Инесса, любезно кивнув мне, повернулась и пошла вдоль парапета, в сторону Дворцового моста. Я не спросила, куда она торопится, да и не считала себя вправе делать это. Потом я перевела глаза на поплавки рыболовов, которые за время нашего разговора ни разу не шелохнулись. И два мужика застыли, как статуи, балдея от самого процесса ловли. В их ведёрках было почти пусто.
Я вновь взглянула в ту сторону, куда ушла Инесса. Она будто почувствовала; остановилась и махнула мне рукой уже с моста. И у меня вдруг радостно забилось сердце. Я почувствовала, что встретила нужного, важного для меня человека. Пока я не могла разобраться в своих эмоциях. Понимала только, что разговаривать с этой женщиной мне было приятно. Она оказалась ближе родных. Между нами сразу же протянулась невидимая, но очень прочная нить. Инесса явно тоскует по дочери, а мне нужна мать. Это называется «они нашли друг друга».
Инессе не нужно ничего рассказывать про себя – она и так всё знает, помнит меня в колыбели. Кроме того, в курсе моих «ошибок юности». И, несмотря на это, обращается со мной уважительно, называет на «вы»…
23 мая (вечер). Конечно, к приходу брата пришлось делать уборку, готовить обед. Повезло, что никто меня не отвлекал. Я ничем не заболела, и с Лёлькой всё обошлось. Неделю назад, утром, она проснулась почти здоровая. Беспокоили только слабость и небольшой кашель. Теперь же Лёлька опять отправилась на смену.
Богдан явился в семь пятнадцать вечера. С порога показал очередную флэшку в футляре, тут же бросился к компу. Я помахала в воздухе домашними тапочками, напоминая, что гость не разулся. Если у Кристины бережёт ковры и паркет, так пусть и у меня не балует.
– Ах, простите, зашился! – Богдан, не нагибаясь, скинул уличные туфли. – Ладно бурчать, уберу всё. Тут такая радость, а ты настроение портишь…
– Что за праздник ещё? – Я всё-таки унесла туфли в прихожую. – Столько развелось, что и не упомнишь.
– Да Никулин раскололся! – бухнул братец. – Во ёршик – все мозги вынес…
Тут уже я пустилась в пляс. Надоело ждать, когда это случится. А гляди-ка, заслабил!
– И кто его дожал? – Я с вожделением смотрела на флэшку. – Круподёров?
– Не-а, бери выше! Наш с тобой дядя при моей помощи. Не зря в Красноярск смотался…
– Ну, расскажи, не будь врединой! Есть хочешь? – Я метнулась к холодильнику.
– Уже нет. В твоём любимом «Полёте» перекусил, чтобы здесь время не терять.
– Хорош! Я полдня пыхтела, а он пожрал уже…
– А кто тебя просил пыхтеть? – Брат уже начал заводиться. – Откуда бабы взяли, что мужика сразу надо кормить? Пока ещё забегаловки на каждом углу. Надо быть полным идиотом или патологическим скрягой, чтобы остаться голодным. Это, наверное, повелось с давних времён. Я их немного застал. Кто к нам приходил, все носами водили – не варится ли где чего. Это к вдове-то с двумя детьми! Да ещё норовят подгадать к обеду. А матери стыдно было, когда в рот смотрели. Потом дядя Сева как-то это прекратил. После того, как на него нарвались…
– Да, он на это дело свирепый, – согласилась я. – Так давай тогда скорее смотреть кино! Классно, что камеры в кабинетах поставили. Никаких вопросов…
– Скажи спасибо правозащитникам. Они настояли. Писали везде, что мы задержанных избиваем. Теперь всё тип-топ. Но большинство камер без звука работают, так что словами ещё можно оперировать. А мы, под шумок, свои записи делаем. – Богдан вставил флэшку, щёлкнул «мышью». – Теперь смотри – будет интересно. Круподёрова ты знаешь, Никулина тоже видела. Всё данные на таймере. Теперь – вперёд!
На экране возник тот же кабинет, что в прошлый раз. Только Круподёров был теперь в кремовой рубашке с галстуком. Пиджак висел на спине кресла. И всё равно «следаку» было жарко. А вот Никулин – тощий, как Кощей – кутался в толстый свитер и постоянно покашливал. На сумасшедшего он не тянул, а вот на туберкулёзного – даже очень.
– Что ты, Родион Поликарпович, снова Лазаря поёшь? Думаешь, что я лох? Форель на нересте? Закрутить в трёх соснах хочешь своей вялой феней? Тысячу раз слышал, что ты работал уборщиком в ТРЦ по причине болезни мозга. Но не знать, что у тебя застенок в подвале… Это только клинической идиот может. А такой справки у тебя не имеется. Замочил рога, так отвечай. Освобождённые заложники в один голос показывают, что зверствовал ты круче всех других…
– Кто это показывает? – Никулин говорил, как пьяный – врастяжку, гнусаво. – Пускай при мне повторит. Чего одного меня дёргать всё время? Дёрните и его тоже.
– Дёрнем, если жив останется. А что они за тебя, мазу держать должны? Один-то, Барышников, уже скончался. Но показания дать успел. Как ты им спины чесал розочкой. Массаж, так сказать, делал по утрам. И медики всё подтвердили. Гестапо, короче, отдыхает.
Круподёров сжал крепкие кулаки на столе. И я поняла, что только наличие камеры мешает ему дать Никулину в дыню.
– А послушаешь тебя – они как в санатории жили. Дударев, Серба, Фоменко, Зотов выкарабкиваются, слава Богу. Хотя последний, конечно, ещё плох. Ну, да тебе на пожизненное хватит с лихвой. Твои сторожа давно «чистухи» накатали. Они пойдут по упрощённой схеме. И доказательств твоей вины уже не потребуется.
– Хуже, чем было, не будет, – более членораздельно ответил Никулин. – Знаешь, начальник, что огурцы поливают только при посадке? Тогда получается глубинная корневая система. Так и со мной было. Меня из земли запросто не выдернешь, раз до сих пор живой.
– Никулин, потом ведь поздно будет кусать себя за задницу, – предупредил «следак». – Глинников со свитой давно из Зеленогорска скрылся. На них не надейся. Они если и помнят про тебя, то лишь плохое. А надо, чтобы вообще забыли. Будешь сотрудничать, получишь защиту. Нет – они тебе привет и в «Кресты» пришлют. Я таких бутылок, как ты, на своём веку много открыл. В дно бил, о каблук пробку срывал, стучал в стену – всё равно наливал потом. И, заметь, без всяких паяльников в задний проход. Так-то любой может. Да только всё это туфтой окажется, как только боль прекратится. А мне правда нужна. И поведение Глинникова – козлячество ниже уровня радара. Он кинул вас всех, соображаешь? А сам гужуется где-то. Я не говорю о заложниках. Но и свои для него – перхоть…
Никулин, не шевелясь, смотрел себе под ноги – будто хотел сосредоточиться. Он сидел на стуле, без «браслетов», положив огромные руки себе на колени. Узкие грязные джинсы были ему велики. Но всё-таки я заметила, что Родион Поликарпович – не доходяга. Он очень сильный, жилистый мужик. Выглядел Никулин так, словно его долго вялили на солнце.
– А я скажу, почему ты в отказ уходишь. Боишься за свою поганую жизнь, как все палачи. Тебе тут легко из себя героя корчить, права качать и хавать дармовую баланду. Тебя бы в тот погреб посадить, на тухлятину. Да ещё на дыбу каждый день вешать…
– Да висел я, начальник! И тухлятину жрал, и кровь свою пил. Чего мне бояться после этого? Колонии? «Чёрного дельфина»? Да меня давно попы отпели, а я живой. Сам удивляюсь. А не колюсь потому, что должен им… – И Никулин надолго раскашлялся.
– Сколько должен-то? – между прочим, спросил «следак».
– А вот – жизнь свою! Им она принадлежит, не мне. Захотят взять – пусть берут, их собственность. Скозлили – да, верно. Но жизнь-то при мне.
– «Ничто так не тяготит, как преданность», – говорила Агата Кристи. Знаешь, кто это?
– Ты меня, начальник, за дерево-то не держи! – оскорбился Никулин. – Я хоть и деревенский, а в библиотеку был записан. Много читал – даже мужики дразнили. С чемоданом книг из города возвращался. Ну, а потом… – Никулин хотел что-то добавить. Но потом махнул рукой, отвернулся и смолк.
– Что потом? – напомнил Круподёров.
– Суп с котом! – нагрубил арестант. – Хватит и того, что сказал. Не заложу их – вот тебе крест!.. – Никулин взглядом поискал иконы, не нашёл их и совершил знамение просто так. – Прежде не пропал, и в зоне не пропаду.
– Да от чахотки ты помрёшь в зоне! Для тебя любой срок будет пожизненным, – вскипел Круподёров. – Или жизнь свою драгоценную не хочешь спасти?
– На всё Божья воля. – Никулин перекрестился ещё раз. – А дома нет у меня никого. Плакать не станут. Мне всё равно, где дни кончать.
Никулин теперь смотрел прямо в объектив камеры. Лицо у него было угловатое, с провалами глазниц. Рот – почти без губ, практически без зубов. И зрачки светились, как гнилушки в темноте.
В это время распахнулась дверь кабинета, и вошёл генерал Грачёв. Он был в форме, при всех регалиях. Круподёров встал при появлении высокого гостя. Никулин остался сидеть, демонстрируя полное к нему пренебрежение. «Следак» хотел сделать внушение, но дядя жестом остановил его.
– Виталий Владимирович, оставьте нас на полчаса, – вежливо, но властно сказал Грачёв.
Я сейчас смотрела на дорогого дядю Севу другими глазами – как на божество, сошедшее с Олимпа. Он словно включил другую программу поведения, и сразу же отдалился от меня. Трудно было представить, что у генерала есть семья, дом, какие-то человеческие чувства и слабости.
