Сокровенные познанья Цикенбаума
Цикенбаум знает сладость мест
Он с безрассудной жалостью ласкает
В Оке своих возлюбленных невест,
В объятьях жарких девы не смолкают…
Выпуская ангельскую трель,
Они на небеса летят стрелою,
Цикенбаум в нежных лонах словно зверь
В плен захвачен огненною игрою…
Как легок и воздушен поцелуй,
Уносящий вмиг его в святое место,
Из нежных грез, из самых чудных струй
С ним оживает юная невеста…
И вот глаза уже повязаны сердцами,
И раскрыта сказочная высь,
Соединенные безумными концами,
Они в одно мгновенье созидают жизнь…
Цикенбаум, девой озаренный
Цикенбаум девой ярко озарен,
Он с ней встречает ласковый рассвет,
Блистают волны и со всех сторон
Шлет им ветер радостный привет…
В безумном лоне сладкая волна
Несет профессора в неведомую даль
И над Окой повисла тишина,
В глазах у девы светлая печаль…
Она с ним ощущает преходящесть
Прекрасных лет таинственной любви,
Весь мир одетый в нежную прозрачность,
Вскипает в чувствах от живой крови…
– Профессор, о, мой сладостный профессор, —
Шепчет ему дева вся в слезах, —
Неужели все пройдет и эта пьеса
В прах уляжется, исчезнув в вечных снах?!…
– Пожалуй, я не знаю, что там будет, —
Цикенбаум тихо прошептал, —
Но я думаю, что всех нас Бог рассудит,
Высветив всю боль через астрал…
Он к нам приставит ангелов и Вечность
Дорога поведет нас, в чудный сон,
Мы всей душою погрузившись в Бесконечность,
Обретем с тобою милый дом…
– О, если б верить, – дева прошептала,
Вострепетав в волненье страстным лоном…
– О, девочка, ты светишься астралом, —
Вздыхал профессор, ощущеньем покоренный…
И плакали они в обнимку оба,
И ярким солнцем ослепляла мир Ока,
И странная волшебная дорога
Несла влюбленных сквозь людей и сквозь века…
С Цикенбаумом спеша судьбе навстречу
Человечество спешит судьбе навстречу,
Я разглядел в движенье повторенье
Все то, что было, – отразилось в речи, —
Одно бессмысленное головокруженье…
Вот он символ всякой странной жизни,
Мы брошены иль ползать, иль летать,
Но ковыряясь в грязи или в выси
Все равно до смысла не достать…
Вот отчего грустит отчаянно священник
И с Цикенбаумом, со мною водку пьет,
Мы над Окой сидим, разглядывая тени
От облаков, плывущих словно наш народ…
Такие ж профили, расплывчатые лица,
Изменчивых уродцев хоровод,
Однако хорошо хоть раз напиться, —
Цикенбаум говорит и водку пьет…
Его целуют сладостные девы,
Священник гладит их исподтишка,
И льются нежные напевы
На небо прямо с детского горшка…
Вот оно, профессора потомство,
Цикенбаумы в пеленках, во плоти,
Однако в детях нет совсем уродства,
Как будто ангелы на землю к нам пришли…
И задержались в наших жалостных объятьях,
И голосами проплывая над Окой,
Поют о том, что все мы сестры, братья,
И уходим все в неведомый покой…
Так шептал сквозь слезы благостный священник,
И девы слезы, молча, проливали,
И Цикенбаум говорил лишь, – понедельник
Раскрылся нам закатом и печалью…
Но все же, что-то здесь прекрасное и было,
В горящих страстью лицах и в словах
Сияла чудная таинственная сила,
Оживляя вновь безумный прах…
Цикенбаум напился и дикий
Острый взгляд в деву вмиг запустил
И взлетели отчаянно крики
Над Окой изо всех нежных сил…
И на этой бушующей ноте
Цикенбаум с ней под волной
Ощутил прелесть в ласковом гроте,
Как цветок, раскрываясь весной…
Так профессор пожар ощущая,
За пожаром таинственный стыд,
Вдруг увидел, что дева святая
С ним по ветру на небо бежит…
И на небе причудливо странно
С девой слившись в ночной хоровод,
Пролетает сквозь океаны
Чудных звезд, создавая народ…
В волшебном шепоте покоя,
В других неведомых мирах
Мы у Оки бродили трое, —
Я, Цикенбаум, Стелла в снах…
Мы пили водку, а она
Как тень по воздуху плыла,
Нага, прекрасна, белолица,
Моя бесстыжая блудница…
Чуть выпив водки, с ней в Оку
Я шел расстреливать тоску,
Взрывать несчастную печаль,
Крича в таинственную даль…
А Цикенбаум ошалев,
Плыл рядом с нами, ища дев,
Он плакал и орал: Ау!
Ему ничто не шло на ум…
А мы со Стеллой плыли в снах,
Нам было очень хорошо
Во всех неведомых мирах
Плескались свадьбы горячо…
Сводилась сладостная плоть,
Сводились жадные уста,
Как будто призывал Господь
Совокупляться без конца…
Вдруг ветер над Окой подул
И тьма дрожащих нежных дев
Несет безумья страстный гул,
От счастья вмиг воспламенев…
И Цикенбаум слился с ними
В глубинах сказочной волны,
Луна тряслась в небесном дыме,
Тела в течении Оки…
И гром и молнии в процессе
Соединенья жарких душ,
Запечатлел в уме профессор,
Дев сладострастных пылкий муж…
И мы с моей поющей Стеллой
Взлетая к звездам над Окой
Раскрылись трепетаньем тела,
Обожествив ночной покой…
Нереальная попытка самоубийства Шульца
Шульц снова пьян и тьмою омрачен,
Но внеземная женщина-рассвет
Порой впускает его в сладостный проем
На острие летящих в Вечность лет…
Шульц знает, как дрожит в сгоранье страсть,
Как одевается красою томный взгляд,
Но боится он навеки в нем пропасть
И от женщины бежит к себе назад…
И смотрит в стены, в потолок, и в Интернет,
На его страничке лягушонок спит
И тьма стихов под ним, ведь он поэт,
С любопытством изучающий свой стыд…
Вот и сейчас описывая лоно
Безумной дивы, он почуял власть
И стучит уже как дятел монотонно,
Складывая в рифмы сласть и снасть…
Он пойман, – его мир – одни страданья
Об исчезающей вдали земной любви,
Еще он чувствует свое же умиранье,
Скользя из лона по поверхности земли…
Хотя играя часто с пистолетом,
И в зеркале прицелившись в себя,
Он представляет себя пламенным поэтом
И чуть приглядывается, как болит душа…
Когда из пропасти имен и лон всех женщин,
Обладавших безнаказанно тобой,
Возникают неожиданные вещи
И ты приперт к нырянью в Смерть самой судьбой…
Шульц понимает, что игрушечная пуля
Его лишь понарошку вдруг убьет,
Но в мыслях с упоением рисует
Самоубийство как надежный переход…
Так от позора в мыслях опускаясь,
Он ползет из жизни в чудный сад,
И в темном небе зарывает жалость
К себе, чтоб никогда не плыть назад…
Но ночь проходит и Шульц снова весел
И к сладкой деве зарывается в постель,
Чтоб после описать, как мир чудесен,
Когда находишь втайне свою цель…
Шульц с девою залез на крышу
Шульц с девою залез на крышу
Ей показать безумный мир,
Был небоскреб домов всех выше,
В бутылке чудный эликсир…
Их взоры устремляет ниже
И тело девы как клавир
Уже играет, дева дышит
И Шульц заканчивает пир…
И на бетоне жарком слишком
Взлетают стонами в эфир,
И вот уже дрожит вся вышка,
Тьма древ и тьма бездонных дыр…
Взрывают криками затишье,
И Шульц кричит: Ты мой кумир!
Она ему: Ой, что я слышу,
А ты – майн Гот и мон плизир!
На этом ночь их завершилась
И Шульц пошел к себе домой,
Но дева вновь с шальною силой
Его склонила в жгучий зной…
И вновь они вдвоем на крыше
Друг в друге тонут ночь и день,
Весь мир исчез и стал излишним,
На тень бросалась снова тень…
С тех пор влюбленная студентка
Боится призрака в ночи,
Шульц создает в ней сладких деток
Вновь забирая в ночь любви…
И там, на жаркой летней крыше,
Где обнажаются тела,
Шульц безрассудно страсти пишет,
А после не идут дела…
У страстной девы лишь проблемы,
А Шульц опять бесстыдно пьян,
Он разобрался с теоремой,
С ней окунувшись в океан…
Мысли Шульца о бессмертье
Шульц с девами и не хотел сближаться,
Но сверху было небо голубое
И в тишине дремучего пространства
Дева завлекла в кусты ходьбою…
И вмиг соединенный жаром случки,
Шульц почувствовал, что в сладости погоды
Обвивают его нежно девы ручки,
Призывая создавать тотчас народы…
О, Боже мой, – подумал Шульц, – от крови,
От страсти рвущейся в пожар проникновенья,
Сколько будет еще сказочной Любови,
А с ней борьбы за миг осуществленья?!…
Так наслаждаясь глубиною ее лона
И думая о собственном бессмертье,
Шульц ангелом летел по небосклону,
Совокупленьем согревая склоны тверди…
Равно сближаясь, как и удаляясь,
Он ощущал вдали и сумрак увяданья,
Его любовь таила вместе с болью жалость,
А чувства складывались с девою в преданья…
Собрав из воздуха все образы сиянья,
Шульц выплыл из слиянья двух существ,
Он выплыл из себя как оправданье
Всеобщей страсти зарожденья в чудный лес…
