Никулин показал Грачёву правую руку. Средний палец был короче других наполовину.
– Что случилось? Отрубили, что ли? – Генерал смотрел, не веря себе.
– Сам отрубил, – преспокойно заявил Никулин. И тут я поняла, что он действительно ничего не боится. – Охранник раздробил фалангу автоматом. Я потом рану зашивал простыми нитками. И плетьми меня били, и на дыбе растягивали. Так что знаю, каково это терпеть. Без воды и пищи днями держали…
Никулин торопливо глотал, захлёбываясь чаем, облизывая пальцы. Дядя рассеянно пригубил свой стакан.
– Прямо при мне многим перерезали горло. Так что не надо меня стыдить, генерал. Я, конечно, сильно сдал. Не хотел больше бежать. За хорошее поведение меня отправили пасти верблюдов. Я выучил хинди и фарси, немного освоился. Потом опять накатило. Украл двух верблюдов, прихватил сухари, вяленое мясо. И дёрнул, куда глаза глядят. Долго скитался. Съел верблюдов, кровь у них выпил. Бывало, что и свою пробовал. И мочу тоже. Морщишься, генерал? А что делать? Пальцы не стоят. Часто тропил зелёную. Из Пакистана – в Афган, потом – в Узбекистан. Дальше перебрался к казахам. Там упал без сил, оказался в тюрьме. Потом выпустили, а ехать некуда. Родных не осталось. Кто помер, кто свалил. Я ночевал на улице, попрошайничал у ресторанов. Там и встретился с Зубаревым, который приехал в Алма-Ату по своим делам. Он мне сперва милостыню подал, а потом разговорились. Семён помог мне паспорт получить. Я ведь секу в «дури» лучше кого другого. Я первый понял, что литовец хочет сбыть хозяину худой товар. Семён потребовал у него отдать разницу с процентами, кроме дани. Тот отказался, хотел сбежать. Его поймали, скинули с вертолёта в бочке с гвоздями. Баба его сбежать успела, но видела из леса…
– Сильно, не скрою! – Грачёв знал, что весь разговор пишется, и потому просто слушал. – Конечно, положение твоё сложное. Вроде как благодетеля предаёшь. Но, думаю, ты с ним давно расплатился. К тому же, он сам тебя кинул только что. Как и других, кстати.
– Я про сына не знал ничего! – Никулин схватил очередной бутерброд. – А ты бы никогда… Сердце моё задубело от обиды. Всё думал – за что? Как собака бегаю за Металлургом. Рву в клочья того, на кого он укажет. И конец будет, как у собаки. А куда деваться? Вот, теперь знаю, куда. Смысл в жизни появился. Завязать, исправиться – чтобы не стыдно было внукам в глаза поглядеть. Считал, что один на земле, как перст. А оказалось… Да пусть теперь Семён хоть на куски меня разрежет – не вернусь к нему! Всё время меня подначивал, чтобы злее был. Мол, пока я адские муки терпел, они тут сладко жили. А ты, Всеволод Михалыч, всю гадость из меня выпустил, как кровь больную. Оказалось, что не пропащая моя жизнь. То, что бесило меня, толкало на злодейства, оказалось выдумкой. Моей ли, Семеновой – неважно. Не один я на свете, не один! И зря исходился от желчи…
– Ты ещё живой, Родион Поликарпович. Можешь всё изменить. Забыть, как страшный сон, то время, когда звался Кощеем.
Ого! А я проницательна. Именно такая кликуха у Никулина и была.
– Сомневаюсь только, что это возможно, – покачал головой арестант. – Мне из тюрьмы всё равно не выйти. Можно только совесть облегчить.
– Тоже верно, – согласился Грачёв. – Но не будем наперёд загадывать. Неблагодарное это дело. Расскажи лучше, что знаешь про Глинникова. Металлурга пока в стороне оставим. Илья-то Сергеевич тебя не спасал…
– Их трое родичей воевали на Донбассе. – Голос Никулина не был теперь ни скрипучим, ни гнусавым. Значит, тогда он притворялся нарочно. – Илья и два его брата, по фамилии Лавренко. Двоюродные, значит, по матери. Воевали с первого дня. Семьям сказали, что едут на заработки в Россию. Илья раньше служил в «Войсках Дяди Васи». В ВДВ, значит. Ихнего командующего Василием звали. Очень уважала его десантура. Фамилию забыл, да и не важно. Ещё один братан был в милиции. Третий – строитель. После того, как Илья без руки остался, он в Питере ЧОП открыл. Братаны тоже на час к нему приезжали…
– На час? – удивился генерал. – Это насколько?
– По-сибирски, ненадолго. Всё делалось по протекции Зубарева. А раньше братья тройкой воевали. Много укров положили, хоть и сами к этой нации причастны. У одного – крупнокалиберный пулемёт был, у другого – гранатомёт «Муха». Третий – снайпер. Стреляли из всего, где есть спусковой крючок. Илья одно время даже без руки на задания ходил. Потом нескольких пленных убил, и его в тыл отправили. Им на обмен люди очень нужны, да и слава плохая. А тут они рэкетом занялись – это по-старому так. Данью обложили всяких мазуриков. Здесь, в Питере, в аэропорту «Пулково», воровская гильдия до сих пор работает. Тоже им платит…
– Это что ещё такое? – Грачёв подался вперёд. – Расшифруй.
– А то ты не знаешь! А-а, это, наверное, к транспортникам относится. Тащат, в основном, технику – телефоны, планшеты. Они там на багаже сидят. Много народу этим промышляет. Десятки человек, не меньше – из грузового терминала. Через него идут товары из-за границы. Это ж сколько там всего вкусного лежит! Как не взять? Вот так всегда – по капельке и река вытечет.
– Очень хорошо, замечательно. – Грачёв потёр руки. – Что ещё скажешь?
Никулин пальцем подобрал крошки со стола, отправил их в рот. Так всегда поступали те, кому приходилось много голодать.
– Средства от рэкета и прочих дел идут на закупку оружия и на содержание ополченцев. Хотят снова начать наступление и освободить весь Донбасс. Если выйдет – двинуться на Мариуполь, на Херсон. Надо соединиться с Крымом и Приднестровьем. Эти три русские территории не должны быть поврозь, иначе укры легко возьмут их в блокаду. А надо хунту отрезать от Чёрного моря.
– «Нас ещё Одесса встретит, как хозяев, звёзды Черноморья будут нам сиять»? – насмешливо спросил генерал.
– А почему нет? – удивился Никулин, опьяневший от сытости.
– Потому что чужая страна, – просто ответил Грачёв. – Двадцать четыре года назад надо было думать.
– Это ещё бабушка надвое сказала, – махнул рукой Никулин. – Металлургу и прочим нужно много бабла. И оружия пока не хватает. Для того и жертвуют «братки». А те пятеро, что в Новосаратовке сидели, отказались Родину поддержать. Русский хлеб жрут, бизнес здесь делают. А табачок – врозь. Как им мозги не вправить?
– А разве Россия не помогает Донбассу? – наивно поинтересовался генерал.
– А как же? Помогает, – закивал Никулин. – Но этого мало. И потом, они же больше по части гуманитарки.
– Ой ли? – подмигнул Грачёв.
– Наверное, генерал, ты больше моего знаешь, – уклончиво ответил Кощей. – А я – человек маленький.
– Одного ты точно не знаешь, Никулин! – жёстко проговорил генерал. Его глаза полыхнули знакомым мне огнём. – Так я тебе скажу. Средства, собираемые на тот коридор до Крыма, оседают на счетах Металлурга, его свояка Улана, Глинникова и прочих. Искать их нужно в дальних оффшорах. Твоей доли там точно нет. И не на эти средства, в целом, война идёт. Они просто примазались. Так хоть ты соскеочи – ради сына. Сейчас придёт Круподёров, и ты ему всё расскажешь под протокол. Понимаю, что ты свечу им не держал, и многого не жду. А я слово даю, что устрою тебе встречу с сыном. Не подведёшь меня, так и я тебя не подведу. Не обещаю, что скоро, но устрою. А пока вот его фотография…
Генерал вынул из кармана кителя снимок, протянул Никулину. Тот набросился, как коршун на добычу, и едва не порвал фотку в дрожащих руках.
– Господи! Моя копия! Не веришь, генерал, что я такой молодец был? И анализов не надо – я. Тоже стрелял хорошо в армии. Ну, скажи на милость! Единственный сын… А я здесь сижу, и сидеть буду долго. Затянул меня Зубарев, поломал жизнь горемычную. Я ведь в рабстве был семнадцать лет. Потом шёл два года. И уже восьмой годок промышляю разбоем. А так бы… Сыну ведь тогда было уже девятнадцать. В армии служил… Э-эх, с моста бы – да в реку!.. Ведь узнает он, что я в подвале людей мучил, тюремщиком был. Хотел, чтобы и они горького хлебнули. У нас ведь и женщины сидели. Одна с ума сошла, другая удавилась. Но я их не трогал. Никогда на баб руку не поднимал. А другие – да, сильничали. Гад я, аспид последний! Они ж не виноваты, что я лакал всякую дрянь с незнакомыми…
Богдан выключил компьютер. Мы долго сидели молча. Было уже почти одиннадцать часов вечера. В разрывах облаков плыл растущий месяц. Только что прошёл короткий, но сильный дождь. Дул влажный ветер, шевелил роллеты, жалюзи. В полутьме слышалось тихое звяканье.
– Он уже дал показания, – снова заговорил брат. Перед нами мерцал монитор компьютера. – Круподёров вчера до ночи с ним сидел. Может, потом Никулин и откажется от своих слов. Для того и запись велась. В доказательство, что говорил он добровольно, не под пытками. И сын действительно есть у Никулина – я нашёл следы.
– Расскажи, как съездил! – попросила я, поглаживая руку брата. – Теперь-то, наверное, можно.
