Потом, тоже с удовольствием, подумал о Рыжкине. «Вот сейчас я его ошарашу, – шептал он сам себе. – Ошарашу, так ошарашу. А то "поёте, как на поминках". Сейчас, товарищ подполковник, мы покажем вам, как мы поём. Потом скажете, на поминках или не на поминках поют бойцы первого батальона».
У школы, где был организован пункт питания, говоря попросту, столовая, стояла группа офицеров. Среди них Поляков разглядел и Рыжкина. Подошёл, тронул за рукав.
– Товарищ подполковник, можно вас на пару слов?
Рыжкин недовольно поморщился.
– Секреты? Здесь сказать не можешь?
Поляков отрицательно покачал головой.
– Нет. Сугубо конфиденциально.
Рыжкин отошёл в сторону, но Полякову этого было мало. Он потащил подполковника по обочине дороги в сторону расположения своего батальона. Тот хмурился, но шёл. Наконец остановился. Недовольный.
– Куда ты меня тащишь? И вообще, я политработник, а секретные разговоры больше в особом отделе ведут. Ты не ошибся?
Поляков потемнел лицом.
– Не ошибся. Что вы меня при каждой встрече особым отделом пугаете? У меня ни с ними, ни до них дела нет. А вообще, мы прибыли на место.
– Ладно, ладно. Не ершись. Так, к слову пришлось. А если прибыли, давай выкладывай свои секреты. Зачем звал?
– Другое дело, товарищ подполковник. Сейчас узнаете. Минуту.
Он незаметно, за спиной, дал отмашку командиру первой роты, которая стояла на изготовке шагах в двадцати от них. В ту же минуту подразделение двинулось вперёд, и воздух разрезал звонкий голос запевалы.
Расцветали яблони и груши,
Поплыли туманы над рекой,
Выходила на берег Катюша
На высокий берег, на крутой.
И тут грянула вся рота, с подсвистом.
Эх! Выходила на берег Катюша
На высокий берег, на крутой!
Морщинки на лице Рыжкина разгладились. Он стоял, повернувшись к марширующей роте, приложив руку к краю шапки, с каким-то помолодевшим, просветлённым лицом. Проводив взглядом удаляющуюся колонну, кивнул ей вслед.
– Это и есть твой секрет?
– Ну да. Хотел, чтобы вы, не отвлекаясь, послушали и оценили. Вы же приказали подготовить песню. Вот, подготовил.
Рыжкин радостно покачал головой.
– Молодец. Где молодец – там молодец. И когда успел? Видишь, и запевалу нашёл! А то: нет запевалы, нет запевалы. А как припёрло, сразу нашёл! Здорово рота поёт. Ох, здорово! А запевала!.. Вот это запевала. До сих пор голос в ушах звенит. Кстати: а где ты его нашёл? Ведь, и правда, не было его у тебя в батальоне.
«Вот и началось, – подумал Поляков. – Не зря я увёл тебя в сторонку. – И похвалил себя: – Не дурак ты всё же, Поляков. Соображаешь». А вслух сказал:
– Да какая разница, товарищ подполковник? Вы приказали, я сделал. Документы в порядке.
– В порядке, говоришь? Вы приказали? Это как понимать? В подельники меня берёшь? А ну выкладывай: откуда запевала?
Поляков поближе подвинулся к Рыжкину, даже наклонился к нему. Зашептал доверительно.
– Михал Иваныч, кому нужны такие подробности? Я ж говорю: документы в порядке. С пополнением боец прибыл. Кому какое дело? И зачем волну гнать? Не в тыл, не на курорт прибыл. Воевать. И вы ни при чём. Главное – вопросов не задавать. Каждый день солдаты прибывают и убывают. А мы со дня на день в наступление пойдём. Кто ж считать будет: откуда и куда? А боец он, кстати, отличный. И опытный – с первого дня войны на фронте.
Рыжкин покрутил головой, вздохнул.
– С тобой, Поляков, не соскучишься. Ладно, пусть поёт. Волну, как ты говоришь, гнать не будем.
Посмотрел внимательно на комбата. Добавил:
– А в пополнении его не было. Я с этим народом знакомился, беседовал.
И, видя, что Поляков собирается что-то сказать, опередил его:
– Я сказал, пусть поёт. Надеюсь, с головой у тебя всё в порядке. Чтоб без криминала.
Поляков вздохнул: ну и ладушки. И переменил тему.
– А как насчёт начальства? Будет песни слушать?
– Кто его знает, начальство? У них семь пятниц на неделе. Может, и будет. Да ты, я вижу, готов. Так документы на парня в порядке? Ну, будь здоров.
И ушёл.
Начальство так и не появилось. А может, и было, да Полякову об этом не доложили. Он и не жалел. Каждый день, слушая Кутузова, Жорка радовался, и сердце его замирало, как у новобранца. Мысленно он подхваливал себя: «Вот молодец я, так молодец!» С песнями Кутузова и народ в батальоне повеселел. Пели в строю задорно, поглядывая по сторонам: там теперь у плетней народ с улыбками и надеждой провожал строй поляковских красноармейцев. Как-то верилось: с такими людьми фашиста непременно одолеем. И у Полякова теплело на душе, укреплялась мысль: хорошо бы сберечь этого парня. Он твёрдо решил, что после наступления отправит его на офицерские курсы. Несколько раз Жорка вызывал к себе запевалу, беседовал с ним о семье, о жизни, о службе. И каждый раз убеждался, что не ошибся в нём. Несмотря на огромную разницу в их положении: комбата и рядового бойца, вспоминая с благодарностью Никулина, думал: и с этим мы одной крови.
После небольшой подготовки остатки прибывшего пополнения распределили по ротам. Нечипай попал в первую. Оказался он парнем неглупым и общительным. Нередко по вечерам народ собирался послушать байки из его богатой событиями жизни. Нечипай был родом из Одессы. И начинал он свои рассказы, как правило, с фразы «У нас в Одессе», в связи, с чем очень скоро получил прозвище «Одесса», на которое охотно откликался. Одесский юмор, вперемешку с воровским жаргоном, помогал бойцам отвлечься от тяжёлых будней прифронтовой жизни. Слушая нескончаемые криминальные истории, замполит хотел было приструнить Нечипая, но ротный придержал его:
– Да пусть треплется. Он же безвредный. А людям иногда и расслабиться надо.
Но однажды в болтовне своей Одесса зарвался. Чуть было в особый отдел не угодил. Как-то вечером после тяжёлого дня красноармейцы отдыхали. Кто письмо родным строчил, кто подворотничок пришивал, некоторые и книжонки, какие в хате нашлись, читали. А человек десять собралось около Одессы в ожидании новой истории. Нечипай же вслух мечтал о том времени, когда освободит родной город.
– А там и до Берлина рукой подать, – разошёлся он. Потом добавил: – Мне, вообще-то не в Берлин, мне в Париж надо. Там от Берлина до Парижа недалёко будет? – обратился он к старшине Безуглому.
– Да кто его знает? Я в тех краях не бывал. А тебе, зачем в Париж?
– Цаца одна там, по слухам, проживает. Мишки Японца жена. А саму зовут Циля. Так вот, хочу я, как честный фраер, с могилы мужа землицы ей передать.
– А кто такой этот Мишка Японец? – заинтересовался Безуглый.
Окружающие их бойцы навострили уши – ждали от Одессы очередной байки. Одесса обвёл присутствующих насмешливым взглядом. Жалкие, мол, вы людишки. Не знаете даже, кто такой Миша Японец. Помолчал, покрутил головой. Потом многозначительно молвил:
– Мишка Японец – это ж король Одессы! Король, – он поднял указательный палец, – равных ему не было! И нет!
– Ну и где ж сейчас этот король? – спросил кто-то из бойцов.
– Сейчас? И этого не знаете? – Снова осуждающий взгляд по сторонам. – Сейчас он где-то там, – Одесса задрал голову, кивнул на потолок. – Его ещё в девятнадцатом котовцы шлёпнули. Нихто и не знает, где могилка его. А Циля рванула в Париж. И, говорят, неплохо-таки там устроилась. Вот и хочу я навестить Цилю и землицы с могилки мужа передать.
Безуглый пожал плечами.
– Что ж ты передашь, если не заешь, где его могилка?
– А она шо, знает? Где-нибудь около Одессы копну и передам. Пусть над родной землёй поплачет. Говорят, крепко она Мишку любила. Всё легче будет. А там, глядишь, и меня к делу пристроит.
Безуглый сплюнул:
– Тьфу на тебя! Ничего у вас, урок, святого нет! Земля с могилы мужа – это ж, это ж…
Он не находил слов.
– Да шо вы так волнуетесь? Ну, с могилы – не с могилы… – Одесса пожал плечами. – Так всё одно– с Одессы. Родная земля… Так от ты мне скажи, – это уже к Кутузову, – далёко Париж от Берлина?
Михаил нахмурился:
– Это в тысяча восемьсот пятнадцатом году после победы над Наполеоном русские в Париже были. А сейчас нечего нам там делать. Так что ты зря не трепись. А то не в Париж, а в лагерь свой обратно загремишь. Оттуда до Парижа далековато будет. Да и Циля твоя вряд ли в Париже сейчас проживает. Там теперь фашисты, а они евреев не жалуют. Так что любовь Мишкина, небось, в Америку уже рванула, если не в концлагерь. А Японец твой налётчиком был. И нечего тут романтику бандитскую разводить.
Без последствий этот разговор не остался. Пришлось не только Сорокину, а и Полякову выгораживать Нечипая. Двое суток просидел он на губе. Вернулся как нахохлившийся петух. Но довольный, что легко отделался. Подошёл к Кутузову, дёрнул за рукав:
– Слышь, хорошо, что остановил ты меня вовремя. А то б я ещё такого наплёл… Язык без костей. Треплюсь невесть о чём. Знаю, шо остановиться надо, а не могу. Так ты это… присматривай за мной. А то и до Одессы не дотяну. Не то шо до Берлина. Лады?
