– Латышские свиньи! Где ваша культура? В Европу вошли, а культуры не набрались. Харламова на вас нет. Вам бы в «Белый лебедь». Ишь! Алло! Лидочка, – продолжала басить она уже в мобильный телефон, – я тут решила прокатиться. В Даугавпилс съезжу. В «Белый лебедь» заеду. Да, еду в автобусе. Кругом латышские морды…
Я поежилась в ожидании мордобоя. Но никто не спешил бить морду наглой оккупантке. Пассажиры смотрели в окно и не обращали на нее никакого внимания. Продолжая вещать, она стала рыться в грязных пакетах. Вытащила копченую рыбу не первой свежести и, отрывая руками куски, начала ее пожирать. Котик жалобно замяукал. Девушка зажала нос. Роксана отвернулась. А Саша сказала вполголоса: «Che schiffo!»33
– Алло! Лидочка? – вновь заговорило существо, – я в автобусе. Рыбу жру. Кругом латышские морды.
Далее следовал пассаж в адрес девушки с котиком.
Девушка побледнела. Пассажиры зашикали.
– Не нравится, езжайте на машине. У меня друг – начальник милиции, Харламов. Хотите, я вам сейчас вызову. Довезет. Прямиком в «Белый лебедь». Не хотите? А я вот в Йемен сейчас буду звонить, – отрезала тетка и, продолжая откусывать рыбу, держа ее за хвост, другой рукой снова нащупала в кармане замасленных штанов мобильник и, вытащив его, принялась набирать номер: – Hello! Hello! How are you? Can I speak to Leila?34
Заговорила она совершенно без ошибок. И тут же бодро перешла на арабский…
Пассажиры стали заинтересованно вертеть головами.
– Че вылупились, морды? – и снова по-английски: – Yes, of course, it’s tоo early… She’s not at home yet… I will call in two hours…35
Персонаж был необычайно лингвистически образованным для здешних мест. Впрочем, нецензурной лексикой он тоже владел виртуозно. Наконец один из мужиков не выдержал:
– Ну хватит тебе. Заткнись. Люди едут спокойно, а ты орешь и воняешь.
– Отвяжись. Не нравится – поедешь на машине в «Белый лебедь», – возопила полиглотка. – Хочу и еду. Хочу и жру. Хочу – по телефону звоню.
И пошла по уже знакомому кругу, призывая в свидетели Харламова, русскую культуру и латышские морды.
– Так… Не заткнешься – сейчас помогу, – сказал мужик, решительно поднимаясь с места, и двинулся по проходу.
– Валдис! – раздалось с заднего ряда.
Мужик остановился как вкопанный. Я невольно оглянулась. Сосед сзади уже протягивал руку:
– Валдис! Сколько лет! Двадцать?!!
«Одноклассник мой! Двадцать лет не виделись – и надо же как встретились», – пояснил он, перехватив мой взгляд. И приятели бросились друг другу в объятия.
Так и ехали. Девушка прижимала к себе корзинку с котиком. Белый Лебедь то вещала во весь голос, то вдруг, задремав, выпадала из эфира, и тогда до нас долетал сзади жаркий шепот Валдиса, рассказывающего вновь обретенному другу сагу о своей жизни:
– И вот, представляешь, я тогда под Лондоном работал – прихожу домой, а она уже с ним. Ну, я вещички – и на выход. Так с тех пор один. Ну а ты?
– А я в Ирляндии был. На приработках. Только не склалось. Вид на жительство не получил, думал уезжать. Мне мамка еще когда говорила: «Тебе Ирляндии – как свинье небо не видать». Но я по-своему. Не хотел уезжать. Ну меня и научили: мол, дай полицейскому в морду – посадят на три года. У них там так. Ни забот, ни хлопот. И тюрьмы у них – не то что наш «Белый лебедь», там тебе и телек, и камера отдельная, и белье каждые три дня меняют – отель! А если будешь английский учить, так и деньги плотят. Я на дом заработал почти, пока учил. У меня сосед был убийца, так ему еще больше повезло. Раньше времени не выкинут на улицу. И денежки капают…
Автобус остановился. Вышли размяться. Покурить. Выпить кофе.
– Che strano autobus36… – сказала Саша.
– Che bella ragazza37, – раздалось над ней. Это был вездесущий Валдис, который покуривал рядом.
Он тоже оказался полиглотом.
– Вы и в Италии жили?
– Везде жил. Профессия такая. Раньше в советской Латвии была очень востребована, а после независимости – не нужен стал. Поболтался по миру. Осел в Лондоне. Дом купил. В Уимблдоне. Теннисный турнир знаете? Так вот там.
– А что за профессия такая?
– Угадайте!
Агроном, строитель, электрик, инженер, водитель – все оказывалось не то.
– Преподаватель марксизма-ленинизма?
Тоже нет. Я сдалась.
– Метатель копья, – торжественно изрек Валдис.
«Wagenführer» засигналил, призывая пассажиров обратно в автобус.
– Санитарная остановка окончена, – объявил водитель.
Тронулись. И все пошло своим чередом. Раздалось знакомое:
– Салям алейкум… Йемен? Йемен? Лейла?А, Харламова на вас нет!
Прошло два часа, и она снова звонила в Йемен.
– Надоела уже, сейчас тебя ссадим, будешь дальше шуметь…
– А! В «Белый лебедь» захотела!
– Так вот, а я ей тогда, суке… – шептал Валдис – видимо, о жене.
Солнце садилось в предгрозовые облака. За окном мелькали поля и перелески. Косые лучи и тени скользили по автобусу. В предзакатных лучах вспыхивали золотом свернутые снопы сена. Серенькие домишки жались друг к другу попарно, словно тоже спешили рассказать соседу свои истории.
Внезапно у старика, сидевшего в первом ряду за водителем, случился то ли приступ белой горячки, то ли просто экзистенциальный кризис, и он с громкими криками стал рвать и раскидывать по автобусу буханку хлеба. Кто-то бросился его унимать. Впереди завязалась возня. Там была своя жизнь, свои драмы, о которых пассажиры задних рядов даже не подозревали…
Белый Лебедь снова задремала, уронив голову на обвислую грудь.
Однако не прошло и получаса, как автобус резко затормозил.
– Сейчас Харламову дозвонюсь. Чтоб тебя… – вскинулась было она, но прикусила язык.
В автобус вошли двое молодых полицейских в белых рубашках с наручниками наготове.
– Ну, кто здесь хулиган-с? Сигнал поступил. Забираем.
Солидарность была моментальной. Появление внешнего врага, каковым в России, а за ней и в странах бывшего СССР не без основания считаются представители власти, тут же переломило внутриавтобусный баланс. Если за секунду до этого все только и мечтали избавиться от невыносимого Белого Лебедя, которая материлась, воняла и не давала никому покоя, то теперь отовсюду раздались дружные голоса:
– Вы не имеете права арестовывать пассажиров нашего автобуса! У нас все в порядке! Едем себе спокойно.
Белый Лебедь сидела тише воды ниже травы.
Каково же было всеобщее недоумение, когда представители правопорядка, не обратив на нее никакого внимания, направились прямиком в голову автобуса, где и скрутили какого-то парня, который, как потом выяснилось, попытался на ходу изнасиловать девушку, пока передние пассажиры унимали мужика с хлебом, а задние наслаждались звуками арабского языка и русского мата.
Автобус мчался дальше.
Чего только не происходило в этом микрокосме! Представлены были все жанры: детектив, семейная драма, психологический триллер, притча. Туго набитый историями, судьбами и сюжетами, он тем не менее прибыл в пункт назначения точно по расписанию.
Было уже совсем темно. Пассажиры быстро разошлись. И только Белый Лебедь долго шелестела пакетами, охала и вздыхала, но наконец и она сошла и заковыляла куда-то в темноту. Вышли и мы. В пустом автобусе в освещении неоновых лампочек на ковре в проходе валялись две рыбьи головы, а немного впереди – разодранный хлеб.
Пять хлебов и две рыбы. Обезбоженный мир, – машинально всплыло в голове.
А потом неожиданно стало тихо.
Над городом висел туман. Ждали слов, как ждут дождя, но их не было. Почему-то вспомнилось лето в Нью-Йорке. Машины вместо лиц и людей. Раскаленный капот «форда». «Такими гладкими бывают только поверхности, а нам жить на глубине», – промелькнуло тогда. На следующий день «форд» забрал эвакуатор (припарковали в самом центре у Метрополитен, не поглядев на запретительный знак). Чтобы вызволить машину, пришлось проделать путь, сравнимый с путешествием Орфея за Эвридикой. Окраины мегаполиса. Жара. Воздух, разреженный солнцем. И раскаленный металл автомобилей, без которых тут невозможно преодолеть расстояние даже от дома до магазина. В Америке все разрежено. Архитектура. Города. Люди. Все разобщено. Кажется, что даже расстояние между молекулами воздуха здесь и то больше. Тяжело дышать. Длинные одинаковые ряды выцветших безликих домов. Такие же люди – прохожие без лиц. Горы мусора. Колючая проволока. Горячий асфальт. Трещины. Скрипы. Аид. С зелеными ржавыми обсыпающимися воротами. Черный человек с ничего не выражающим лицом. Двор, окруженный кирпичной стеной. Помятые, разбитые, сплюснутые страшные лица автомобилей с глазницами фар. Их свозят сюда после аварий. На лобовом стекле, как в морге, написанные мелом даты. На одной из машин с выбитыми стеклами и выломанной дверью стояла вчерашняя дата. Она издавала в пустоту какие-то странные знакомые звуки. Узнать их можно было не сразу. Это был безнадежно запоздавший сигнал «ремень не пристегнут»… Кто должен был пристегнуть этот ремень? Пи-ип-пи-ип-пи-ип. Ответа не было. Другая машина представляла собой что-то металлически-нечленораздельное. Корпус смят. Двери вдавлены внутрь. В этом комке металла через дырку, которая когда-то была окном, виднелось детское кресло, а в том месте, где можно было угадать багажник, лежала груда чего-то цветного – обломки игрушек. Где был теперь владелец этого разноцветного богатства? Сколько их было в этой машине? Остался ли кто-то из них в живых? Как мертвы и безобразны машины без людей: ряды бездыханных покореженных металлических корпусов на раскаленном асфальте. Они быстро отыскали свою гладенькую Эвридику среди ее бесформенных изуродованных сестер. Мы так легко наполнили ее жизнью, плюхнувшись на знакомые мягкие сиденья. На обратном пути вспомнилась фраза Октавио Паса: «Американцы думают, что мир можно исправить, а мы знаем, что только – искупить».
