Но вот вскрикнул малыш, тыча пальчиком в темноту. Мать, смеясь, подхватила его на руки, прижала к себе, вглядываясь в чернильную стену. Она смотрела прямо сквозь Иуду, до которого не было и семи шагов…
– Там никого нет, Симонит! Не бойся!
Усмехнувшись, Иуда мягко отдалился и вновь спустился к воде. Пошёл вдоль кромки под легкий и мерный плеск Генисарета, уставшего охлаждать день, такой раскалённый и долгий, что пришёл в Израиль с восточной стороны, из сирийских владений, уже переставших ими быть, ибо там уже властвовал Рим…
Генисарет копил сил на новый день, такой же трудный и душный…
Иуда шёл, и непрозрачной водой, чёрной, как очи дочерей Израиля, смотрело великое озеро на мёртвую половину лица Иуды… А тот с удовольствием слушал дыхание его огромной воды, но не видел его своим мёртвым глазом. А живой глаз Иуды цепко высматривал берег…
Музыка и голоса затихали, и постепенно перестал морщиться Иуда. Он не любил пустопорожних забав. И те послушно затихли и перестали царапать затылок Иуды…
И только тогда Иуда оглянулся на далёкое уже сборище… и последним промельком сумел углядеть в щедрых огненных сполохах гибкий девичий стан, двигающийся под неслышную уже свирель… Тонкий и нежный, как народившийся месяц… Что-то шевельнулось внутри Иуды…
Впереди, над небольшой ложбиной замерцал жёлтый отсвет. Летели вверх искры и гасли, не долетев до неба, мягкого, чёрного и плотного, как дорогая дамасская шерсть…
И туда направился Иуда. На ходу приседая, приблизился неслышно к кустарнику, которым зарос склон ложбины, осторожно достигнув гребня, присел и выглянул…
До сидящих внизу, около костра, было с десяток шагов. И видны они были, как на ладони…
Их было двое. Высокий, широкоплечий мужчина, закутанный в плащ с капюшоном. Он сидел к Иуде спиной. И даже спина выдавала в нём пришлого… Чужая текла в нём кровь, чужая! Не был он рождён от сына Израиля. И это сразу учуял Иуда…
Лицом же к Иуде сидел писец Захария, сын Бен-Акибы.
– Так, так… – ухмыльнулся Искариот, – а что же не спится грозному обличителю чужого разврата? Или заболели у него кишки? Или чешется у него правая кисть?
Чужак проворошил угли и лицо Захарии осветилось. И стало видно, как хмур, как недобро сжат его рот. Что за помыслы одолели Захарию? Угрюмо смотрел он на трескучее пламя.
Но сидящий напротив, как кажется, был настроен приветливо:
– Мы славно и громко болтали, скриба… – услышал Иуда его спокойный, весёлый голос. И выговор выдал уроженца сирийской общины Тира.
– …о чужих, чудесных уловах и о хороших ценах на шерсть в этом году… Мы дождались, пока стемнело и не осталось кругом никого, кроме рыбаков, чинящих сети…
Захария хмуро поднял взгляд на собеседника. А тот резко оборвал приветливость речи. Заговорил холодно и отрывисто:
– Так зачем ты позвал меня? Или твоего собственного улова тебе недостаточно? – Чужак цедил насмешку, – или тебя опять пригнала твоя неуёмная жадность?… Скажи прямо и не юли! И щедрой мздой я утолю вас обоих…
Иуда поддался вперёд. Его голова выставила к костру правое ухо, и скосила правый, живой глаз на Захарию, и оскалила рот. Так улыбался и слушал Иуда… Левая же, мёртвая половина его лица была во власти ночи и граница света и тьмы проходила по его хрящеватому носу.
– Не называй меня скрибой! – огрызнулся Захария, не отрывая взгляда от щедро греющих углей. – Мне ненавистна латынь… змеиный язык врага, поработившего землю моих отцов… – Дааа? – Чужак притворно удивлённо развёл руки. – А мне казалось, поработители строят дороги на вашей земле… и на ней же охраняют вас от ваших же разбойничьих шаек…
Захария покачал головой: – Одно другому не мешает… Грабители ночи – молочные щенки по сравнению с римскими голодными псами… ушёл Альбин, вор коварный и умный, мы вознесли хвалу Господу и вздохнули свободно… Но пришло безжалостное чудовище Флор…
Захария такими злыми глазами пожирал угли, что породил у Иуды одобрительную усмешку…
– А не ваши ли купцы суют прокуратору Флору таланты взяток на откуп военных подрядов? – безмятежно перебил Чужак праведный гнев Захарии.
Писец понуро опустил голову… и застонал, обхватив руками голову. Упрямо замотал, прижав ладони к ушам, не хотел он это слушать, не хотел!
А Чужак продолжал нанизывать вопросы, один на другой, притворно и удивлённо, и лилась из его речи насмешка и желчь… – …и не ваши ли книжники, закованные в броню Закона неповоротливы и беспомощны в своих доводах, как сирийский латник перед коротким римским мечом? Не ваши ли старейшины тупо и надоедливо талдычат божественному Августу о привилегиях, дарованных великим Александром? …
Чужак рассмеялся, тихо и заразительно… и резко прервал сам себя: – …Но при этом тайно и рьяно науськивают горячие молодые головы на кесарийских эллинов… за что? За то, что мир не стоит на месте и границы трещат, словно хворост? Или за то, что эллины относятся к своим богам не так трепетно, как это принято у вас, в Иудее?
Захария угрюмо молчал, но правая рука его что-то медленно и настойчиво искала в складках хитона. И Иуда это увидел. Усмехнулся…
Но Чужак, увлечённый риторическим промыслом, не унимался и не замечал… – …Или за то, что эллинские и сирийские общины приносят доход и себе, и Риму? А от иудеев только жалобы и беспорядки… или иудеи разучились торговать? Ответь мне, скриба… Вы гневно требуете, чтобы римские, мне смешно вымолвить… варвары! не вмешивались в ваши храмовые обряды, а по отдельности?…
Голос Чужака стал холоден и брезглив: – …не ты ли за три серебряных драхмы пустил меня на женскую половину в ночь, когда торговец шерстью должен был ночевать в Кане?
Писец поднял голову, его рука под тканью нашла и сжала то, что искала. Рукоять ножа. И увидев это, Иуда бесшумно сдвинулся и начал обходить их по кругу… нашёл удобней и ниже… Теперь эти двое были видны ему сбоку, и до них было не более шести шагов. И закутанный в плащ Иуда был похож на замшелый, плохо освещённый, никому не интересный валун…
А Чужак уже разозлился… – …Ответь мне… патриот своей родины, защитник веры отцов… Как можно предавать единоверцев?
Захария неуверенно помолчал, затем ответил, отрывисто, хрипло: – Это… это мне нужно… одно другому не мешает… я… я ненавижу Цадока… Почему, почему ему? Ему… досталась Ревекка… соль и мёд моего сердца… Уж лучше ты, чем… его гнилые зубы и похотливый язык, но знай, тиреянин…
Захария хотел ещё что-то добавить, но так насмешливо слушал его Чужак, что писец прервал самого себя.
– Какая сила, сколько трагедии! Божественный Эсхил пришёлся бы тебе по вкусу… если бы ты, как и все иудеи, надменно и слепо не презирали бы великое искусство эллинов… извини, я хотел сказать, варваров…
Захария оскорблено вскинул голову, но тут же вобрал в плечи, обратно, так холоден и брезглив был взгляд Чужака.
– Но ты забыл, что взял серебро. Или одно другому не мешает, а? А чем же тогда ты! Ты сам! …Лучше римского прокуратора? …
Чужак презрительно усмехнулся, и Иуда беззвучно усмехнулся вслед за ним.
– Две драхмы я отдал служанке Мириам, – огрызнулся Захария, – и одну сторожу в лавке, чтобы он крепко спал в эту ночь!
Захария зло поддался вперёд:
– Себе я оставил самое дорогое, мёд мести… а теперь… уходи, тиреянин… уходи!
Из его слов ушёл страх, в его глазах разгоралась злоба…
Чужак легко откинул капюшон, быстро встал. Широко расставил ноги. Полностью уверенный в себе, он долго и внимательно изучал напрягшегося писца. Изучив, кивнул. Издевательски растянул вопрос: – Верно ли… что в следующий приезд… мне следует поискать… другую сводню? …
Захария вздрогнул, как будто отвесили ему оплеуху. Ненависть, клокочущая в горле, не давала ему ответить. Он медленно, через силу, склонил голову в знак согласия.
Чужак спокойно повернулся к писцу спиной и сделал шаг навстречу невидимому валуну-Иуде…
Писец выхватил нож и кинулся Чужаку на спину, но тот резко присел и стремительной косой дугой ушёл вбок. Захария провалился в пустоту, а Чужак, крутанувшись, мощно и гулко ударил его локтём в рёбра. Утробно хрустнуло внутри Захарии, он дёрнулся, как насаженный на острогу, и рухнул мешком. Чужак ударом ноги перекатил его на спину.
Иуда тихо, одобрительно хмыкнул, плавно и бесшумно обнажая правую руку. Если бы Чужак оглянулся, он бы увидел, что у валуна вырастает рука. В кулаке был зажат гладкий, белый камень, похожий на алебастровый шар. Камень породил камень.
Чужак упёрся Захарии коленом в грудь и приставил нож Захарии к горлу Захарии. Писец тихо завыл.
Чужак произнёс, раздумчиво и иронично: – Иудеи разучились воевать. Да и торгуют всё хуже… Их хватает только на крик в синагогах и на базарах. Нет Давида за Иорданом…
Захария дёрнулся, но кадык ткнулся в остриё, застыл, выхрипнул с ненавистью: – Ты там был… Был!.. Ты… кидал!
Чужак издевательски уточнил: – Но ни разу не попал… Зачем же мне портить такую красоту?… И без меня нашлось немало желающих, так? Сын Бен-Акибы…
