«А, ничего! – успокоила себя она, когда Кощейку позвали домой кушать. – До школы ещё очень много времени! Зато на море ехать уже скоро!»
***
Она всю ночь ворочалась и просыпалась. Как она боялась, что пойдёт дождь и первое сентября отменят! И что потом будет? А розы в ванной?! А глаженый бантик на стуле?!
Дождь не пошёл. Утро выдалось безмерно светлое и задорное. Казалось, кто-то его поймал за хвост, вычистил, выскреб, надел на него оранжевое платье и выбросил в окно! И вот теперь оно лезет обратно, громко стуча в стёкла и раздвигая шторы.
В первый класс Аделаида пошла вместо нормальной чёрной юбки, как положено, в юбке от знаменитого «терракотового костюмчика из ателье» и белой блузке, которую за день до первого сентября ей пошила соседка. Стянув на затылке волосы в тугой «конский хвост», мама приделала ей бант, похожий на палатку заблудившихся геологов. В портфеле лежали две тетрадки – в клеточку для математики и с очень густыми линиями взад и вперёд – для русского языка, карандаши в деревянном пенале, пластмассовые счётные палочки и новенький «Букварь». Папа долго её фотографировал перед домом – с портфелем, без портфеля, с мамой, с мамой в обнимку. Мимо прошла Кощейка со старым портфелем и цветами, обёрнутыми в газетную бумагу. Сбоку от портфеля болталась отдельно, как и было велено, чернильница в пестрядевом мешочке. Платье точно с таким рисунком носила и её мама-дворничиха. Лия оказалась права: Аделаиду записали в русскую школу, где работали папа и мама.
«Понятно! Значит, не будут бить прутиком, а будут позорить перед мальчишками и заставлять показывать им трусы! А жаль, – думала про себя Аделаида, – а то бы вместе ходили. А если б наказывали, то двоих. Вдвоём не так страшно!»
– Улибайса! Улибайса! Нэ делай лицо кисли! – Папа с фотоаппаратом очень хотел, чтоб на всех фотографиях, тем более в этот праздничный день, его дочь выглядела весёлой и безмерно счастливой.
По дороге отвели Сёму в садик.
«Хорошо ему, – думала про себя Аделаида, – будет рисовать с натуры Зинаиду Николаевну! И мне хорошо! Я уже большая!»
По пути в школу навстречу им шли настоящие школьники. Тоже в белых рубашках, кто в красных галстуках, кто со значками. Они весело разговаривали между собой и смеялись. Почти все с интересом оглядывались на Аделаиду и показывали на неё пальцем. «Чего они все смотрят? – Недоумевала она. – Чего на мне такого, что не как у других? – Она бегло оглядывала себя сверху вниз и снизу вверх и поняла! Она всё поняла! Вот они идут все в школьной форме – белые рубашки и чёрные юбки, и у мальчиков синие штаны, и только на ней, только на Аделаиде белая рубашка и «терракотовая» плиссированная юбка, напоминающая цветом битый кирпич из парковых аллей. Только зачем мама надела на неё эту «таракановую» юбку?! Неужели нельзя было заказать ей у портнихи чёрную?! Но мама считает, что это очень хороший и дорогой отрез, получилась прекрасная юбка, которая Аделаиде «подходит», а все остальные просто такого не имеют! Вот и ходят в чём попало! Мам всегда всё знает лучше всех! Или всё-таки прохожие смотрят совсем не потому? Тогда почему? А-а-а-а! Как я сразу не догадалась! Они смотрят, потому, что радуются за меня, потому, что поняли, что я сегодня пошла в школу! Интересно, – с восторгом думала она, – откуда они все знают, что я иду в школу в первый раз? Только вот почему… почему некоторые дети надувают щёки и показывают на меня пальцем?..
Мама, крепко держа Аделаиду за руку, царственно здоровалась со знакомыми. Некоторым еле заметно кивала, некоторым загадочно говорила: Здравствуйте, здравствуйте… как будто что-то про них знала, но не останавливалась, потому, что они очень спешили.
***
В школе маму знали все. Подходили сами первые, здоровались, желали хорошего учебного года. Внутри школы было очень шумно, ещё шумнее, чем когда они с дедой покупали для неё апельсины на Дезертирском базаре.
– Вот твой класс, – сказала мама, подведя её к какой-то двери. – Твою учительницу зовут Мария Ивановна. Повтори! Ма-ри-я, как дальше?
– Ивановна!
– Не забудь! Смотри, веди себя хорошо и не опозорь меня. Видишь, меня и папу все здесь знают. Нас не только здесь, нас весь город знает. Сейчас всех поведут строиться на линейку туда во двор на баскетбольную площадку… Пойдёшь со всеми вместе. Всё поняла?
– Да, – Аделаида кивнула.
– Ну, я пошла в свой класс. Я же классный руководитель!
Мама исчезла за углом.
Аделаида помедлила секунду, прислушиваясь к шуму, доносящемуся из классной комнаты. В этот момент ей внезапно вспомнилось, как совсем недавно она, пока не школьница, разгорячённая солнцем, прыгала с дедой в холодное море, как в прохладной воде было щекотно и здорово, и, засмеявшись от этой мысли, смело рванула дверь на себя.
Шум в классе прекратился почти сразу.
Она, почти не видя лиц, прошла между партами и, выбрав местечко на третьей парте около окна, положила свой портфель.
Все продолжали смотреть только на неё. Даже два потных мальчика, издававшие первобытные крики и мутузившие друг друга на полу, вдруг поднялись с пола и стали заправлять в штаны, болтающиеся наружу, рубашки.
Молчание тянулось, кажется, вечность. Звук, с которым муха билась головой в стекло, казался оглушительным.
Наконец, беленькая девочка с короткой чёлкой вплотную подошла к Аделаиде и с вызовом спросила:
– Тебя как зовут?
– Аделаида!
– Как?! Тётя Ида?!
Куда подевалось немое оцепенение! Класс залился таким же солнечным, как сентябрьская погода, здоровым смехом.
– Нет! А-де-ла-и-да! – Поверив, что девочка действительно не расслышала, повторила она по слогам.
– Глупости! Такого имени не бывает! Ведь правда же? – Девочка обернулась к классу. – Вот меня зовут Лена. Её, – она ткнула в грудь пальцем девочку с двумя заплетенными косичками, – Оля, вон Ира. А дурного имени «тётя Ида» не бывает!
Класс уже корчился от смеха. Те, которые дрались на полу, обнялись и снова повалились на пол. Девочка с косичками – Оля потянула двумя пальцами веки вниз, а мизинцем подняла кончик носа вверх. Это было так уродливо!
Аделаида обиделась:
– А вот и бывает!
До этого никто и никогда не говорил ей такие слова. Все вокруг и в детском садике, и во дворе знали, как её зовут. А взрослые когда не знали и спрашивали, потом сразу говорили:
– О! Какое красивое и редкое имя!
– Бывает! – ещё раз повторила Аделаида, и, поразмыслив, привела убийственный в её понимании довод. – Бывает, потому, что меня так зовут!
– Нет! – Лена не собиралась сдаваться. – Тебя будут звать Жирнячка! Потому, что ты жирная. И ты будешь сидеть одна! А кто с ней будет дружить, – обратилась она к классу, – с тем не буду дружить я! Все слышали?
Аделаида прошла в конец класса и села за последнюю парту.
Как ей хотелось плакать! Но она знала: её слёзы – это именно то, чего добивается беленькая девочка с чёлкой – Лена. Она знала это потому, что когда во дворе детям было скучно и они начинали её дразнить, всё это длилось до тех пор, пока Аделаида заплачет. Как только она начинала тихо плакать, обязательно находился хоть кто-нибудь, кто вставал на её защиту. Но это всегда бывало только после того, как она заплачет. Поэтому она уже могла сама регулировать время экзекуции: хочешь быстрее избавиться – начинай плакать пораньше, пытаешься стоять до конца – всё равно заплачешь, только услышишь про себя гораздо больше. Но заплакать без боя прямо в первый день?! Прямо сейчас?! Это же немыслимо!
Она, опустив голову, чтоб никого не видеть, кусала губы и глотала солёные комки:
«Как?! – недоумевала она. – Как эта Лена может так говорить?! Ведь все говорили, что у меня очень красивое имя! А мама говорила, что я и во дворе самая красивая! А кто её называет „жиркомбинат“ – тот ей просто завидует! А что же делать сейчас?! Бежать за мамой? Громко заплакать? Сказать им, что они завидуют? Но навряд ли эта Лена завидует, что она не „Аделаида“, а „Лена“! И сейчас я бы всё отдала, чтоб быть просто „Леной“ как она! Значит, получается всё наоборот, получается, что завидую я?! Завидую, что у неё белая блузка внутри юбки и это красиво, а моя лежит сверху, потому, что юбка мне стала маленькая и мама сделала большую петлю из шнурка. Если блузку положить внутрь, всё стазу станет видно! И мама говорит, что когда сверху – так красивее…»
Наконец прозвенел звонок. Все побежали строиться на какую-то «линейку». Аделаида никак не смогла заставить себя встать. При одной мысли, что на линейке будет всё то же самое, только намного больше и страшнее, у неё подкашивались ноги и в них опять бегали пузырьки. Она знала, что мама её будет очень ругать, но всё равно осталась в классной комнате одна. «Может, – надеялась Аделаида, – мама сама заметит, что меня нет и, поймёт, что что-то случилось и будет меня искать? Она догадается, что я в классе и придёт. А как же? Нет, на линейку без мамы пойти невозможно…»
