов нет. И температуры тоже нет – видно же.
– Это не ваша забота. Вы в палате будете один. Ясно?
– Ясно. А вас как зовут?
– Военфельдшер Наливайко.
– А имени нет?
– Пока нет. А там видно будет. – Она кивнула на дверь. – Пошли. Поздно уже, спать пора.
Но как тут уснёшь? Михаил пытался осмыслить случившееся. День прошёл нормально. Обычный армейский день. Ничего не предвещало перемен. Он уже смирился с мыслью, что завтра – Сталинград. Завтра бой. Поглядывал на товарищей – с кем придётся воевать в одном окопе? Оборонять один дом? Может, хлебать из одного котелка? Или идти в разведку. Обстрелянных бойцов было мало. Капитан Никулин равномерно распределил их по отделениям, так что ему, как одному из самых опытных, придётся воевать рядом с молодыми. И не просто воевать, а присматривать за ними. Приободрять, подсказывать в бою. А какая в бою подсказка? Там, может, и головы не поднять. Главное, чтоб не побежали. Вот задача. А выбирать, с кем рядом воевать, не приходится. Это уж как повезёт. Эти думы о завтрашнем дне не отпускали его. И, как он понял, всех других тоже. Он привык к этой мысли о завтрашнем бое, и она хоть и не отпускала его, но и не тяготила. Будь, что будет. И под Киевом, и под Харьковом потруднее было: там в окружении дрались, а здесь как-никак свои кругом – так что сдюжим. А оно вот чем обернулось. Рота утром в Сталинград уйдёт, а он здесь, в чистой кроватке останется. Нехорошо. Может, сбежать? А куда? Причём если об особом задании что-то говорили, значит, с особым отделом связано. А с ним не пошутишь и от него не убежишь. Да и определил его сюда сам Никулин. А он мужик серьёзный. Интересно всё же, что это за особое задание? Во что вживаться? Почему ни с кем не разговаривать? Одни загадки. Эта подруга, военфельдшер, мелкая сошка. Ничего не знает. Ей приказали – она выполняет. Может, завтра этот самый капитан Поляков появится? Он-то должен знать. Однако, если из маршевой роты выдернули, дело серьёзное. Может, в разведку направят? Глубинную. Слышал о такой. Или читал. Но там же профессионалы. Туда людей долго готовят. А из него какой разведчик? Хотя сейчас война, всякое может быть.
Так, ни до чего не додумавшись, Михаил и уснул.
Весь следующий день провалялся в койке. Даже еду ему в палату приносила сама военфельдшер Наливайко.
Строгая. Ни слова лишнего. На третий день утречком пришла в хорошем настроении. Взглянула на него, улыбнулась. Протянула зеркальце.
– Взгляни.
В маленьком зеркальном квадратике вся физиономия Кутузова не помещалась. Пришлось разглядывать себя по частям. Михаил смотрел и диву давался: вроде бы два дня отдыхал, посвежеть должен был, а из зеркала на него смотрел какой-то небритый мужик со впалыми щеками и унылым потухшим взглядом.
– Ну как? – поинтересовалась Наталья.
– Ужасно, – передёрнул плечами Кутузов. – Побриться-то можно?
– Можно. Только чуть позже. Не сегодня. Ты ещё денька два поболей. Зато разрешаю медперсоналу помочь. Аров нарубить, воды принести. Ну, ещё кое-что. В общем, что попросят, то и делай. Но не забывай – ты больной. Вроде и хочешь помочь, но не всё можешь. Понял? И с ребятами больными разрешаю пообщаться. А как сюда попал – не помнишь. Сознание потерял. Очнулся в палате. С памятью плохо. О маршевой роте ни гугу. – Похлопала по плечу. Дружески. Совсем другой человек. – Усёк?
Михаил кивнул.
– Понятно.
А Наталья продолжила:
– Только не переигрывай. Ты нормальный парень. Но вот беда случилась. Сам не знаешь, как это всё произошло. Поскорее бы вырваться отсюда. И к концу дня вроде бы полегче тебе стало. Только память не возвращается. А так – поскорее бы в строй.
Михаил снова кивнул.
– Понял я, понял. Сыграю. А вы до войны не в театре работали?
Наталья улыбнулась.
– Ты знаешь, вся жизнь – театр. А мы в ней актёры. Впрочем, некоторые – режиссеры.
– Как вы?
– Ну, я – на любительском уровне. Понимаешь, война и жизнь заставили. Теперь можешь называть меня Наталья Александровна. Только без свидетелей.
– Обязательно по отчеству? Вы ж вроде даже младше меня?
– Ну, Кутузов! Не пропадёшь! Тебе как мёд, так и ложку! Потерпи. Пока «товарищ военфельдшер», наедине – «Наталья Александровна», а до «Наташи», как говорится, семь вёрст, и все пёхом. Пройди, а там посмотрим. Всё.
На следующий день Наталья снова зашла к Кутузову. Что-то тянуло её к этому парню. Посидели, поговорили. Михаил рассказывал ей о своей довоенной жизни, о начале службы. А потом и о начале войны. Как он её, эту войну окаянную, начинал. Как воевал под Киевом, как отступал вместе с командующим генералом Кирпоносом. Как тот погиб, а ему удалось спастись и выйти из окружения. Рассказывал и сам удивлялся, что доверился этой почти незнакомой девушке. Потому что рассказывал такие вещи, о которых поклялся, поклялся самому себе, никому и никогда не рассказывать. Делясь с Наташей воспоминаниями, хмурился и темнел лицом, снова переживая события августа и сентября сорок первого. Изредка улыбался нечаянной радости редких удач того горестного времени. Больше года прошло с тех пор, а он в первый раз так подробно, без утайки рассказывал обо всём, что ему пришлось тогда испытать. Рассказывал, потому что верил ей. И потому что видел, как Наталья Александровна переживает боль его утрат.
А она слушала Михаила и вспоминала бои у села Петровки близ Одессы, где и она с Поляковым билась насмерть. И устояла. Вспомнила братскую могилу, в которой хоронили они погибших своих товарищей.
Непрошенная слеза скатилась по её щеке к подбородку. Наталья совсем по-детски, как девчонка, смахнула её ладошкой.
Михаил прервал рассказ. Сочувственно посмотрел на Наталью, как на ребёнка. Принял слёзы на свой счёт. Подумал: «Вот, и сам что-то расклеился, и девочку до слёз довёл», а вслух сказал, и получилось ласково-ласково, как будто по-отечески:
– Ну что вы, Наталья Александровна? Что вы? Это же давно было. Вот он я. Живой и здоровый. А те, что погибли… Что ж– это война. Тут уж ничего не поделаешь. Тогда они, а завтра, может, я. Война… Она без крови не бывает.
Наталья покачала головой:
– Не надо. Не погибай. Не хочу.
И быстро, почти бегом, вышла из палаты.
А Кутузов долго смотрел на захлопнувшуюся дверь и думал: «Какой же всё-таки чудесный человек, эта Наташа! Слушала, будто вместе со мной через всё это прошла!». А потом лёг на спину и принялся мечтать, как он будет дружить с Натальей, как они будут любить друг друга, а после войны поженятся.
На следующий день Михаил узнал, что Наталья Александровна жена комбата Полякова. Попереживал, попереживал, но вскоре успокоился. «Ну не женой, так, может, сестрой будет, – решил Михаил. – Главное – до победы дожить».
Наталье Михаил тоже понравился. Давненько она не встречала такого красноармейца: умного, сильного, мужественного. «А сколько он пережил, – думала она. – Нет, с такими ребятами не пропадём. Не одолеть нас фашистам». Вечером рассказала обо всём Полякову. Тот выслушал внимательно, сказал:
– Знаю. Мне Никулин о Кутузове говорил. Без подробностей, конечно. Добрый хлопец. Придёт время – командиром будет. Этот не подведёт.
Прошло ещё три дня. Вечером Наталья накормила ужином припозднившегося, как обычно, Георгия. Села и сама попить чайку. Не спеша налила заварки в старенькую, с трещиной и с цветочками на боку, хозяйскую чашку, добавила кипятку. Осторожно попробовала – горячий! Но блюдце брать не стала. Подула на него, сложив губы трубочкой, и слегка отодвинула от края: пусть остынет. Сама, подперев голову руками, стала смотреть, как Жорка укладывается. Он, уже почти раздевшись, почувствовал её взгляд, смутился (снова перед женщиной в кальсонах щеголяю), сел и быстренько прикрылся одеялом. Наталья, глядя с любовью на него, усмехнулась.
– Что ты всё прячешься? Я тебя и без кальсон видела.
– Ну, то без кальсон. То другое дело. А в кальсонах гусары перед дамами не щеголяют, – поправил одеяло. – Ты гусаров видела?
Наталья покачала головой.
– Нет, не видела.
– Так смотри. Вот он перед тобой.
Помолчал и добавил серьёзно.
– Когда я в одних кальсонах, не смотри. Стесняюсь.
Наталья снова улыбнулась:
– А когда без кальсон, можно?
Он махнул рукой. Быстро улёгся, ловко юркнув под одеяло.
– Да ну тебя. Пей чай быстрее да ложись. Устал я сегодня.
«Каждый день ты устаёшь, милый ты мой, любимый человек, – думала Наталья, глядя на Жорку. Вздохнула. – А что поделаешь? Война. Но с другой стороны, если б не эта проклятая война, мы бы и не встретились». Она перевела взгляд на Полякова и покраснела. Вдруг сообразила, зачем её Жора торопит. И, чтобы скрыть смущение, сказала просто так, первое, что пришло в голову:
