– Дэмьен сказал, что ему нужны люди, двигать мебель.
– Ого, смело. Я так надеялся, что он всё сам сделает, а ему уже что-то нужно. Ладно, напиши объявление, повесь на доску. Вообще, у нас все отзывчивые. Не отобьешься. Что это значит, двигать мебель, зачем?
– Один зал сделаю читальным, а другие – библиотечными. Сейчас везде просто всё стоит, и на этом всём навалены книги. Мне нужны в первую очередь коробки для книг и бумаг, чтобы их вынести, освободить пространство, и потом уже двигать мебель.
– Вот это библиотекарь… сколько энергии… то есть нужны коробки сначала?
– Очень много коробок.
– Да, нескоро мадемуазель Кристен увидит тебя. Она уже звонила мне, спрашивала, когда ты зайдешь. Ладно, завтра с утра съездишь с шофером в «Икею» за коробками. Отец Валери даст тебе нашу «Визу» приходскую, подойди к нему после мессы утренней.
Дэмьен улыбнулся – вот он и оказался внутри Собора, организма, семьи, клана, команды; люди смотрят на Собор с площади и не догадываются, что под самым небом на крыше говорят о коробках из «Икеи» – так делаются дела Божьи.
Они спустились с крыши – а весь неф был полон журналистов и световых приборов; отец Декамп сразу стал очень светским; изысканным, подтянутым – будто он на лошади-фаворите, а впереди – барьер, туман, натянутая проволока, о которой он в курсе – заговор администрации ипподрома – но что делать – надо прыгнуть выше проволоки – лучший роман Дика Фрэнсиса; плохих концов не бывает – джентльмены начинают и выигрывают – Дэмьен улыбнулся, и пошел в библиотеку; скинул по пути смс Тео: «проспал? а у нас тут, представляешь, хрустальное распятие привезли. а у отца Декампа аллергия на распятия, но он ее коньяком запивает. полно прессы, но он отлично держится – настоящий жокей. разгребаю библиотеку» – потом слал фото одно за другим; Тео иногда дарил ему комиксы про него, Дэмьена, супергероя-книжника – он был в очках и пиджачке, мог вызвать, как в «Чернильном сердце», любого героя из книги на помощь в минуту опасности – милый был комикс, Дэмьен его обожал; и Тео, видимо, хотел фотографии использовать для этого комикса потом или сейчас – всё-таки мысль о «нежном нуаре» пугала Дэмьена. И хотя было ясно, что нужен пока просто порядок – коробки, сложить, вынести, под коробки на время уборки и меблировки жертвовали учебными классами – двумя детскими и взрослым; в детских на стенах сплошь висели детские рисунки – традиционно, пол был покрыт разноцветным линолеумом, который легко мыть – дети пили здесь чай; стены – обоями моющимися, очень классными – в разноцветные, будто от руки нарисованные и раскрашенные квадратики, Дэмьен даже подумал, что обои тоже детский рисунок; а вот взрослый класс был очень мрачный, красивый, под Собор, тоже с антикварной мебелью, стены без обоев и краски, черные, исцарапанные, исписанные, скрипящий деревянный пол, вытянутые, как бойницы, голые окна – в детских они были с веселыми занавесками, на широких подоконниках в огромном количестве лежали лоскутные подушки и плюшевые звери; здесь же хотелось писать готические романы; Маттиас сказал, что в этой комнате был раньше личный кабинет настоятеля; все они были разными, увлекались разным, и здесь были и чучела животных, и засушенные растения, и банки с загадочным заспиртованным, и коллекция настоящих черепов, и потайной сейф, и рояль, и оригинал Боттичелли; «а куда всё делось? на гараж-сейл загнали?» «ну, типа того – рояль у отца Валери, он композитор по образованию, руководит хором, коллекция черепов подарена университету одному, оригинал Боттичелли висит в боковом нефе» «а сейф?» «да где-то здесь» «а там было что?» «куча бумажных денег, которые уже не в ходу» «вот блин, обидно» «ага; кому-то из мальчишек подарили, коллекционеров»; но Дэмьен не мог вот так просто взять и успокоиться и подождать до завтра – он вернулся из учебных комнат обратно в библиотеку и продолжил перебирать, искать, читать; в один момент зазвонил телефон – незнакомый номер – и обворожительный немолодой женский голос спросил:
– Месье Оуэн?
– Да, – Дэмьен положил стопку журналов о бабочках на пол – голос ему понравился – мягкий, темно-вишневый; как красный горячий глёг с корицей в рождественские каникулы в уличных ларьках.
– Я мадемуазель Кристен, городской библиотекарь.
– О, да, я понял. Здравствуйте. Я… я Вам пока не звонил…
– Я понимаю – Вы решили пока разобраться с верхними комнатами… но я подумала – может быть, с ними я тоже помогу – я скучаю по таким вот приключениям, понимаете…
– Но тут… – как бы сказать «много физической работы, а Вы же немолодая леди» – но она сама сказала:
– Много физической работы… но я могу всё записывать, сидя на стремянке, я надену брюки.
Дэмьен засмеялся.
– Конечно, приходите. Только после обеда, часа в три, я утром еду за коробками в «Икею».
– О, коробки… – как можно так сексуально сказать слово «коробки»? – Договорились.
И потом сразу еще звонок – это был Клавелл – конечно, он тоже знал его номер – все всё знают – Клавелл написал, что его вещи благополучно доставлены; о, класс; и буквально через минуту пришло сообщение от отца Декампа – после обеда на крыше и пресс-конференции он уехал по каким-то еще делам; «на мессу не оставайся; беги домой, ныряй в смокинг, душись, брейся и прочее – я подъеду и заберу тебя – опера через три часа; опаздывать нельзя» – уже второй день без мессы, исповеди и причастия, кошмар.
Смокинг он нашел в коробке, подписанной как «парадная одежда» – темно-синим маркером; там было всё – и брюки, и ботинки, и смокинги, и рубашки, и бабочки, и подтяжки, и кушаки, и жемчужные и серебряные запонки; он отдал Клавеллу, тот все отгладил-отправил, начистил; Дэмьену было неловко, но Клавелл сам предложил, а он так быстро сам бы не справился; пригладил волосы гелем у зеркала; Клавелл улыбнулся.
– Отлично выглядите, прямо как из кино про Первую Мировую.
– Спасибо.
– Вам идет торжественная одежда. Жаль, что ее так редко носят. Раньше мужчины были такими красивыми.
– А мне кажется, в такой одежде все одинаковые.
– В одинаковой одежде сразу видно, кто чего стоит. Только по линии лацкана…
– Вы бы подружились с моим другом Тео. Он тоже любит порассуждать на тему «ты – то, что ты носишь».
– Думаю, что подружился бы – он идеально упаковал Ваш багаж.
– Да, Тео удивительное сочетание Дживса и Вустера в одном теле, – и испугался, не обиделся ли Клавелл на «Дживса» – но Клавелл, кажется, не знал, кто это, и даже не услышал, – он с нескрываемым удовольствием рассматривал подписанные и обклеенные скотчем коробки – красным скотчем Тео обклеил коробки с одеждой, коричневым – с книгами и рукописями, белым – белье, зеленым – верхнюю одежду.
– Такси вызвать?
– А до театра пешком далеко? – Тео уже полюбил этот город и прогулялся бы.
– В центре всё близко, но сейчас не успеете… обратно пойдете с месье Декампом. Он тоже любит гулять.
Времени и вправду было впритык со всеми этими смокингами, запонками, коробками; такси доехало минут за пятнадцать, Дэмьен уже опаздывал; он ужасно занервничал; обычно в театре всё задерживали, но в этом – как знать; но всё было в порядке; подсвеченное изысканное белое здание в мавританском стиле – в стиле мореск, вспомнил Дэмьен; очень красивое, суровое – из серого камня. Театр был хорош – небольшой, не Метрополитен-опера, но и не крошечный, как ожидал Дэмьен; у дверей пылали факелы, и в сочетании с общим стилем здания и осенней темнотой ощущение магического праздника, почти Хэллоуина усилилось; в фойе Дэмьен замер – весь пол был уставлен свечами; пол, столики, канделябры на стенах, люстры – электрического света не было и в помине – везде были свечи; опять свечи – как вчера в фонаре Маттиаса; потом, когда глаза привыкли к такому освещению, Дэмьен рассмотрел обстановку – уютный, потертый, будто в нем нарочно не делали ремонт, в золотисто-оранжевой, очень радостной; оранжевый не апельсиновый, а такой с уклоном в коричневый, ржавый – если можно так сказать про шикарный бархат на сиденьях и ковры с золотистым и красным вкраплением; сразу в фойе, и дальше, по всему театру, – лестницы, переходы – были расставлены подсвеченные витрины: с моделями декораций, кукольными домиками и сценами, с костюмами разных персонажей из опер, шедших несколько лет назад; и афиши, все сделанные одной рукой, в одном стиле – в театре был свой художник – и рисовал он не на компьютере, а масляными красками, акварелью, гуашью, пастелью, карандашом, и даже фломастерами и карандашами цветными – и такие яркие были эти афиши, радостные, глубокие, теплые, как весь театр. Дэмьен страшно обрадовался, что здесь ему тоже нравится – как в Соборе, как в кафе Тернера; пока из всех мест в этой новой жизни только квартира отца Дэмьена внушала ему душевный дискомфорт; чем-то бессознательным, будто помимо отца Дэмьена, Клавелла, двух собак и сейчас его, Дэмьен Оуэна, гостя, в квартире кто-то еще жил, и вел очень разгульный образ жизни – кричал по ночам, слушал громко музыку, бил бокалы с красным вином, разбрасывал вещи, брызгался духами с сильным утомительным запахом – Дэмьен никак по-другому не мог описать этого ощущения; будто он только случайно еще пока не встретился с этим четвертым-пятым – сумасшедшим, злым, – еще одним «полным страстей». В центре фойе была установлена на мольберте афиша сегодняшнего спектакля – «Богемы» – в огромной резной старинной раме, будто двухсотлетняя картина – и горящие свечи внизу, толстые, подтаявшие, много свечей; и такой красивый подсвет был от этих свечей; таинственный, романтичный; и на афише парень поджигал свечу девушке; Дэмьен стоял и смотрел на афишу – до чего ж красивая – густая, как масло, темнота, и в ней их лица – некрасивой женщины и очень красивого парня – руки, манжеты, кусочек синего в клеточку платья, косынка на груди кружевная, прядь на щеке вьющаяся темная, блеск глаз – и профиль парня, резкий, с челкой, баками, подбородком и носом шикарными, голливудскими, изогнутыми изысканно полными губами – Элвис прямо; «Богема. Режиссер:…» и тут на плечо легла рука – отца Декампа. Не просто безупречный – прекрасный мужчина: белое лицо, приглаженные волосы, бархатная практически сутана, воротник белый, кольца старинные, ботинки шикарные, мягкие, черные, из бархатной же кожи; трагичный, серьезный, из романа Стендаля или Энн Райс.
